Маршал Жуков — мой отец - Мария Жукова

Брежнев от имени Хрущева требовал от отца вести себя, по его же собственному выражению, «тише воды, ниже травы». В архивах сохранилась протокольная запись заседания Президиума ЦК от 7 июня 1963 года. «Выступили Хрущев, Брежнев, Косыгин, Суслов, Устинов. Приняли решение: тт. Брежневу, Швернику, Сердюку вызвать в ЦК Жукова Г. К. и предупредить (что он ведет не те разговоры. — М. Ж.). Если не поймет, тогда исключить из партии и арестовать».

Невольно вспоминаются строки из письма отца к маме от 19 октября 1969 года: «…Имей в виду: З. Т. Сердюк вместе с Л. (Л. И. Брежневым. — М. Ж.) по заданию грозного Хруща вызывали меня и грозили спустить в преисподнюю».

О той обстановке, которая сложилась вокруг отца, говорят следующие слова, высказанные им жене дома. Они были подслушаны «органами» и изложены Семичастным в докладной записке в ЦК КПСС о настроениях Жукова 17 июня 1963 года: «Я вообще никуда не хожу, ни с кем не встречаюсь… я вообще ушел от мира сего и живу в одиночестве, так как чувствую, что меня на каждом шагу могут спровоцировать».

Мне кажется, что известна только малая часть того, что отцу в действительности пришлось пережить. О многом говорит его письмо в Президиум ЦК КПСС, написанное в 1965 году. Вот лишь несколько строк из него: «Какими нервами я должен был обладать, чтобы читать и слышать по радио о той клевете, которая возводилась на меня? И все же меня поддерживала вера в то, что так могут поносить меня лишь единицы, ничтожная доля людей».

Отец был прав. Он сердцем чувствовал, что подавляющее большинство людей не верили той лжи, которая возводилась на него. Иллюстрацией может послужить письмо Г. В. Богачкова, инвалида войны 2-й группы из Краснодарского края, станицы Передовой, на котором стоит пометка отца «ответ дан 2.02.1967 г.»: «Как трудно было фронтовикам слушать то сообщение, когда вы были в Югославии и вас успели отвести от работы. Вы думаете, нам, фронтовикам, не было обидно эту чушь слушать, кузькину мать (одно из любимых выражений Хрущева. — М. Ж.)? Но мы так же терпели, как и вы. Только и думаешь, как можно повернуть все в другую сторону. Историю не повернешь никогда…».

Писатель Олесь Бенюх в драме «Никита Хрущев» влагает в уста некоему майору, бывшему фронтовику, следующие слова о расправе над отцом:

Когда в Генштабе на собранииПисьмо ЦК о Жукове читали,Я встал и выступил.Сказал все, что я думал:Октябрьский пленум — лицемерная придирка,Предлог убрать Георгия-победоносца.Опасен маршал стал.Уж слишком много властиИмел в руках. А главное — страна, простойНарод его боготворили. Хрущ испугался.Бонапартизм, презренье к комиссарам —Все это блеф. Причина основная:Кому сидеть в Кремле и править Русью.Он заговор и в мыслях не держал <… >Не Жукову, мы нации всей русскойИз трусости пощечину даем.Ужели нашей гордостью и славой пристало нам бросаться?Неровен час — державой пробросаться можно…

Оболганный и отправленный в отставку в октябре 1957 года, отец не потерял присутствия духа. Со свойственным ему чувством юмора, помогавшим ему преодолевать самые тяжелые минуты, он сказал: «Может, хоть отосплюсь. Я так много за войну недоспал».

О свойственной ему манере шутить, не обижая и не унижая достоинства человека, деликатно, как-то очень по-умному[27], говорит следующий эпизод, описанный художником Павлом Кориным.

Многие знают портрет Жукова, который написал Корин весной победного 1945 года. Писал его художник с натуры, прямо в Берлине. «Лицо получилось полевое», — сказал отец, посмотрев на готовый портрет, имея в виду, что такое выражение лица бывает, когда полководец наблюдает за сражением.

Потом жизнь не раз сталкивала этих двух выдающихся русских людей на официальных приемах, однажды они случайно встретились в Музее изящных искусств. Остановившись, тепло поприветствовали друг друга. А затем Павел Дмитриевич спросил: «Георгий Константинович, мне, признаться, уже в первый час нашего знакомства там, в Берлине, хотелось задать вам вопрос. Вот вы, профессиональный воин, военачальник, и на этом ратном поприще вполне состоявшийся, достигший, можно сказать, максимума в своей военной карьере. Скажите мне, пожалуйста, вы ни о чем не жалеете в своей жизни?» Мгновенно посерьезнев, маршал ответил: «Конечно, жалею, да еще как! Если бы вы знали, дорогой Павел Дмитриевич, какой во мне скорняк погиб!»

* * *

Особым событием в годы опалы отца можно считать празднование в мае 1965 года двадцатилетия Победы в Великой Отечественной войне. Его тогда впервые после долгой изоляции пригласили в Кремль. Помню, как рад был отец! В домашнем архиве сохранился номер журнала «Пари Матч», в котором была опубликована большая цветная фотография его с мамой, приехавших в Кремль. В журнале была также и небольшая заметка о том, что москвичи кричали: «Слава Жукову!», когда Брежнев упомянул его имя в своем докладе. Мама рассказывала, какими бурными и продолжительными были аплодисменты огромного зала и как неловко чувствовали себя Брежнев и Суслов. Люди, аплодирующие отцу, как бы перечеркивали все решения октябрьского пленума ЦК КПСС 1957 года, все те гонения и унижения, которые он пережил. Но эта овация означала и новые неприятности.

«…Я вообще ушел от мира сего…»

На Красной площади через 25 лет после начала контрнаступления под Москвой. Декабрь 1966 г.

В домашнем архиве я нашла еще одно письмо, которое в 1967 году написал отцу директор школы из города Чебаркуль Челябинской области. Оно мне показалось интересным:

«Дорогой Георгий Константинович!

С волнением небывалым я пишу Вам эти строки. Примите же их как простой, но сердечный человеческий документ. Я — потомственный учитель, пошел по стезе деда и отца. И фамилия моя сугубо прозаическая, ничего не говорящая — Иванов, а звать Николай Григорьевич.

Если судьбе не суждено будет сделать так, чтобы я увидел Вас в жизни, пусть Вы хоть в письме узнаете, что имя Жукова, дела Жукова живут и будут жить в сердцах наших людей. Верьте мне, я многое пережил в свои 56 лет, но слезы не были спутником всего, мною переживаемого, а когда я увидел Вас на экране телевизора в президиуме торжественного заседания, посвященного 20-летию Победы, и услышал возглас из зала: „Жукову слава!“, сопровождаемый бурной овацией, я заплакал. Чувство огромной теплоты и человечьей радости заполнило сердце — я понял, что наш Суворов снова возвратился в строй!»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});