Преступники и преступления с древности до наших дней. Гангстеры, разбойники, бандиты - Дмитрий Мамичев

Не проходило утра, чтобы за ночь не объявилось совершенное удушение или на погорелых местах Измайловского полка, или на берегу Таракановки, Обводного канала, или на Семеновском плацу.

Из одиннадцати подобранных тел девять удалось оживить благодаря своевременной медицинской помощи, и рассказы этих оживленных, по-моему, страшнее всяких придуманных рождественских рассказов.

— Наняли меня, — рассказывал извозчик, — два каких-то не то мешанина, не то купца на Рижский прешпект, рядились за 30 коп., и я повез. Они песни поют. Только въехали мы это с Седьмой роты на погорелые места, они вдруг и притихли. Я поглядел: они что-то шепчутся. Страх меня забрал. Вспомнил я про убийцев и замер. Кругом ни души, темень. Я и завернул было коня назад. А они: куда? стой! Я по лошади. Вдруг — хлясть! мне на шею петля и назад меня тянут, а в спину коленом кто-то уперся. Тут я и память потерял…

— А в лицо не помнишь их?

— Где ж? Рядили, мне и невдогад!..

— Возвращался от кума с сочельника, — рассказывал другой извозчик, — надо было мне свернуть с канавы в Тарасов переулок. Я это свернул, а на меня двое. Сила у меня есть. Я стал отбиваться; только один кричит: накидывай! Тут я почувствовал, что у меня на шее петля, а там запрокинули меня, и я обеспамятовал…

И опять в лицо признать никого не может.

Граф Петр Андреевич Шувалов, бывший тогда петроградским обер-полицмейстером, отдал строгий приказ разыскать преступников.

Вся полиция была на ногах, и все метались без следа, без толка.

Я весь горел от этого дела. Потерял и сон, и аппетит. Не могут же скрыться преступники, если их начать искать как следует. И я дал себе слово разыскать их всех до одного, хотя бы с опасностью для своей жизни.

Путь у меня был прямой.

Кроме лошади и саней, убийцы грабили жертву донага и должны были сбывать куда-нибудь награбленное, а награбленное было типично извозчичье.

И я решил в разные часы утра и вечера бродить и искать на Сенной, на Апраксином, на Толкучке, пока не найду или вещей, или продавщиков.

С этой целью с декабря 1856 г. каждый день я переряжался то оборванцем, то мещанином, то мастеровым и шатался по известным мне: местам, внимательно разглядывая всякий хлам.

Дни шли, не принося результатов. Келчевский, посвященный в мои розыски, каждый лень жадно спрашивал меня:

— Ну что?

И каждый раз я уныло отвечал ему:

— Ничего!

И вот однажды, 30 декабря 1856 г., я сказал ему:

— Кажется, нашел!

Он оживился.

— Как? что? кого? где?

Но я ничего ему не ответил, потому что сам еще знал мало.

А дело было так.

По обыкновению, я вышел на свою беспредметную охоту вечером 29 декабря.

Переодетый бродягой, я медленно шел мимо Обуховской больницы, направляясь к Сенной, чтобы провести вечер в Малиннике, когда меня перегнали двое мужчин, по одежде мастеровых.

Один из них нес узел, а другой ему говорил:

— Наши уже бурили[42] ей. Баба покладистая…

Словно что толкнуло меня.

Я дал им пройти и тотчас пошел за ними следом.

Они шли быстро, видимо избегая людей, и для меня, с моей опытностью, было ясно, что они несут продавать краденое.

Недолго думая, я нащупал в кармане свой перстень с сердоликом и решил доследить этих людей до конца.

Они миновали Сенную площадь и вошли в темные ворота огромного дома де Роберти.

Из-под ворот они вышли на двор и пошли в его конец, а я вернулся на улицу и стал ожидать их возвращения.

Идти за ними оказывалось ненужным риском. Место, куда они направились, я уже знал. Там, в подвале, сдавая углы, жила солдатская вдова Никитина, известная мне скупщица краденого.

Знала и она меня не по одному делу, и я пользовался у нее даже расположением, потому что старался всегда не вводить ее в убытки отобранием краденого и устраивал так, что лица пострадавшие выкупали у нее вещи за малую цену.

Ждать мне пришлось недолго.

Минут через 15–20 вышли мои приятели уже без узла.

Я пошел им навстречу и у самого фонаря нарочно столкнулся с одним из них, чтобы лучше разглядеть его лицо.

Он выругался и отпихнул меня, но мне было уже довольно для того, чтобы я узнал его в тысячной толпе.

Я перешел на другую сторону и стал следить за ними. Они зашли в кабак, наскоро выпили по стакану и вышли, закусывая на ходу печенкой.

