Изгой (СИ) - Романов Герман Иванович

– Да они ценны, – глухо произнес татарин, поднимая на Юрия глаза – в них плескалась безысходная тоска. А затем произнес с нескрываемой ненавистью и лютой злобой:

– Ты хитрец, князь. Если хан или визирь примут твои короны, то тем самым Блистательная Порта и Крымское ханство берут тебя под свою защиту, и твои родовые земли будут отобраны от ляхов! А за такой дар султан Магомет должен будет отдариться!

– И что?! Ты же получишь свои деньги!

– Я получу свою смерть за то, что сразу не поставил бея в известность о столь знатном пленнике, потомке королей! А ты всегда сможешь попросить у хана мою голову, и получишь ее на блюде!

Яростно выкрикнув последние слова, Ахмед неожиданно заткнул Галицкому рот тряпкой и вытер рукавом халата выступивший на лбу пот. Затем прищурил пылавшие злостью глаза.

– Обмануть меня хотел, князь, не выйдет. Я тебя сам убью, собственными руками разрежу на сотни кусочков и разбросаю по степи, чтобы тебя сожрали волки. Зачем мне деньги, которые я никогда не получу, а расплатой станет моя собственная жизнь.

Вот теперь Юрий ощутил, как на него накатывает ужас. Татарин говорил спокойно и рассудительно, тщательно взвешивая каждое слово. И они падали на него тяжелыми камнями, давя последнюю надежду в душе в кровавую лепешку.

– Ты можешь сказать, что твои люди сообщат о тебе бею Кезлева?! Такое может быть – и сюда отправятся его нукеры – куш слишком велик! Но оставь надежду, что меня покарают за убийство князя! Нет, тебя никто не найдет, потому что ты сегодня сбежишь ночью в степь, зарезав моего пастуха, и там пропадешь, сожранный волками.

Татарин шипел, еле слышно говоря слова – Ахмед всячески старался, чтобы его не услышали люди. И с каждым словом Юрия пробирало до самого копчика ледяным ужасом, а он в ответ даже промычать не может, глядя в глаза, в которых застыла ненависть.

– Мустафа потерял глаз – зачем мне он нужен?! А разве я виноват, что ты ночью «сбежишь»? Нет, не виноват. Я сам отвезу тебя в степь, и, заткнув тебе поганый рот, чтоб никто не слышал твоих гнусных криков, буду медленно резать, и начну отсюда, исчадие похоти и гнусного разврата, соблазнитель чужих жен!

Татарин так сильно сдавил ему мошонку, что Юрий задергался с выпученными от боли глазами. Ахмед жутко улыбнулся и отпустил плоть. Затем громко произнес:

– Снимите уруса с жердей, свяжите руки и ноги, бросьте в сарай, где он спал! Утром я отвезу его в Кезлев и пусть сам бей послушает рассказы этого нечестивца, соблазненного самим иблисом! Думаю, смерть на коле будет для него наградой! И смотрите, чтобы рот был заткнут – в нем голос самого шайтана, да храни нас всех от него Аллах!

Сказав эти слова, Ахмед наклонился и негромко произнес:

– А ночью мы продолжим в степи нашу беседу! Старые нукеры никому ничего не скажут! И ты будешь подыхать мучительно долго!

Юрия сняли с жердин, крепко связали, отнесли в сарай и бросили на кошму. Галицкий отбил себе ребра, застонав. В голове проносились вереницей растревоженных ос мысли:

«Лучше бы ничего не говорил татарину про короны – сговорились бы. А так мне хана – подыхать буду долго!»

Глава 2

«Почему он меня сейчас не прирезал?! Глупость какая! Побоялся бея?! Да кто ему сказал бы – я ведь блефовал, как и в прошлой жизни бывало, когда сделки были неудобные.

И зачем собственного пастуха резать?! Это же идиотизм в высшей мере – люди ему преданны?!

Тут что-то другое – ощущение, что старик видит меня насквозь, и это все увертюра к какой-то пьесе. Может быть, этот пастух соглядатай бея?! Все может быть – избавиться от двух проблем разом!

Однако не понимаю, почему он перенес казнь на ночь, а не распластал меня как лягушку?!»

Два подошедших пастуха развязали ремешки на лодыжках, освободили ноги. И тут же стянули их ремнем, чтобы пленник не вздумал дергаться. Один из них, заметно прихрамывая, обошел Галицкого и стал развязывать ему правое запястье, ремешки резко ослабли. И тут Юрий услышал перестук лошадиных копыт, и вспомнил, что подходя к стойбищу, видел далеко в степи скачущих всадников – видимо сюда ехали эти татары.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

«Однако, чего это на них Ахмед выпучил глаза? Видимо, не его дружки примчались, а кто то другой? Но тогда кто?»

