Хозяйки судьбы, или Спутанные Богом карты - Мария Метлицкая

Фима влюбился в Верку не на шутку и даже пару раз испугался своих мыслей по поводу возможного устройства их совместной жизни. Но мысли эти крамольные тут же прогнал и страшно их устыдился.

Все ему нравилось в Верке – и красота (он обожал белокурых славянок), и здоровье (Фимина жена все время хоть чем-то, да болела), и хватка (все та же Фимина жена не умела даже заполнить квартирные счета). Не нравилось только одно. Видимо, это была наследственность, так решил он: Верка любила выпить. К девяти вечера в пятницу закрывались двери парикмахерской, и девчонки накрывали стол. Доставалась немудреная закуска и водка. И так они могли просидеть до полуночи. Во главе с Веркой. Фима горестно смотрел на эту картину и, вздохнув, уезжал в Сокольники. Верка с горя напивалась и оставалась ночевать в бельевой на кушетке. А Фима страдал у себя в Сокольниках на роскошной кровати из гарнитура «Рижанс», а рядом спокойно похрапывала его жена, уставшая от житейских забот. У нее сегодня был трудный день – массаж и немного мигрень.

А у Лильки все стало, слава Богу, идти на лад. В институте она была, как всегда, одна из лучших. Из своего страшного отчаяния и одиночества она постепенно стала выползать. Тяжело, урывками, но молодость брала свое. И еще помог Максим – почти сказочный принц. Мгимошник и красавец. Познакомились у кого-то на вечеринке, ей почему-то понравился его коротко стриженный ежик волос – захотелось немедленно провести по нему рукой. Это внезапное и странное чувство как-то смутило и взволновало неискушенную Лильку. И вызвало смутное беспокойство. Наверное, дремавшее в ней и слегка застоявшееся желание как-то сразу резким толчком поднялось из глубины, и уже невозможно было его остановить.

С вечеринки ушли вдвоем. И больше уже не расставались. Шатались по Замоскворечью, сидели на последних рядах в киношках, ездили гулять в Архангельское, до изнеможения целовались в подъездах. Потом поженились. У нее опять появилась семья – его родители сразу безоговорочно приняли и, конечно, полюбили Лильку. И опять, слава Богу, у Лильки было все хорошо. И это было так естественно. Как и должно было быть в ее, Лилькиной, судьбе. Как и должно было быть у такой толковой, разумной, красивой и доброжелательной девочки. Только так – и не иначе. Если есть высшая справедливость, то уж точно свою страшную чашу она уже выпила. До дна. Теперь все будет по-другому. Да так оно и было – «госы» она сдавала уже сильно беременная, а в августе родила красавицу дочку и, конечно, назвала ее в честь своей матери.

Свекровь девочку обожала – отпустила сразу Лильку на работу, полностью взяв ребенка на себя. Мужа Лилька любила неистово, свекровь уважала, над дочкой замирала, отдавая им всю нерастраченную любовь и преданность. Через полтора года они уехали в командировку, в маленькую азиатскую страну, немного разочарованные, но понимавшие, что для «взлета» это хорошо. И потом, страна интересная и дешевая, а в чопорной и дорогой Европе еще насидимся. Девочку уговорили оставить хотя бы на год – так советовали детские врачи, но и Лилька, сама врач, понимала, что везти в такой влажный климат ребенка опасно. Страдала ужасно. Утешалась, что разлука только на год – это помогало жить.

В маленьком посольстве их приняли настороженно – молодые, красивые, яркие, но быстро разобрались: славные ребята. Чтобы не сойти с ума, Лилька работала на полставки посольским врачом, целую не дали: жена консула тоже была врач. Но разве это работа? Кто-то чихнул, у кого-то чирей вскочил на заднице – но спасибо и за это. Днем иногда моталась с тетками по магазинам, пили кофе в маленьких кофейнях, ели острую и безумно вкусную китайскую еду, сплетничали. Мужикам было легче – те работали целый день, Женщины сетовали, как портится в тропиках кожа, и завидовали молодой Лильке.

Вечером от тоски по дочке, Москве, от отчаяния и какого-то внутреннего недовольства собой и жизнью, которая, как ей казалось, опять ее в чем-то обманула, забиралась в кресло, под полотняную ткань легкого покрывала, тосковала, плакала, жалела себя. Муж приходил поздно. Конечно, много работы – его, молодого, загрузили по полной программе, потом расслаблялся – пил пиво, играл в преферанс. Видеть тоскующую Лильку было неохота. Начались разборки и недовольства друг другом. Соседка по дому посоветовала простой и легкий путь – полстакана джина, немного тоника, льда и еще выжать туда апельсин. Получалось так вкусно! Лилька выпивала свою нехитрую смесь – и вправду помогало. Становилось легче, отступала тяжесть, давящая грудь, и потом она быстро и легко засыпала. И спала до утра. И это точно было счастьем!

Муж, поняв, в чем дело, разбирался с Лилькой, скандалил, а потом увидел, что ей так легче, и махнул рукой. В конце концов, ерунда, а ему-то точно стало жить легче. Дома ждет веселая и румяная Лилька, а не угрюмая и вечно недовольная, а то, что чуть под хмельком – на это мы закроем глаза. Перемелется, устаканится. Точно – устаканилось. Лучше не скажешь. И хуже тоже. И вечером как-то попросил: «Лиль, намешай мне свою болтанку!» – у него, в конце концов, был трудный день.

Через месяц за вечер они выпивали бутылку джина. На двоих.

Фима с семьей засобирался в Америку. Длинный и чуткий Фимин нос почувствовал грядущие перемены, понимая, что хорошего от них ждать нечего – история это подтверждала. Собрал все свое многочисленное семейство, мучаясь и страдая от чувства вины перед Веркой. Но вину загладил наследным браслетом с аметистом, а главное – правдами и неправдами посадил Верку на должность заведующей парикмахерской.

Это была головокружительная карьера. Верка стала администратором с большой буквы и к тому же строгой начальницей. Она считала, что это главный выигрыш в ее жизни, фантастическая удача. Вот теперь-то можно было отрастить длинные ногти и делать маникюр. Каждый день, сидя у себя в кабинете, она холила и красила свои ногти – от бледного перламутра до темно-фиолетового.

Кончились танцы вокруг капризных матрон. Фиму она поминала только добрым словом. Спасибо тебе, Фима, спасибо за твое острое чутье, за твои спешные ласки, за отцовскую опеку, за деловую заботу. За то, что твои предки научили тебя отвечать за своих женщин и немножечко просчитывать наперед. Вот так, с годами, у Верки появилось все то, о чем она мечтала: квартира, машина, престижная должность, связи. И оставались красота и молодость. Но еще оставалась и тоска. Тягучая, давящая, наваливающаяся на нее тяжелой и сырой медвежьей шкурой по вечерам. По ее одиноким вечерам. Как странно! Если раньше она считала Фиму немного обузой, с его распорядками и ревностью, то теперь тосковала по нему сильно. Так и коротала свои вечера она с сигаретой и бутылкой хорошего армянского коньяка. По чуть-чуть, слегка, а к ночи – бутылка почти пустая. Почти. Утром болела голова и припухали веки. Она долго стояла под контрастным душем и мочегонное запивала крепким кофе. К рабочему дню она была вполне готова.