Аленкин клад. Повести - Иван Краснобрыжий

Мария Антоновна защебетала так радостно, точно ласточка, возвратись из стран заморских в родное гнездо.

— Мы сами! Сами разденемся! — протестовал Вереница. — Ты нам, Антоновна, чайку по стаканчику. Нашего. Студенческого.

— Да каким же ветром тебя, Акимушка, занесло в наши края? Как здоровье Аринушки?.. Не болеет? Рада! Честное слово, радуюсь за нее! А тебя, Акимушка, ни заботы, ни годы не старят!..

— Некогда, Антоновна, дряхлеть, — улыбался Вереница. — Старость любит с бездельниками дружить. Вот только седина проклятая…

— Она тебе к лицу! — слукавил Андрей Карпович.

Аким Сидорович достал из портфеля коробку конфет «Птичье молоко» и, вручив Марии Антоновне, вспомнил прошлое:

— Надеюсь, не забыла, как мы с Андреем поцапались на твоих именинах?

— Уймитесь, петухи проклятые! — топнула ногой Мария Антоновна.

Ее голос с мягкой картавинкой прозвучал почти точно так, как в студенческие годы, но Аким Сидорович не уловил в нем той страсти, которая в прошлом заставляла биться чаще сердце.

Мария Антоновна через минуту выставила на стол столько съестного — взвод солдат не осилит.

— Только по стакану чая! — взмолился Аким Сидорович. — Пировать нам некогда.

— Нет уж, милые!..

Как ни отговаривался Аким Сидорович, хозяйка добилась своего: пришлось и стопочку коньяка пригубить, и тарелку куриного бульона осилить, и осетринки копченой попробовать…

Мария Антоновна поставила на стол шумящий самовар, вазочки с клубничным вареньем и, уверяя, что Акиму Сидоровичу даже во сне не доводилось пробовать подобной сладости, не допускающим возражения тоном заметила:

— Ваши дела не Алитет. Они в горы не убегут. Выпейте по стаканчику чайку — и на покой. Пока будете отдыхать, я приготовлю обед.

Аким Сидорович поблагодарил хозяйку за хлебосольство и, глядя на нее, подумал: «Стареешь, Машенька. Морщинок у глаз, хоть отбавляй. А какая ты была девка — огонь! Эх, годы!..»

— Акимушка, — обратился к Веренице Андрей Карпович, — прошу в спальню. Ты ведь тоже целую ночь глаз не смыкал.

Осокин в полосатой пижаме вошел в прохладную спальню и, приподняв на кровати одеяло, задумался.

— Ты чего хмуришь брови? — поинтересовался Вереница. — Если есть на сердце тяжкое — выкладывай.

— Ты меня спрашиваешь?

— Третьего здесь нет.

Осокин, заложив руки за спину, прошелся по спальне и, остановившись у кровати, спросил Вереницу:

— Угадай, о чем я думаю?

— Радуешься за спасенные катализаторы. Радуешься? Говори?

— В точку угодил. Но это только одна сторона медали.

— Вторая тебя, конечно, волнует больше?

Осокин взглянул на Акима Сидоровича и, заметив в его глазах любопытство, кахикнул.

«Он еще в студенческие годы гак покашливал, когда в чем-то был не прав, — вспомнил Вереница. — Столько лет прошло, а привычка не изменилась».

— Как сказать, — уклонился от прямого ответа Осокин. — Вторую сторону медали можно рассматривать под разными углами.

Аким Сидорович вопросительно посмотрел на друга детства. Андрей Карпович, поняв, что пора начинать откровенный разговор, спросил:

— Какое, Акимушка, у тебя сложилось мнение о бюро? Только начистоту. Мы знаем друг друга не первый год…

Андрей Карпович минуты две ходил вокруг да около, стараясь подобрать точные слова для выражения мыслей, но их не находилось, и он, краснея, умолк. Вереница пошел в открытую:

— Андрей, играть в прятки нам мешает возраст.

— Все это, Акимушка, так. Если на случай в цехе аммиака смотреть глазами Гая, Полюшкина, Гришина, Задольного… Но если хорошенько взвесить все обстоятельства и учесть кое-какие особенности…

— Например?

— Фактов можно привести много. Вот хотя бы мои личные отношения с Гаем.

— Ты, наверное, на бюро горкома частенько его критикуешь?

— Не так уж слишком, но кое-что не стесняюсь замечать…

— Продолжай. Я слушаю.

— Да как сказать. Яснодольск — не Москва. Тут на одной стороне чихнешь, на другой — слышно. А если к этому прибавить еще обстоятельство…

— Какое?

— Химкомбинат — крупнейшее предприятие в округе. У меня, как у руководителя, больше шансов оказывать, так сказать, практическую помощь людям.

— Тебя за это упрекают?

— Да нет. Я, так сказать, к другому подвожу.