Один спросил:

— Ночевать где будешь?

— А в Вяземке, — ответил другой.

— На Канаву не пойдешь?

— Нет, там Мишка! Ну его! А ты?

— Я тут… с Лукерьей!

Они остановились у дома Вяземского, этой страшной в то время трущобы, и распростились.

Я тотчас вернулся в дом де Роберти и вошел прямо в квартиру Никитиной.

Она пила за некрашенным столом чай, со свистом втягивая его с блюдца.

Взглянув на меня, она безучастно спросила:

— Чего, милый человек, надо?

Я невольно рассмеялся:

— Не узнала?

Она оставила блюдце и всплеснула руками.

— А вот те Христос не признала, ваше благородие! Вот обрядились-то. Диво! Ей-Богу, диво!

— За делом к тебе, — сказал я.

Она тотчас приняла степенный вид и, выглянув в сени, старательно закрыла дверь:

— Что прикажете, ваше благородие?

— У тебя сейчас двое были, вещи продали, — сказал я. — Покажи их!

Она кивнула головой, беспрекословно подошла к сундуку и раскрыла его.

Я задрожал от радостного чувства, когда она вытащила и показала мне вещи.

Это были: довольно старый полушубок и извозчичий кафтан с жестяной бляхой.

Чего лучше. Предчувствие меня не обмануло, я напал на след!

Но следом за этим наступило разочарование.

— Пятерку дала, — поснила мне равнодушно Никитина, — али краденые?

— Другое-то разве несут к тебе? — сказал я. — Ну, вещи пока что пусть у тебя будут. Только не продавай их, а теперь скажи, кто тебе их принес?

Она подняла голову и спокойно ответила:

— А пес их знает. Один через другого, мало ли их идет. Я и не спрашиваю!

— Может, раньше что приносили?

— Нет! Эти в первый раз.

— А в лицо запомнила?

Она покачала головой.

— И в лицо не признаю. Один-то совсем прятался. В сенях стоял, а другой все рыло воротил. Только и видела, что рыжий. Да мне и в мысль не приходило разглядывать!

Я смущенно вздохнул.

— Ну, так пока что хоть вещи побереги!

И вот на это-то происшествие я и намекнул Келчевскому.

Несомненно, я напал на след: я знал это, но вместе с тем у меня в руках не было еще никакого материала.

Тем не менее я решился арестовать этих людей и стал их выслеживать.

7-го числа я арестовал своих молодцев, обвиняя их в продаже тулупа и армяка.

Келчевский взялся их допросить.

Один из них, рыжий, здоровый парень, с воровской, наглой рожей, назвался государственным крестьянином Московской губернии Александром Петровым, а другой — любимским мешанином Иваном Григорьевым.

Заявили они, что ходят без дела, ищут места, а что до Никитиной, то никакой такой не знают и никаких вещей ей продавать не носили.

Уперлись на этом, и конец.

Мы их посадили. Я занялся проверкою паспортов. Все в порядке.

Вызвали Никитину, и не знаю, боялась ли она, или действительно не признала их, только она не узнала ни того, ни другого.

А между тем во мне уверенность, что это именно один из «душителей», была так крепка, что я передал ее и Келчевскому, и тот продолжал держать их в тюрьме.

Время шло.

Я продолжал свои поиски, но безуспешно.

Как вдруг опять случай пришел мне на помощь.

Выше я уже упоминал про шайку грабителей, оперировавшую в это же время в Петрограде.

Она состояла всего из шести человек, была поймана, и тому же Келчевскому поручено было производить по этому делу дознание.

Я никогда не упускал случая присутствовать при его беседах с преступниками, если у меня выпадало свободное время.

Он, в свою очередь, никогда не отказывал мне в этом.

Разоблачение шайки делалось быстро; роли каждого определялись тотчас, преступления устанавливались, вещи отыскивались.

В тот раз, о котором я рассказываю, Келчевский допрашивал Крюкина, старого рецидивиста. Окончив допрос, он вдруг сказал ему:

— Плохо твое дело, я бы, пожалуй, помог тебе, если бы и ты нам помог…

Лицо Крюкина оживилось надеждой.

— Чем, ваше благородие?

— Где, с кем сидишь?

— Нас много. Восемь!

— А Иванов с тобою?

— Душитель-то?..

Я чуть не подпрыгнул, но Келчевский сохранил полное спокойствие. Он кивнул и сказал:

— Он самый! Дознай от него, скольких он задушил и с кем…

Крюкин покачал головой.

— Трудно, ваше благородие! Действительно, говорил, что душит и вещи продает, а больше ничего. Мы его даже спрашивали: как? А он выругался и говорит: я шутил. Ребята сказывали, что знают его, ну, а как и што, подлинно никто не знает.