Золото и кокаин - Кирилл Бенедиктов

Вот только я совсем не был похож на еретика.

Конечно, для того чтобы попасть в руки инквизиторов, совсем не обязательно быть настоящим еретиком. Достаточно, например, неудачно пошутить над папой римским или, скажем, над епископом Севильи. Но я никогда не шутил над этими достойными сеньорами; более того, скажу честно — мне не было до них вообще никакого дела.

И даже если представить, что я когда-то позволил себе некий выпад в адрес римского престола или Священного Писания, этого было совершенно недостаточно, чтобы арестовать меня среди ночи спустя всего лишь несколько часов после того, как судья Гусман или граф де ла Торре назвали мое имя инквизиторам.

При всей своей мрачной славе инквизиция никогда не действовала вслепую и второпях. Аресту всегда предшествовало предварительное расследование, зачастую довольно длительное. Тот, кого должны были арестовать, конечно же, ничего не подозревал, а за его спиной уже не спеша крутились колеса тайного судопроизводства, копились изобличавшие его бумаги, подшивались показания многочисленных анонимных свидетелей.

Конечно, де ла Торре и Гусман могли написать на меня донос гораздо раньше, как только граф решил посвататься к Лауре. Но зачем тогда ему было тратиться на убийц, которые чуть не прикончили меня на мельнице старого Хорхе?

Я терзался сомнениями до самого утра и лишь на рассвете ненадолго провалился в черный и вязкий, словно деготь, сон. Мне снилась Лаура, восседавшая на огромном вороном коне. Она была совершенно обнаженной, если не считать повязки на глазах, делавшей ее похожей на статую Фемиды. В руке у нее была плеть, которой она нещадно хлестала своего скакуна. Под воздействием этих ударов лошадиная морда все больше искажалась, превращаясь в человеческое лицо, весьма напоминавшее страховидную рожу Эль Торо.

— Эй, сеньор летрадо, проснитесь! — сказал конь, оскалив черные пеньки сгнивших зубов.

Тут я понял, что уже некоторое время лежу с открытыми глазами, а надо мной действительно склонился Эль Торо. Теперь, при дневном свете, через дыру в его щеке был виден толстый красный язык.

— Что такое? — проговорил я, пытаясь сдержать тошноту, вызванную не столько отталкивающим видом моего соседа по камере, сколько зловонием, вырывавшимся из его рта.

— Пришли за вами, сеньор, — громила скосил глаза на дверь.

Там действительно стояли двое тюремщиков, нетерпеливо поигрывавших дубинками. А за их спинами маячил некто в черном балахоне с капюшоном, закрывающим лицо.

Я поднялся и отряхнул прилипшие к колету соломинки.

— Пошевеливайся! — рявкнул один из тюремщиков. — А ну живее!

— А вежливости тебя не учили? — огрызнулся я.

Страж побагровел и взмахнул дубинкой.

— Не трогай его, — негромко проговорил некто в черном. — А вы, сеньор Диего, не заставляйте себя ждать, это невежливо.

Голос у инквизитора был тихий, но довольно зловещий. Тюремщик послушно опустил дубинку и злобно уставился на меня своими красными, словно у хорька, глазками.

Обитатели камеры, затаив дыхание, наблюдали, как я иду к выходу. Лысый хмырь вполголоса пробормотал:

— Вот и остался я без пиляции…

Меня провели по длинному коридору с низким сводчатым потолком. Инквизитор, слегка ссутулившись, шел впереди. Он едва слышно бормотал себе под нос слова молитвы.

— Святая Дева Мария, спаси душу этого заблудшего грешника…

Внезапно инквизитор остановился — так неожиданно, что я едва не сбил его с ног. Он извлек из-под складок балахона массивный ключ и вставил его в замок окованной металлическими полосками двери.

— Прошу вас, сеньор Диего, — прошелестел он, распахивая дверь передо мной, — заходите.

Я перешагнул через порог и осмотрелся. Посреди скудно освещенной комнаты стоял длинный, покрытый грязно-зеленым сукном стол. В торце стола возвышалось деревянное кресло — и «возвышалось» здесь вовсе не фигура речи, как вы, возможно, подумали. Само по себе довольно громоздкое, оно стояло на сколоченной из досок платформе в локоть высотой. С противоположной стороны стола находилась низенькая скамеечка, на которую меня и усадили тюремщики. Инквизитор же, подобрав полы своего балахона, забрался на высокое кресло, оказавшись сразу на две головы выше меня.