— Интересно, — приподнялся в кровати Вереница.

— Есть у русского народа мудрая сказка о берлоге и двух медведях…

— Так-так-так…

Андрей Карпович, опасаясь крутых поворотов, решил действовать с удвоенной осторожностью:

— Одни руководители правильно понимают свои задачи, другие, сами того не замечая, не желают мириться… Как бы точнее сказать? Честное слово, и выражения подходящего не найду. Понимаешь, Акимушка, все это чертовски сложно… Тут, как говорится, наскоком не объяснишь. Тут надо не только ухватиться за ниточку в клубочке… Все это, дорогой, очень сложно…

— А ты не старайся усложнять.

Осокин, уловив в голосе Акима Сидоровича призыв к откровенности, немного смутился, но сдаваться… Дудки! Сдаваться он не собирался. Наоборот, им овладела неукротимая страсть выгородить себя в глазах друга, и он решил продолжить разговор в излюбленной форме: правду не открывать и туману слишком много не напускать.

— Ты вот побудешь здесь, Акимушка, и уедешь. Сделаешь, так сказать, оргвыводы, соберешь материал для доклада на коллегии… А я… Мне, как еще дело обернется, здесь жить и работать. Время, дорогой, удивительно меняет людей…

Аким Сидорович, выслушав Осокина, возмутился:

— Андрей, я тебя не узнаю! По-твоему, мы только тем и живем, что стремимся подсидеть, очернить один другого? Если ты устал, отдохни хорошенько. Тебе не кажется, что ты заболел близорукостью? А может быть, маешься другим недугом?

— Каким?

— Болезнью роста.

— Это как понимать?

— Человек возомнит о себе, что он умнее всех, талантливее, дальновиднее… И начинает ему казаться, что его недооценивают, обходят повышением, стараются спихнуть с должности…

— Мы, Акимушка, смотрим на жизнь с разных вышек. Тебе приходится заниматься перспективностью, масштабностью…

— Интересно, — насупился Аким Сидорович. — Ты, может быть, убедишь меня в несоответствии теории с практикой?

Осокин понял, что свернул на опасную тропинку, и с нарочитой бесшабашностью ответил:

— Неужели, Акимушка, нас с тобой надо агитировать за Советскую власть? Дела-то, сам понимаешь, какой оборот принимают.

— Какой?

— Осокин зажимает Задольного. По вине Осокина чуть не случилась авария. Осокин не может достижения научно-исследовательских институтов поставить на широкие рельсы производства…

— Забыл еще одно.

— Именно?

— Подумай хорошенько.

— А если не вспомню?

— Значит, плохо знаешь себя. Или еще хуже — боишься.

— Себя? Неужели, Акимушка, встречаются такие люди?

— Есть. Мы, правда, как-то не придаем этому значения, и плохо делаем.

— А ты лично встречал таких типов?

— Ну, Андрей, пора и соснуть немного.

Вереница прикрыл голову одеялом и, едва смежив веки, Забылся. Осокин из спальни направился в свой кабинет. У огромного, во всю стену, зеркала он остановился и не поверил сам себе. Бесцветные глаза человека с серым лицом изучающе смотрели на него. Андрей Карпович отвернулся от Зеркала и со страхом подумал: «Неужели так можно постареть за одну ночь?»

Осокин прилег на диван. Домашний уют и тишина ему показались гнетущими, настороженными. Он закрыл глаза и начал считать до десяти. Один раз сосчитал, второй, третий… Сон обходил его стороной. Вместо приятного забытья, ему до мельчайших подробностей вспоминались выступления Задольного, Гая, реплики Глыбы… Он старался критически оценить свои поступки, нащупать слабое звено в цепи событий и, замышляя ее разорвать, завязывал узелки на память.

Первый узелок — рапорт Задольного. Второй — попытка обхитрить Пилипчука. Третий — трусость…

«Все это знаю только я один, — самоутешался Осокин. — Никто документально не докажет степень моей вины. За неимением улик по нашим законам человека освобождают даже из-под ареста…»

Минут на десять Осокин забылся и вздрогнул от пришедшей в голову мысли:

«Если человек пугается своих поступков, он терпит поражение до начала сражения».

Подложив кулак под щеку, Андрей Карпович припомнил разговор Акима Сидоровича с Игорем 3 а дольным и снова начал себя упрекать:

«Болван я неотесанный! Этот юнец у меня под носом разрабатывал новую технологию выпуска минеральных удобрений высокой концентрации. Если я еще могу как-то отстаивать идею выпуска таких удобрений, то против готовенькой технологии не попрешь. А как можно было сыграть на этом! Эх, недаром говорят: счастье приходит на порог, да не каждому в руки дается. Новой технологии хватило бы и на диссертации, и на Государственные премии… Если не поддержит Акимушка — крышка!»