Кулинар - Александр Варго

Он равнодушно, словно это был подстреленный на охоте кролик, дотронулся до мертвой девушки, заглянул в ее открытые глаза. На его губах прорезалась ироничная усмешка. Потом ее сменила гримаса жалости. Игривая, притворная, ибо Александр, которому вид такого количества незадействованной плоти доставил вначале огорчение, вскоре порадовался, что он, готовя это строго отвечающее принципам «штриховой кухни» блюдо, может пренебречь изобилием мяса и сосредоточить свое внимание на волосах и ногтях, то есть на тех элементах человеческой материи, которая более всего напоминает неорганический мир камня и бесчувственную гибкость водорослей. Волосы и ногти Александр называл «аксессуарами» и воображал, что труд его подобен тонкому искусству кутюрье — оттенять тот или иной наряд изысканными деталями.

Александр приподнял руку девушки. Потом отпустил. Рука безжизненно упала на пол. Он поморщился. Снял фартук и колпак. Потом взял убитую за предплечья и поволок в гостиную. За девушкой тянулся кровавый след.

— Ты кровоточишь, как непрожаренный бифштекс, — с отвращением сказал Александр.

Теперь эта плоть не вызывала у него ничего, кроме брезгливого недоумения. Она раздражала его своим изобилием, служила пусть и временной, но преградой на пути к воплощению смелой кулинарной идеи. А такого неудобства он ей простить не мог.

Александр оставил тело на ковре и отправился в ванную. Нашел тряпку, швабру, ведро. Ему предстояло навести порядок. Он старался думать об этом без раздражения, как о необходимой операции, предшествующей собственно творчеству.

«Когда мы чистим грибы, — рассуждал он, — червивые ножки и шляпки выбрасываем. В ход идет безукоризненное мясо!»

Он замыл кровь на линолеуме, тщательно вымыл руки и вернулся на кухню. Как тореадор надевает свою расшитую серебряным узором боевую куртку, так Александр завязал фартук, водрузил на голову взбитую башню колпака.

— Прекрасно, — вдохновенно промычал Александр и повернулся к столу, на котором, полный скрытой таинственной мощи, замер миксер «Мулинекс».

Александр ссыпал в его жадный зев ногти, включил. Миксер с сатанинской силой взвыл, заурчал и принялся молотить упругую материю. Александр прижал к конусу соковыжималки лимон. Рокот миксера перекрывал издаваемое соковыжималкой урчание. Словно работали винты двух разнокалиберных самолетов.

Александр приготовил сок и откупорил винную бутылку. Потом достал из пакетика измельченный майоран. Кухню наполнил освежающе резкий пряный аромат. Александр долго не мог выбрать подходящей специи для этого блюда. Перебрав несколько десятков вариантов, он остановился на мускатном орехе, потому что, например, имбирь терялся, становился практически неощутим в этом блюде, розмарин не давал искомой ауры, был бедным и однообразным, а майоран, наоборот, казался чересчур терпким. Он заглушал оригинальный тонкий вкус белых грибов.

Выключив миксер, Александр выбрал из сока семечки, слил его в никелированную кастрюльку. Плеснул вина, отмерил и положил сахара и поставил на огонь.

На белый лист бумаги он высыпал крошку из ногтей, освободив миксер.

— До чего же прочный материал! — воскликнул он не то с восхищением, не то с разочарованием.

Не проблема! Он захватил с собой замечательный старинный инструмент, незаменимый в кулинарном деле, если нужно что-то истолочь или размельчить. Ступку. Огромную. Сначала он засомневался, стоит ли так нагружаться, нельзя ли ради безопасности и быстроты пренебречь такой рутинной тщательностью? Но сам же себя поправил, причем резко и категорично: разве подлинная кулинария может иметь что-то общее с небрежностью и торопливостью? Ведь от того, насколько тщательно смешаны компоненты, зависит вкус блюда.

В итоге Александр взял с собой ступку вместе с пестиком — удлиненным, чрезвычайно тяжелым черным камнем, который еще мальчишкой нашел на море. Помнится, тогда отец воспротивился его желанию захватить камень с собой, когда семья уезжала из Гудауты. Но Александр проявил достойную кулинара настойчивость, и камень занял почетное место в его походном рюкзаке, носить который приучал его отец.

