Как быть съеденной - Мария Адельманн

от группы женщин, пришедших в «Макдоналдс» на поздний завтрак.

Но действительно ли они могли учуять запах моей шубы с такого расстояния? Сквозь запах жира и кофе? Впрочем, если не лгать самой себе, то меня этим утром уже приняли за проститутку и за бездомную.

Неожиданно до меня дошло: мне вовсе не обязательно выбрасывать шубу. Я просто могу отдать ее в чистку. Почему я не подумала об этом раньше? В Мидтауне был квартал, мимо которого я проходила, наверное, сотню раз, и там было полным-полно мастерских по работе с мехом и кожей, с вывесками, написанными крупными буквами и всевозможными шрифтами, с цифровыми табло, на которых бегущими буквами рекламировались услуги. Все эти мигающие витрины могли вызвать у непривычного человека судороги. Я выбросила в урну стаканчик от «Кока-колы» и направилась на север.

* * *

Руби обводит взглядом слушателей. Уилл кивает, поджав губы. Рэйна внимательна и участлива, и это кажется неприятно непринужденным. Бернис по-прежнему злится, обгрызая ноготь. Гретель мрачно молчит. Эшли так и этак вертит рукой, любуясь блеском своего кольца. Либо они теряют интерес к Руби, либо она теряет интерес к ним – теперь, когда адреналиновый подъем нынешнего дня постепенно выветривается.

– Скучаете? – спрашивает Руби.

Уилл рекомендует им сделать перерыв. Они потягиваются, заново наполняют стаканчики кофе, едят печенье, навещают туалет, обмениваются репликами относительно жары. Руби бродит по комнате, оставляя позади себя след из красных капель.

Как только они усаживаются снова, Уилл снова настойчиво рассказывает о нарративной терапии, пока Руби пытается вычесать колтуны из своих свалявшихся, подсохших волос. Он говорит о том, как ценно делиться своими историями, о том, как это позволяет людям почувствовать себя менее одинокими. Он называет подвигом готовность поделиться отважным поступком – не только потому, что для этого требуется раскрыть перед другими свою уязвимость, но и потому, что нужна храбрость для того, чтобы быть честной перед самой собой.

Под нажимом Уилла Рэйна признает, что считает обоснования групповой терапии несколько расплывчатыми, а возможный исход – туманным. Гретель соглашается с ней.

Они говорят о том, что сдерживает их. Рэйна не хочет ворошить прошлое только ради того, чтобы ворошить прошлое. Гретель очень скрытна и не уверена, что если она поделится своей историей с другими, то сможет что-то из этого извлечь. Эшли отчасти полагает, что ей здесь вообще не место, учитывая, что ее история в основном – как все знают – про любовь.

Уилл сочувствует их неуверенности и противоречивым чувствам. Он замечает, что тем, кому интересно, он может предоставить несколько академических работ об эффективности нарративной терапии для проработки травм. Он просит их всех подумать о том, почему они пришли сюда. Что заставило их ответить на электронное письмо? Что они надеются извлечь из этого? Если присутствие здесь может дать им это, стоит ли оно того? Что, если они не получат того, что хотят, – потеряют ли они что-либо? Если они испытывают конфликт относительно того, уйти им или остаться, то почему? Чего они боятся? Стоит ли этот страх преодоления? Он дает им время на то, чтобы обдумать эти вопросы, потом просит Бернис поговорить о том, каково было делиться своей историей.

Бернис говорит, что до того, как она рассказала свою историю, ей казалось, что в ее ощущении нестабильности в основном виновата та мебель. Чего она не осознавала – это того, что это ощущение вызвано также постоянным чувством отверженности. После происшествия с Синей Бородой она была зрелищем, о ней постоянно говорили, но никто ее не слушал. И это игнорирование выбивало ее из колеи.

Она объяснила, какое облегчение почувствовала, когда наконец-то рассказала группе про ту мебель. Не потому, что была уверена, будто они поверили, но потому, что они поверили: она достойна того, чтобы ее выслушать, – и приняли ее всерьез. Это была услуга, на которую она хотела ответить. Она будет считать, что они окажут ей уважение, если останутся и будут говорить и слушать эти несколько недель – к обоюдной выгоде.

– Ну, то есть это очень трогательно, – говорит Руби. Ее голова склонена почти к самому плечу – она пытается разодрать пальцами особенно непокорный клок волос. – Лично я хочу получить на вас столько же компромата, сколько вы получили на меня.

Бернис хмурится.

Уилл смотрит сперва на нее, потом на Руби, но ничего не говорит им. Вместо этого он предлагает всей группе завершить перерыв небольшим упражнением.

– Круто. Жду не дождусь услышать, что же это, – припечатывает Руби.

– Первобытный крик. – Уилл улыбается. – Что ты думаешь об этом, Руби?

– Хуже, чем я ожидала.

– Знаю, знаю. Это звучит глупо.

В этом заключается часть его очарования: в его способности не обижаться ни на что, в его неизменной уверенности в процессе, в его способности постоянно двигаться вперед. Он объясняет пользу первобытного крика, ссылаясь на «истинно революционное» исследование методами функциональной магнитно-резонансной томографии, при котором было отмечено активное действие миндалевидного тела в мозгу.

– Мне отлично удаются такие штуки, – радостно говорит Эшли. – По сути, групповая терапия и групповое свидание – это одно и то же.

– Это совсем разные вещи, – возражает Руби, но Эшли уже кричит во весь голос; рот у нее широко раскрыт, как у оперной певицы.

Руби кричит неискренне. Рэйна издает неохотный вскрик. При подбадривании со стороны Уилла Бернис удается испустить протяжный, горестный вопль, которого она стыдилась бы, если бы не была такой усталой. Гретель отказывается принять участие и прижимает ладонь к подбородку, как будто ее могут заставить открыть рот и закричать.

– Еще одно упражнение? – спрашивает Уилл. Теперь он предлагает им поплакать ради очищения души. Перечисляет, какую пользу для здоровья несет активация слезных желез.

Руби говорит, что для нее хватит ерунды на сегодня, и отказывается плакать. Гретель говорит, что не может плакать, так что пытаться даже бесполезно. Эшли изображает плач, но так, чтобы не испортить макияж. Бернис плачет легко. Рэйне требуется две минуты для того, чтобы заплакать, и по ее щеке стекает одна-единственная сверкающая слеза.

– О чем ты думаешь? – спрашивает Уилл.

– Кое о ком, кого я знала, – отвечает Рэйна, – когда-то давно.

– О-о-о! – вскидывается Эшли. – Таинственный любовник с трагической судьбой?

– Ничто так не заводит тебя, как трагедия, – замечает Руби. Выражение лица Бернис говорит: «Что, правда?»

– Просто скажи то, что хочешь сказать, – добавляет Руби. Уилл кивает.

– Честность, – напоминает он. – Таков уговор.

– Я думаю, это ты любишь трагедии, – осторожно произносит Бернис. – Я не завидую своей мебели из-за того, что у них более трагическая судьба, чем у меня, – это ты могла бы