Скорлупы. Кубики - Михаил Юрьевич Елизаров

в Союзе учился.

– Погонит он меня, прям чувствую, – я сокрушался.

– А позвони Милене, пригласи в гости. Пусть расскажет о нравах и повадках своего народа. А если и погонят, что с того? Сдашь доки на фрае кунст, свободное искусство, – туда нужно просто доползти и сдать папку на конкурс. Берут всех.

– Слушай, а в Харьков можно позвонить? Я очень быстро, прям на минуту, родителям только скажу, что всё ок.

– Конечно, и от меня привет передавай.

Чтобы включить батареи в мансарде, надо было всего-то отвернуть вентиль на колонке – надоумил Ваня-баянист. Кнопка больше не щёлкала вхолостую. В комнате сделалось тепло и уютно.

Позвонил. Не попрекая Кофманами, доложил, что остановился всё ж у Алексея:

– Да, в Касселе! Да, пустая квартира!.. Можно пару месяцев пожить!.. Не консерватория, а музыкальная а-ка-де-ми-я!.. Русскоязычный чех, завтра прослушивание!..

В главном корпусе в цоколе висело расписание. И Лёха ещё кого-то порасспросил, уточняя.

Вокалисты занимались в здании по соседству. Унылый поздний баухаус, похожий на советский дом быта или районный кинотеатр. Чех должен был там появиться завтра после двенадцати. Мы прошвырнулись по коридорам, мимо дверей музыкальных классов. Сплошное дежавю: взбегающие вверх-вниз голоса из-за дверей, рояль, рулады на итальянском, коровье зычное “Ма-а-а-а”. Всё это я уже тыщу раз слышал. И даже запах там стоял знакомый – провинциально-пыльное закулисье.

На обратном пути попался милитари-секонд. Я наскоро приоделся – сменил мою унылость на защитного цвета бомбер с оранжевой подкладкой, бундесовские армейские штаны и чуть разношенные мартинсы багрового цвета.

У Лёхи на вечер были какие-то университетские заботы. Я остался один на один с электроклавесином. Переслушал вчерашний “Цыганский альбом”: “Я хату покинул, пошёл воевать, чтоб землю в Гренаде цыганам отдать…”

Потом набрал Милену. Номер оказался домашним. В трубке защебетал совсем юный голосок, наверное, одна из Милениных дочек. Я начал:

– Мэй ай спик ту?.. – А девочка потешалась над моим произношением.

Я не ждал, что она перезвонит, однако ж перезвонила:

– Здравствуй, дорогой друг! – заливистый нежный смех. – Неужели… Всё… У тебя… – медленно подбирала слова. – Карашо!? Алес гут?

Я пригласил её на чашку кофе, но в итоге заманил в мансарду.

– Какой опасный! – увидев меня, Милена чудесно засмеялась. На ней были джинсовые легинсы, сапожки, короткая белая курточка. Красивая, резвая. Никакой лилейности и томности – лоснящийся густой тональник на жизнерадостном лице. То ли блики от очков, то ли чёртики в глазах. Ноги крепкие, стройные – говорила же, что фитнес-тренер.

– Почему опасный?! – я улыбнулся.

– Так одеваются… neonazis! А ты просто Тарзан! – она принялась хохотать. – Тарзан-neonazi! Где мы будем пить кофе?!

В подъезде я взял её за руку, повернул к себе, поцеловал. Она охнула и прильнула:

– Миленький, это быстро! Так нельзя! – но впилась в мой рот. Деловито, умело, жадно. От лица её сладко несло пудрой, ещё каким-то парфюмным мускусом. –  Бр-р-р! Как здесь холодно! – весело оглядела наш православный притон. – Ты мой миленький! Только не сегодня! Сегодня нельзя!

Я усадил её в кресло, встал рядом, шептал горячее, несуразное:

– Только дотронься, и больше ничего, – расстегнул. – Поцелуй, и всё. Ну пожалуйста!..

– Мне стыдно! – смеясь, закрывала лицо растопыренными пальцами. Ногти мушино-зелёного цвета. Яркие, ядовитые. – Давай завтра! – уворачивалась. – Ты обещал кофе! Такой красивый!..