Этим камнем, загадочно улыбнулся Александр, можно с ходу убить человека. Его рука с удовольствием ощутила знакомую тяжесть этого чрезвычайно изящной формы камня. Всякий раз, когда он брался за него, он чувствовал прилив энергии, словно камень был куском метеорита. В Гудауте, когда он раньше всех домочадцев убегал на пляж, в этот каменный рай, чья синева линяла от зноя, он замечал по дороге, в густой листве садов, женщин, месящих тесто, просеивающих кукурузную муку, толкущих в таких вот ступах грецкий орех и кинзу. Ступку он украл у абхазки, у которой семья снимала дом, и был этим дерзновенно горд. Ему удалось сделать так, что никто не заметил у него этой ступки. Сама же хозяйка, навещавшая регулярно гостей, дабы узнать, не нужно ли им чего, приносившая всегда свежий домашний сыр и розовую, как щека ребенка, колбасу, как-то раз с улыбкой пояснила любознательному мальчику, что ни одна грузинка, ни одна абхазка никогда не прибегнет к кухонной машине. Все в тех благословенных краях делалось вручную. И в этом был глубокий смысл.

В настоящий момент Александр все же прибег к миксеру. Он не мог позволить себе заниматься измельчением ногтевого кальция в течение целого дня. Но чтобы довести подготовительную работу до конца, он ссыпал измельченные на миксере обрезки ногтей в ступку и стал толочь, мурлыкая себе что-то под нос. Это занятие доставляло ему непередаваемое наслаждение.

Смесь вина и сока стала медленно бурлить, по кухне поплыл тонкий кисловато-мятный аромат. Это сквозь сгорающий алкоголь пробивалось пряное дыхание мускатного ореха.

Александр напряженно и радостно работал камнем, пока варился лимонно-винный сироп.

Отложив ступку, Александр снова взял ножницы и занялся волосами. Он резал их до тех пор, пока не почувствовал усталость в пальцах и резь в глазах. Затем наполнил ими ступку и принялся толочь с удвоенной силой, несмотря на дрожь и слабость во всем теле. Он не знал, чем была вызвана эта дрожь — следствием утомления или нетерпения.

Поверхность сиропа теряла прозрачность и легкость. Рябь, пробегающая по ней, пузырьки у краев становились все более мелкими, неповоротливыми, студенистыми. Александр тронул ложкой сироп, проверяя на готовность.

Порывшись в навесном шкафчике, он нашел вместительное и в то же время компактное блюдо. Выложил туда содержимое ступки, оставив кое-что для желе. Залил сиропом и поставил в холодильник.

Пока будет остывать сироп, он займется приготовлением желе. Потом достанет из холодильника заливку, возьмет трафарет и вырежет много-много прямоугольников, в которых, как в янтаре, навек застынут крохотные частички ногтей и волос. Он улыбнется, смакуя оригинальность блюда. Он разложит ломтики карамельной заливки на блюде, на каждый из них нанесет капельку желе, сбрызнет маслом из соснового семени.

Александр достал из кармана висевшего на вешалке плаща флакончик с густой жидкостью коньячного цвета, поставил на стол. Тягучее и прозрачное, масло отливало сосновыми сумерками. Александру не было нужды пробовать его, чтобы ощутить на языке теплую истомчивую горечь. Видение тянущихся в небо сосновых крон заворожило его. В его мозгу росла и шелестела тайга.

Он улыбался, сидя на неудобном табурете. Сколько затрат требовало это блюдо! Время было его компонентом, его маслом, его желе!

Он потратил три дня для того, чтобы выследить девушку. Три дня он мотался за ней, поглощенный думами о грибном желе. Он бегал, стремясь поймать в стеклянных сумерках витрин золотую тень ее распущенных волос. Для того чтобы познакомиться с ней, ему пришлось дежурить битый час у окна парикмахерской, где она делала маникюр. Он долго рассказывал ей о Маракеше, о Танжере, о восточной кухне, о том, что мыло, изготавливаемое в Триполи, самое лучшее, самое нежное, самое бархатистое. И это все потому, что девка собиралась в турпоездку в Тунис. Он показывал ей альбом с фото, где были запечатлены пышные красоты Маракеша, дворцы и шикарные отели. «Вот здесь, — говорил он, демонстрируя ей спальню в бежевых тонах, с ажурным, воспроизводящим силуэт мечети дверным прогалом и узорчатыми решетками на окнах, — в „Дар-Зелиге“, обычно селится Жан-Поль Готье, а это, — он переворачивал страницу, открывая невидящим глазам девушки озаренный помпезной люстрой уголок в „Дар-Моха“, — ресторан, бывший дворец».

В огромном, украшенном восточным орнаментом зеркале вились мягкие контуры ниши, в которой, восхитительно стройная, поблескивала дорогая ваза. По обеим сторонам от сервированного столика, подобно кустам мимозы, цвели симметрично расставленные подсвечники. За рестораном следовала фигурная лазурь бассейна дворца Рухля, окаймленная изящной колоннадой, а над ней, в лиловатом небе, оранжевыми сливками дрожали купола мечетей.