Разумеется, то была всего лишь нехитрая уловка, заставлявшая обвиняемого чувствовать себя ничтожным и бессильным перед лицом всемогущего священного трибунала, но, должен признать, уловка весьма действенная. Ибо, глядя снизу вверх на бесстрастное лицо инквизитора, я впервые ясно понял, что в этих стенах со мной и вправду могут сотворить все, что угодно, — и нет никого, кто сумел бы вызволить меня отсюда.

— Диего Гарсия де Алькорон, — голос человека в черном был по-прежнему тих и бесстрастен, — понимаешь ли ты, куда попал и в какой опасности находишься?

Я призвал на помощь все свое мужество и ответил:

— Сеньор, я вижу, что попал в тюрьму, но для меня загадка, что послужило причиной этого. Я не знаю, в чем меня обвиняют, и не представляю, чем моя персона может заинтересовать святую инквизицию.

Минуту инквизитор молча разглядывал меня со своего возвышения. Затем по-птичьи склонил голову и вкрадчиво спросил:

— Скажи мне, Диего, есть ли у тебя враги?

— Вероятно, есть, поскольку я живой человек, а врагов нет только у мертвецов.

Выразиться столь уклончиво меня побудило одно простое соображение. Я хорошо знал, что каждое имя, записанное во время допроса следователем инквизиции, будет непременно использовано в ходе дальнейшего судебного разбирательства. И тех, кого я назову, могут вызвать на закрытое заседание трибунала, где они, облаченные в бесформенные балахоны и белые колпаки, скрывающие лица, будут свидетельствовать против меня. И что тогда помешает графу де ла Торре уже впрямую обвинить меня в какой-нибудь гнусной ереси?

Однако, оглядевшись по сторонам, я не увидел секретаря, который обычно ведет протокол допроса. Место для него имелось — дряхлого вида конторка в темном углу, — но за ней никого не было. Мы были в комнате вдвоем — я и загадочный инквизитор. Тюремщики, к моему удивлению, вышли в коридор, оставив нас наедине. При желании, я, наверное, мог бы даже свернуть следователю шею… вот только для этого мне нужно было выбраться из-за стола, обойти его, дотянуться до сидевшего на возвышении инквизитора… а за это время он десять раз успел бы кликнуть охрану.

И даже если мне удалось бы расправиться с этим сморчком, что бы я стал делать дальше? Выбраться из комнаты было невозможно — узкое окно было забрано крепкой на вид решеткой. В коридоре ожидали стражники с дубинками.

Поразмыслив, я пришел к выводу, что единственным вариантом было как-то склонить следователя на свою сторону, постаравшись убедить его в своей полной невиновности. О, конечно, я понимал, что каждый узник, попавший в руки инквизиции, твердит одно и то же, но я — то действительно был ни в чем не виноват!

— Как ты думаешь, сын мой, — прервал мои размышления инквизитор, — кто из них мог донести на тебя в Священную канцелярию?

— Понятия не имею, — ответил я, стараясь по возможности изобразить искреннее недоумение. — Возможно, если, святой отец, вы хотя бы намекнули мне, в чем меня обвиняют, я сумел бы лучше ответить на ваш вопрос.

Хитрость, признаюсь, была неважнецкая, и следователь, разумеется, это понял.

— В этих стенах, сын мой, ты должен отвечать честно и искренне и не пытаться увиливать. Только это может спасти твое бренное тело… о душе же мы поговорим отдельно.

Голос его обладал какой-то магической силой — клянусь, что в это мгновение я был почти готов назвать имена графа де ла Торре и судьи Гусмана. Но, вовремя опомнившись, сказал:

— Два дня назад, отец мой, некие негодяи пытались заколоть меня, спящего, на водяной мельнице в деревушке Ведьмин Лог. Быть может, они и донос на меня написали?

Инквизитор поперхнулся от неожиданности. Такая обычная человеческая реакция на мои слова несколько меня приободрила.

— А ты знал этих людей, сын мой? — спросил он, справившись с секундным замешательством.

Я пожал плечами.

— Никогда прежде их не видел. Но я допускаю, что они могли знать меня.

— И тебе не показалось странным, что какие-то неизвестные люди пытаются тебя убить?

— Еще бы, святой отец! — воскликнул я с воодушевлением. — Я ведь обычный школяр…

— Бывший школяр, — поправил меня инквизитор.

— Вообще-то я собирался продолжить обучение, — скромно сказал я. — Меня привлекает карьера правоведа…

— Довольно странно, сын мой, в твоем положении рассуждать о какой-то карьере, — заметил инквизитор мягко. — Но мы отвлеклись. Ты, кажется, собирался перечислить имена своих врагов…

— Как же я могу их перечислить, если они мне неизвестны?