Испуганно чмокнула хуй “в щёку”.

– Ма-а-а-а-а! – гудел кореец-бас. – Ма-а-а-а-а!..

Чех за роялем степенно кивал. Лет сорока пяти, плотный, с рыжей аккуратной бородой.

– Ruhig, ruhig, – приговаривал. – Kein Druck, halte den Ton im Kopf. – И после каждой удачной ноты показывал корейцу большой палец: молодец!

Неплохой бас был у азиата. Ровный по диапазону, бархатистый. А я почти всё понимал, что ему говорили, – мол, не дави, держи звук в голове…

Я пришёл за полчаса до занятий, перехватил препода у двери. Он действительно говорил по-русски. Был приветлив, разрешил посидеть в классе, пока он будет работать с учениками, а после обещал и меня послушать.

Вторым был кореец-тенор. Пел нежно, но визгливо, на переходных нотах срывался. Такого добра и у нас в училище хватало. Если его приняли, то и меня, поди, возьмут…

Мне нравилось, как чех вёл занятия. Легко, беззлобно. Тенору посоветовал:

– Сделай так, – обхватил лицо руками, как горюющая баба. – Отпусти челюсть, полностью расслабь, забудь про вокал…

Кореец раззявленно по-даунски замычал и, на удивление, прошёл переходные без петухов.

И снова кореец! Тоже тенор. И был великолепен. Крепкие, уверенные ля, си-бемоль.

– Здорово звучит, – сказал я почти завистливо.

– Там свои проблемы, – чех улыбнулся. – Артикуляции не хватает. Ну что? Становись. Где-то учился раньше? – говорил практически без акцента, словно очень долго прожил в России. Я после узнал: жена русская.

– В музыкальном училище. В Харькове.

Он покивал:

– Тенор?

– Вообще-то баритон, – соврал я.

– Ну, давай попоём. Mezza voce… “А”, “у”, без разницы, как удобней.

Я умышленно не распевался дома, не расчехлял голос. На связках сберегалась любимая мной утренняя хрипотца, драгоценная легчайшая слизь, которая предохраняла, как смазка. Но стоило лишь откашляться, голос начинал звенеть, сиять.

Я всё пытался вычислить по его непроницаемому лицу, как он меня оценивает. Но он лишь задумчиво брал арпеджио. Несколько раз переслушал “ми”. На ноте “фа” остановил распевку. Взглянул на мои замызганные клавиры:

– Что будешь петь?

– Жермона, – я протянул ноты.

– О, фано – не моя сильная сторона! – он засмеялся, поднимая руки – мол, сдаюсь. – Давай a cappella…

И я затянул:

– Ты забыл край милый свой, / Бросил ты Прованс родной, / Где так много светлых дней, / Было в юности…

На “твоей” пришлось-таки хапнуть вдох – не вытянул! На фермате: “Да, та-а-а-а-ам нет борьбы с судьбой!” я почувствовал, что без аккомпанемента сполз на “полкирпича”.

Чех жестом остановил:

– Ка-а-а-алинка! – сказал без улыбки или издёвки. – Белый звук, народный. Верхние ноты надо прикрывать, вот сюда петь, – потыкал в переносицу и скулы. – Но у вас так многие поют…

У меня погано тлели уши. В запястьях, висках оглушительные стучали пульсы – тук, тук, тук…

– Но это красиво, голос безусловно есть, – вдруг сжалился чех. – Экзамены через пару дней, в понедельник. Я не знаю, успеешь ли ты с документами… Сегодня четверг. За пятницу соберёшь?

– Попробую. А какие нужны?!

– Формальность. Анкеты, медицинская страховка… Узнай в… Как это по-русски? Studentenwerk! Но если что, следующие экзамены в апреле. Будешь приходить сюда раз-два в неделю, вот так же после уроков. Чуть поработаем.

– У меня виза на три месяца…

– Не проблема. Попросишь специальную бумагу в studentenwerk, и продлят на полгода, – протянул на прощание руку.

– Ну чё, погнали в штудентен контору?! – суетился Лёха. – Ты будто не рад, братан?!

– Наверное… Даже не