Не успела проскочить последняя мысль, как татарин подскочил на месте с неожиданно побледневшим за секунду лицом. Рванул из ножен саблю, и тут же раздался громкий крик:

– Гайда!!!

Старинный казачий клич Юрий знал, и слышать его приходилось. Теперь он понял, что это были за всадники и тут же ударил кулаком остолбеневшего пастуха, что на секунду ослабил хватку на его запястье. И подкинув ноги, перевернулся – вовремя.

– Убью!

На него набегал Ахмед с поднятой вверх саблей – татарин решил рассчитаться с обидчиком, его лицо было искажено лютой ненавистью. Так ведут себя люди, что решили умереть, но убить врага.

За спиной хозяина показались верховые, которых можно было бы принять за крымчаков на отдалении – в халатах и шапках. Вот только вблизи хорошо различались вислые усы на чисто славянских лицах. Юрий успел заметить семерых спасителей – но времени на получение от них помощи уже не оставалось – Ахмед был в нескольких метрах.

Требовалось спасаться самому, благо одна рука оказалась развязанной, а пастух отлетел в сторону, к тому же он был без сабли. Юрий рванул в верх жерди, напрягая все силы – и выставил преграду из большой «рогатки», с отчаянием чувствуя, что долго ее не удержит.

– Шайтан!

Ахмед рубанул от души, а Юрий чуть отшатнулся насколько смог. Это его и спасло – сталь буквально в сантиметре прошла поперек груди. Жерди упали – он их не только не удержал, но и свалился на землю. Татарин занес над ним клинок, но тут раздался выстрел и Ахмед пошатнулся, затем у него подогнулись ноги и он, выронив саблю, упал к ногам парня. А тот как завороженный посмотрел в глаза умирающего – они притягивали, но порождали в душе ярость, ведь этого мига Галицкий ждал почти три месяца.

– Гайда!

Пожилой казак с морщинистым лицом, оселедец у него был совсем седым, рубанул замешкавшегося пастуха – тот прикрылся рукой и острая сталь ее отсекла в один миг. Татарин дико заорал, и этот крик вывел Юрия из оцепенения, он мгновенно осознал, что нельзя упускать ни минуты, любое промедление приведет к тому, что спасители могут стать его собственными лютыми палачами.

«Надо немедленно убить татарок, бабы могут рассказать о моем чуть не свершившимся отступничестве. И еще зарезать щенка – валах сдаст меня казакам так же легко, как донес татарину!»

Каких либо сомнений не оставалось – схватив саблю Ахмеда, Юрий разрезал ремешки на запястье, затем освободил ноги. И как был голый, перепачканный кровью, ринулся в юрту гарема. В голову плеснула волна ярости, ми Галицкий проревел:

– Убью, суки!

Запах крови пробудил в душе дикие чувства, о которых он раньше и не знал. В них было перемешано все – пережитый кошмар ожидаемых пыток, ненависть, ярость, страх перед казнью за отступничество, бешенство – Галицкий в эту секунду и сам бы не смог описать, что у него творилось в груди и голове. В потемках Юрий увидел старшую ханум, в ее широко раскрытых глазах плескался дикий ужас. Женщина закричала:

– Не убивай меня, Ары…

Вопль перешел в хрип – Юрий, сам от себя такого не ожидал – рука двинула саблю вперед, и острие клинка вошло в мягкий живот татарки чуть ли не на всю глубину.

И вот тут его словно ток пронзил!

Убийство принесло ему радостное безумие и неимоверное ощущение собственной силы. Когда то он читал о подобных случаях – но не думал, что сам испытает состояние блаженной дикости от свершившегося убийства. И с криком вытащил клинок из тела, надавив на рукоять и разрезав живот. Запах дымящейся крови и потрохов привел его в экстаз – Галицкий заметил спрятавшуюся под кошму вторую татарку.

– Куда, падло?!

Сделав несколько шагов, Юрий стал втыкать острие сабли сверху, тело под кошмой извивалось, женщина пронзительно орала. А он как заведенный все втыкал и втыкал саблю в окровавленную кошму, желая только одного – не слышать диких воплей. И когда они стихли, Галицкого настигло странное опьянение – он захотел убивать дальше, не в силах противостоять этому безумному и притягательному желанию.