Ангел Бездны - Лада Лузина

— Увы, подобные вещи случались давно, — сказал Котарбинский. — Я помню, когда Михаил Александрович еще обитал в Киеве, однажды он пришел на обед к профессору Прахову и сказал нам, что его отец внезапно скончался. Я тоже был там… Мы все пришли в ужас. В спешке собрали ему деньги на дорогу домой. Он уехал… А на следующий день его отец, живой и здоровый, прибыл в Киев узнать, где его сын. Никто не решился сказать ему правду… А позже к Праховым пришел в гости их друг, профессор психиатрии Сикорский. Он первый предсказал нам беду. Он сразу узнал печальные признаки надвигающегося безумия… Он сказал, чтоб мы не бередили Михаила Александровича зряшными расспросами: он вряд ли вспомнит историю с отцом. Так и вышло. Он совершенно забыл о ней. А теперь он не помнит уже никого, не узнает даже близких. Даже если бы я передал ему ваше послание…

— Тогда последний вопрос, — голос младшей из Киевиц был сухим и жестким — она не подпустила к глазам закипающих слез. — Вы сказали, что здесь находится призрак убийцы.

— Да. Второй день убийца приходит ко мне…

— И вы написали с убийцы «Дух Бездны»?

— Так и есть…

— А она представилась вам?

— Ее имя Ирина… Но в данный момент ее нет здесь. Отныне она совершенно в другом месте.

— Где же?

— Видимо, там, где ее портрет. И боюсь, эта картина таит в себе опасность…

— Опасность? Вашей работой опасно владеть?

— Что-то с ее душою не так, — произнес художник.

Вильгельм Котарбинский придвинул к себе зеленую папку и показал Маша пятый, возможно, последний эпизод «Тихой ночи»: вылетающая из тумана дева прижималась к темнокудрому ангелу, оба летели к небу.

— Не могу объяснить, — сказал он. — Но этого уже не случится. Она изменилась. Ее душа больше не сможет найти покоя.

* * *

— Екатерина Дображанская? — открывшая дверь рыжеволосая художница застыла на месте и так тщательно прописала взглядом Катерину и Мира Красавицкого, будто решила написать в воздухе их портрет. — Простите, — извинилась за заминку она. — Просто я еще никогда не видала такой красивой пары.

— Мы не пара, — равнодушно прояснила ситуацию Катя. — Вы позволите войти?

— Прошу вас… Не пара? — Взгляд человека мира Виктории Сюрской немедленно вцепился в Красавицкого, как спущенный с поводка питбультерьер. — Вы позволите мне нарисовать ваш портрет? — спросила она Мира, едва они прошли внутрь.

Несмотря на то, что, по утверждению Вадима Вадимовича, известная художница редко бывала в Киеве, она оказалась обладательницей обширной мастерской, переделанной из чердака в старом киевском доме со стеклянной крышей. Других источников света в помещении не было. Да и на квадратных стеклах громадного окна в небо уже улегся непроглядный туман.

— Простите, но нет, — отказался от предложения Мир.

Виктория оправдала свое имя — она и не подумала отступать:

— Не сочтите за дерзость, но я могла б оплатить ваш труд натурщика. Очень щедро. Вы — превосходная модель. У вас невероятные брови. И глаза… и линия рта. А подбородок…

— Простите, я могла бы пока взглянуть на картину? — напомнила о себе Катерина. — Очень хотелось бы…

Она лгала: с того мига, как Катя перешагнула порог мастерской, она не могла думать ни о каком Котарбинском — ее сердце колотилось, дыхание участилось, кожу объял сухой жар, будто она была девчонкой, пришедшей на самое первое в жизни свидание с… алмазными серьгами огненноволосой художницы, встреченными ею на аукционе.

Сейчас уши Виктории были лишены украшений. Сияние исходило от руки и груди, на которой покоился красный бриллиант, относительно небольшой в сравнении с уже знакомым Катерине перстнем с алмазом цвета зари.

— Прошу вас, — художница рассеянно взмахнула рукой куда-то вправо. Викторию Сюрскую Котарбинский интересовал столь же мало — она смотрела только на Мира.

Подавив в себе жгучее желание немедля заговорить о серьгах, Дображанская подошла к небольшому сепиону «Тайна».

«Магическая, ирреальная вещь», — описал третью картину Вадим Вадимович. В ней поистине было нечто притягательное или, скорее, затягивающее, заставляющее пристально всматриваться в полотно, вдумываться в каждую мелочь. Ночь. Озеро или река. В воде на высоких сваях стояла небольшая избушка-часовенка с крестом на крыше и деревянной лестницей, уходящей прямо в воду. Из часовни лился умиротворяющий тихий свет. А из вечерней воды выступало почти неразличимое в темной ряби чистое и прекрасное лицо утопленницы… Лицо Ирины Ипатиной.

— Мир, — позвала Катерина, — пожалуйста, распакуй мою картину.

Мирослав быстро и ловко снял с оплаченной и прихваченной Катей из Аукционного Дома работы бумагу и бечевку и поставил «В тихую ночь» рядом с «Тайной».

И только теперь Катерина заметила, что в «Тихой ночи» на дальнем плане горит огонек. Огонь той самой часовенки!

«Это действительно комикс! Девушка тонет, затем ее тело всплывает, затем душа улетает вместе с туманом… Но где же в этой истории место Ангелу Бездны? И где она утонула? Много ли в Киеве часовен в воде?.. Много ли Виктория попросит за серьги? Я готова отдать за них… все. Все, что угодно!» — осознание настолько потрясло Катерину, что она замерла.

— Они прекрасно смотрятся вместе, — отметила Сюрская, разглядывая обе работы. — Хотите, я уступлю вам «Тайну»?

— Вы же только купили ее, — удивилась Дображанская.

— Такой уж я человек, — пожала плечами художница. — Не выношу, когда кого-то или что-то уводят у меня из-под носа, — показала она на отвоеванную Катей на аукционе «Тихую ночь». — А стоит получить — сразу остываю. И в личной жизни все так же. — Она снова прилипла взглядом к Миру. — Наверное, у меня только одна настоящая страсть…

— А почему вы не купили «Духа Бездны»?

— Не знаю, как вам объяснить, — сказала Виктория. — В нем есть что-то плохое… Какое-то обнаженное зло. Неподдельное. Я тоже художник, я знаю, о чем говорю. Дух Бездны — не аллегория, тот, кто писал его, видел то, что он пишет.

— А чем вам тогда не угодила она? — Катя показала на «Тайну». — На вид она сущий ангел.

Художница посмотрела на картину:

— В этом ангеле тоже есть нечто такое… Я предпочла бы избавиться от нее.

И Катя подумала, что «человек мира» правá — сейчас, когда она глядела не на открытки, а на оригиналы работ, лежащая в воде и воспарившая над ней дева смотрелась иначе. Из-под белизны ее кожи словно проступала какая-то тьма.

И сразу вспомнился Гоголь, игры утопленниц и та из них, что оказалась злой ведьмой: «…тело ее не так светилось, как у прочих: внутри его виделось что-то черное».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});