Люди, боги, звери - Антоний Оссендовский

Хутухта оказался худощавым, гладко выбритым мужчиной среднего возраста, его полное имя было Джелиб Джамсрап-хутухта. Он радушно принял нас, искренне обрадовавшись хадаку, а также моему знанию монгольского этикета, над чем изрядно потрудился татарин, познакомив меня со всеми премудростями. Хутухта внимательно меня выслушал, дав ценные советы относительно дальнейшей дороги, и вручил кольцо, открывшее мне впоследствии двери всех ламаистских монастырей. Имя хутухты высоко почиталось не только в Монголии, но также в Тибете и в ламаистских кругах Китая. Проведя ночь в его роскошной юрте, мы наутро посетили храм, где присутствовали на торжественной службе при звуках хонхо[20], бубнов и дудок. Ламы читали нараспев глубокими голосами молитвы, в то время как низшее духовенство вторило им. Без конца повторялась священная фраза: «Ом! Мани падме Хунг!»[21]

Хутухта пожелал нам удачи, подарил большой желтый хадак и проводил до монастырских ворот. Когда мы уже сидели в седлах, он напутствовал нас словами:

— Помните, что здесь вы всегда желанные гости. Жизнь сложна, и всякое может случиться. Кто знает, может, вы вновь окажетесь в далекой Монголии, не забудьте тогда навестить Нарабанчи.

Вечером мы вернулись к татарам, а наутро продолжили наше путешествие. Меня, усталого, убаюкивала равномерная, медленная поступь верблюда. Так я продремал весь день. Кончилось это плохо: когда верблюд взбирался на крутой берег реки, меня, сонного, выбросило из седла. Я ударился головой о камень и потерял сознание, а очнувшись, увидел, что мой тулуп залит кровью. Вокруг стояли мои друзья и испуганно глядели на меня. Мне туго забинтовали голову, и мы снова тронулись в путь. Лишь спустя какое время я узнал от доктора, что за свою сиесту заплатил трещиной в черепе.

Вскоре мы перевалили через восточные отроги Алтая и Карлыктага, которые вздымаются, как мрачные стражи, на границе величественной горной системы Тянь-Шаня и пустынных областей под общим названием Гоби, а затем пересекли с севера на юг бесплодную равнину Куху-Гоби. Все это время стоял жестокий мороз, единственным преимуществом которого для нас была наша резко увеличившаяся на обледеневшем песке скорость. На подступах к горам Хара мы обменяли наши «корабли пустыни» у местных жителей на лошадей, но торгуты, известные скряги, ободрали нас при этом как липку.

Лавируя между горными хребтами, мы вступили в провинцию Ганьсу; Находиться здесь было крайне опасно: китайцы задерживали всех беженцев, и я опасался за моих русских друзей. Двигались вперед только по ночам, днем же отсиживались в ущельях, лесах или кустарниках. Нам потребовалось четыре дня, чтобы выбраться из опасной провинции. Впрочем, надо признать, что те немногие крестьяне, которых мы повстречали на своем пути, были любезны и гостеприимны. Особого внимания удостоились немного говоривший по-китайски калмык и моя аптечка с лекарствами. Больных было множество, особенно с глазными инфекциями, ревматизмом и кожными болезнями. Подъезжая к Наньшаню, продолжению горной системы Алтынтага (который, в свою очередь, является восточным ответвлением Памира и Каракорума), мы нагнали китайский торговый караван, направлявшийся в Тибет, присоединились к нему и в течение трех дней петляли по бесконечным горным ущельям и карабкались на высокие перевалы. Было заметно, что китайцам не привыкать находить кратчайший путь в этих сложных горных условиях. Все это путешествие я проделал почти в бессознательном состоянии и лишь с превеликим трудом могу вспомнить путь к заболоченным озерам, питающим Кукунор и большую сеть крупных рек. К состоянию крайней усталости и нервного истощения, чему, несомненно, способствовало мое падение, добавились приступы перемежающейся лихорадки: я то обливался потом, то громко стучал зубами от холода, до смерти пугая лошадь, которая несколько раз сбрасывала меня. Я бредил, вскрикивал и даже рыдал. Я звал своих близких, путано объясняя им, как до меня добраться. Смутно помню, как мои спутники сняли меня с лошади, положили на землю, дали глотнуть китайской водки, а затем, когда я немного пришел в себя, объявили:

— Китайские купцы отправляются отсюда на запад, а нам надо на юг.

— Нет! На север! — резко возразил я.

— Да нет же! На юг! — настаивали мои спутники.

— Какого черта! — гневно вскричал я. — Мы только что переправились через Малый Енисей, а Алжиакский перевал лежит к северу.

— Мы в Тибете, — упорствовали мои друзья. — Надо пробираться к Брахмапутре.

Брахмапутра… Брахмапутра… Слово вонзилось в мой воспаленный мозг, возмутив его и повергнув в крайнее смущение. Неожиданно я все вспомнил и открыл глаза. Не в силах пошевелить губами, я вновь потерял сознание. Друзья доставили меня в монастырь Шархе, где лама быстро поставил меня на ноги с помощью настойки из фатила[22], или, как его еще называют, китайского женьшеня. Прослышав о наших планах, лама выразил сомнение, что нам удастся благополучно выбраться из Тибета, но о причинах этого сомнения распространяться не стал.

В таинственном тибете

Из Шархе в горы вела довольно приличная дорога, и на пятый день нашего двухнедельного марша на юг, начавшегося после посещения монастыря, мы спустились в просторную долину, со всех сторон огражденную горами; в ее центре покоилось величественное озеро Кукунор. Если Финляндию справедливо именуют «страной десяти тысяч озер», то доминион Кукунор можно смело назвать «страной миллиона озер». Мы обогнули озеро с запада, пройдя между ним и озером Дулан-Кит, постоянно петляя между многочисленными болотами, озерами и небольшими, но глубокими мутными речушками. Вода здесь не замерзает, и острый холод мы ощущали, лишь поднимаясь высоко в горы. Местные жители почти не попадались нам на пути, и калмыку пришлось изрядно поволноваться, прежде чем он разведал дальнейший путь у встречных пастухов. Подойдя к озеру Тассун с восточной стороны, мы разглядели на его противоположном берегу монастырь и направились туда, чтобы хоть немного передохнуть. Кроме нас, в этом священном месте оказались еще пришлые люди. Все они были тибетцы. Они держались вызывающе и категорически отказывались с нами говорить. У этих людей, перепоясанных крепко набитыми патронташами, было много оружия, в основном русских винтовок, за поясом у каждого торчало по два-три пистолета. Они приглядывались к нам, как бы прикидывая, легко ли будет с нами управиться. После их отъезда я попросил калмыка навести у настоятеля справки об этих людях. Монах долго уклонялся от ответа и, только увидев перстень хутухты Нарабанчи и получив в подарок большой желтый хадак, стал откровеннее.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});