Чудовище во мне - Марго Эрванд

это какой-то розыгрыш. Продолжая хранить молчание, я вглядываюсь в лицо своей гости, пытаясь разглядеть за очками с круглыми бордовыми стеклами хоть какие-то черты лица.

– Ну и наконец, в-третьих, перестаньте на меня так пялиться. Я не музейный экспонат, – хрипит женщина, и я замечаю, как подрагивают уголки ее губ, пытаясь сдержать улыбку.

– Не может быть! Нет! Что это за цирк ты тут творишь? – взрываюсь я, выдыхая напряжение, в котором, оказывается, находилась последние минуты.

– Не тебе говорить мне про цирк, – огрызается гостья, выходя из образа, с широкой улыбкой на лице.

Она поднимается с дивана и одним ловким движением руки снимает с себя мышиного цвета парик и очки. И как я сразу не узнала ее, мою лучшую и единственную подругу – Джессику Вон.

***

– Вообще-то я не собиралась так быстро раскрывать себя, но я была не готова увидеть такое, – жалуется Джесс, когда я сажусь в кресло напротив нее, предварительно заперев дверь на ключ. Не хочу, чтобы кто-то нам помешал. Не хочу, чтобы кто-то застал меня не в образе. – Слушай, в прошлый раз, когда я у тебя была, твой наряд был ужасным, но не настолько. Это что за лохмотья?

Джесс подается вперед и брезгливо поднимает вверх подол моей юбки двумя пальцами.

– Джен, ей-богу, у нас в театре я смогу найти что-то в разы интереснее!

– С каких это пор ты стала такого высокого мнения о ваших костюмерах? – парирую я, хватая ее за указательный палец. Кружевная перчатка легко соскальзывает с ее изящной руки. – Это там ты одолжила эту пошлость?

– А то, – хихикает подруга, снимая вторую перчатку. – Чего не сделаешь ради искусства.

У нас разное представление об искусстве. Но это Джесс выступает на Бродвее, поэтому я не спорю. Джесс снимает свое платье-халат, пестрый платок и, скомкав все это, запихивает в сумку, представая передо мной в более привычном образе: черных кожаных шортах и малиновой кофте с глубоким декольте, подчеркивающим ее красивую грудь.

– И зачем тебе понадобился этот балаган?

– А что еще мне оставалось? Тяжелые времена требуют отчаянных мер, ну и я соскучилась.

– Не говори ерунды, ты записалась ко мне около месяца назад.

– Ну да, приходится мириться с твоей популярностью и своим собственным графиком востребованности.

Тонко улыбаясь и не сказав ни слова, поднимаюсь с кресла. Два шага вправо, и я уже у окна, где в драпировке тяжелой черной портьеры стоит маленький холодильник. Мои браслеты приятно звенят на запястьях, и я вновь ловлю на себе изучающий взгляд подруги. Достаю две миниатюры розового калифорнийского вина и, вернувшись на свое место, протягиваю одну из них Джесс. Хорошо, что хоть в спиртных напитках наши вкусы едины.

– Ты мне нравилась гораздо больше, когда вела частную практику на Манхэттене и носила элегантные костюмы. Ты была такой яркой и сексуальной, а сейчас…

– А сейчас, как ты сказала, я популярный медиум, и меня это вполне устраивает, – отвечаю я, салютуя ей свой бутылочкой.

– Просто хотела напомнить, что я все еще тут и всегда готова тебя выслушать.

– Отлично, тогда дождись того дня, когда я приду к тебе на премьеру в театр и под видом обезумевшей фанатки буду ломиться в твою гримерку.

Мы смеемся. Мажорные аккорды внезапно охватившего нас веселья согревают сердца, помогая хотя бы на время сбросить с плеч тяжелый груз, что каждая из нас носит изо дня в день. Но стоит нам замолчать, как в комнате снова наступает давящая тишина, нарушаемая едва слышным завыванием медитативной музыки.

– Скотт снова сорвался, – наконец, выдыхает Джесс, вращая в руках уже пустую бутылочку.

– Сколько он продержался на этот раз? – ровным голосом спрашиваю я, совершенно не удивляясь такому исходу.

– Почти пять месяцев.

В безмолвной муке Джесс задирает голову к потолку, но, когда наши взгляды встречаются вновь, я не нуждаюсь в продолжении этого разговора. Я смотрю в глаза подруги и вижу в них все то, что она едва ли когда сможет произнести вслух.

– Почему ты не разведешься с ним? Ведь так будет лучше всем.

– Не смеши. Я не могу его бросить. Без меня он пропадет, и ты это знаешь не хуже меня.

– Нет, не знаю, и ты не знаешь. Никто этого не знает, – отвечаю я, подаваясь вперед. – Но я точно знаю, что этот брак – пытка для вас обоих. Кто-то из вас должен разорвать эту связь. Выйди из этого треугольника, перестань его спасать, тогда, возможно, и он больше не захочет играть роль жертвы.

Джесс кусает губы, отводя взгляд в сторону. Это далеко не первая моя попытка призвать ее к ответственности, а потому я не питаю ложных надежд. Джесс слышит меня и прекрасно понимает все, что я ей говорю, и я почти уверена в том, что где-то в глубине души и она давно хочет сбросить с себя оковы этого брака, но… осколки детских травм сидят значительно глубже. И на эту глубину спуститься можно уже только с официальным разрешением. Джесс же молчит.

– Когда у тебя премьера мюзикла? Мама ждет приглашения, – меняю я тему.

Джесс вскидывает голову, и я замечаю облегчение, отразившееся на ее лице. И уже в следующий миг она широко улыбается своей фирменной улыбкой, словно мы только что встретились.

– Пока нет точной даты, но все будет, – радостно отзывается она. – Кстати, о датах, торжественно сообщаю тебе, что 23 октября мы летим в Новый Орлеан!

– Мы – это кто? – удивляюсь я.

– Мы – это ты и я! Неужели ты думала, что я забыла про твой день рождения? Ну уж нет!

25 октября у меня будет день рождения. День, который я должна бы любить и ждать с особым трепетом ну или принятием того факта, что я становлюсь на год старше. Так все и было когда-то в прошлой жизни. Однако 25 октября по-прежнему для меня особенная дата, только, вопреки паспортным данным, в этом году я буду отмечать не тридцатилетний юбилей, а пятую годовщину смерти. Своей смерти.

– Мы летим в Новый Орлеан – город романтики, джаза и безудержного разврата, – продолжает Джесс.

Таращу глаза, еле сдерживая смех. Новый Орлеан – город безудержного разврата? Это что-то новенькое. Хотя для Джесс нет такого места на земле, где бы она не смогла отыскать что-то распутное, разнузданное и совершенно безнравственное.

Первый раз «во все тяжкие» – а именно так и никак иначе можно назвать наши поездки – мы отправились около четырех лет назад. Это была очередная попытка Джесс вывести меня из затянувшейся депрессии, хотя в действительности в той поездке мы обе нуждались в равной степени. Я сомневалась в правильности решения вплоть до того момента, как самолет приземлился в аэропорту Майами. Влажный липкий воздух мгновенно окутал меня каким-то теплом, и я… расслабилась. Это не случилось по команде, под нажимом Джесс, это случилось просто так. Оказавшись за тысячу двести миль от дома, я внезапно вновь почувствовала себя свободной. Я почувствовала себя в безопасности. Джесс оказалась права, та поездка была необходима мне, как воздух. Словно пустой сосуд, я жадно впитывала в себя все подряд: эмоции, ощущения, вкусы, запахи. Я снова была собой. Я была живой.

Да, та поездка много нам дала. Джесс – букет венерических заболеваний, который она лечила еще несколько месяцев спустя, глотая горсти пилюль и без устали ругая матом голубоглазого инструктора по йоге. Мне – небывалый прилив сил. По возвращении из Майами я открыла кабинет частной психологической помощи. Это было верное решение. Это был первый шаг к новой жизни.

– Джесс, я не могу вот так взять и уехать. Не сейчас, когда у меня появилось настоящее дело.

– О-о, как интересно, и что это за дело такое? Я что-то не слышала, чтобы в новостях говорили о каком-то серийном убийце.

– Это одиночный случай, но очень запутанный и неочевидный.

– Рассказывай.

– Не могу, и ты это знаешь.

– Нет, не знаю.