Париж в любви - Элоиза Джеймс

Вчера я отважилась снова сходить на распродажу. В соседней кабинке девочка-подросток развлекалась тем, что сводила свою мать с ума, примеряя сексуальные прикиды. «О-ля-ля!» — кричала maman. Согласно ее описанию, юбка доходила ее дочери до подмышек. Следующий туалет был не лучше. «О-ля-ля! — воскликнула maman. — О-о-ля-ля!» Что касается моего собственного подростка, то сегодня Лука развинченной походкой отправился в школу с прической в виде щетки для унитаза. Как приятно сознавать, что тинейджеры одинаковы во всем мире. Вот уж действительно, О-О-ЛЯ-ЛЯ.

* * *

Огромный отдел дамского белья в «Ле Бон Марше» был заставлен столиками с уцененными товарами. Женщины перебирали их с таким рвением, словно искали в коробке со старыми фотографиями снимок своей первой любви. Я обнаружила, что француженки носят нижнее белье из розового атласа, белых кружев и полупрозрачного шелка жемчужного цвета — но только не хлопок. Я ушла с пустыми руками, не в силах отказаться от своего любимого белья ради этих прелестных вещичек, которые нельзя стирать в машине. И тем не менее я начинаю подумывать о кружевных бюстгальтерах… Быть может, пора повернуться спиной к хлопку.

* * *

Париж воскресил один из вечных конфликтов моего брака. Наш дом построен в 1700-е, и окна в нем того времени. Бррр! Алессандро отключает батареи, я снова включаю. Он говорит, что счет за отопление сделает нас нищими, но я настаиваю на том, что в доме должно быть тепло. Эта битва длится уже шестнадцать лет. Надеюсь, мы будем вести ее еще много лет.

* * *

Мило — всеядная собака. Сегодня он разорвал в клочки и проглотил пластмассовую детскую бутылочку, принадлежащую игрушечному медвежонку. Анна носится по квартире, заламывая руки и восклицая, что ее беби умре-ет с голоду.

* * *

Лука заявил, что не хочет делать домашнее задание, «так как нет смысла: все равно в 2012 году все мы взлетим на воздух и превратимся в пыль». Поэтому он не хочет тратить свое время впустую в школе. Я спросила, откуда он взял эту ужасную информацию, и он ответил: «От безумных людей в Сети. Но, — добавил он, — безумные люди часто бывают правы». Я безжалостно продолжаю омрачать его краткое пребывание на земле, требуя, чтобы он изучал римлян.

* * *

Вчера голос нашего священника, солировавшего во время мессы, вдруг дрогнул, и чуть позже он оборвал фразу о важности крещения и, сказав, что заболел, удалился. В Соединенных Штатах конгрегация немедленно начала бы переговариваться, но французы на редкость сдержанны. Все прихожане молча ждали, и через пять минут появился другой священник, который объявил, что все в порядке, и как ни в чем не бывало продолжил проповедь о крещении.

Головокружение

Сегодня на улице Консерватории идет сильный снег, и серые шиферные крыши стали молочно-белыми. Я приникла к окну моего кабинета, праздно размышляя о том, как страстно дети любят снег. И тут я осознала, что смотрю вниз, на группу парижанок, которые целуются на улице, несмотря на непогоду. Мы, выросшие на ферме, ходили в снегопад в пуховиках (предпочтительно ярко-оранжевого цвета, чтобы не стать мишенью подвыпившего охотника, который уничтожил не зверя, а упаковку из шести бутылок). На этих парижанках темные пальто с туго затянутыми поясами на тонких талиях. Они наклонялись друг к другу, клюнув в щеку, как воробышки, и их шарфы — алые, цвета лаванды или тусклого золота — вспыхивали сквозь падающие хлопья снега. С моего наблюдательного пункта они казались инопланетянами, столь же непохожими на меня, как стая павлинов — на индюшку.

Однажды — в тот год, когда у нас было еще меньше денег, чем обычно, — моя мать сняла в столовой шторы, на которых были изображены парусники пятнадцатого века, и сшила нам с сестрой платья. Возможно, политкорректный контингент еще двадцать лет не превратит Христофора Колумба из святого в дьявола, но я еще в детстве возненавидела конкистадоров за то, что вынуждена была носить «Нинью», «Пинту» и «Санта-Марию»[63] весь тот год, и в снег, и в солнце.

Парижанки на моей улице никогда не носили портьеры из столовой. Это сразу видно. В ту минуту, когда я это констатировала, в памяти возникли картинки моих несчастных школьных лет, как кошмарное телешоу семидесятых. Мой выпускной бал проходил в гимнастическом зале — правда, я не помню его так отчетливо, как платье, которое было тогда на мне. Как ни печально, так со мной бывает довольно часто. Чтобы его купить, я подрабатывала официанткой в кафе. Менеджер заставлял нас одеваться в белые блузки и широкие юбки, собранные в талии — мы выглядели, как члены семейства фон Трапп.[64] На заработанные деньги я купила платье для выпускного бала именно того оттенка розового, который совершенно не подходил к моим волосам. Мой кавалер принес мне букет из полуувядших роз, и их головки свисали с моей руки, как пьяная женщина, которую несут в постель.

Годами я пыталась объяснить Алессандро, что это такое — вырасти на ферме Среднего Запада, за чертой города, в котором 2242 жителя. Он никогда не мог этого понять. Алессандро вырос во Флоренции, в Италии, а его знакомство с Америкой в основном ограничивается Восточным побережьем. Кроме того, у него досадная манера противопоставлять свои истории моим. Если я описываю, как это ужасно: кружиться в гимнастическом зале в платье цвета лососины под сладкие звуки «Лестницы в небо», он немедленно начинает рассказ о семейной поездке в Швейцарию.

Поэтому несколько лет назад, получив приглашение на вечер встречи в мою школу, я решила, что это удобный случай познакомить мужа с моим прошлым. Прибыв в Мэдисон, мы узнали, что его население за эти двадцать пять лет сократилось более чем вдвое. На Главной улице стоял один пикап, и — честное слово, я не придумываю! — к нам катился клубок перекатиполя. Я взглянула на Алессандро, чтобы удостовериться, что он уловил символику, но он с надеждой посматривал на парикмахерский салон, ожидая, что из-за него выскочат ковбои — как в «спагетти»-вестернах, на которых он вырос.

Вечер встречи был устроен в клубе «Ветеранов иностранных войн», располагавшемся в подвальчике. Я говорила себе, что теперь все будет иначе: ведь ныне я профессор и автор бестселлеров. В общем, могу высоко держать голову. Но, увы: болезненное ощущение приниженности, угнетавшее меня в школе, вернулось, как только я увидела тех же людей, беседовавших друг с другом, как и двадцать пять лет назад. Хотя, конечно, темы изменились. «Она выстрелила из дробовика сквозь потолок, — прошептала одна из моих одноклассниц. — Надеялась застрелить своего неверного мужа (они занимались любовью прямо в ее постели), но попала в шерифа. Пуля угодила ему прямо в ногу». Я открыла рот, чтобы спросить, что делал шериф в чужой спальне, но она уже перешла к другой теме. «Ты же слышала о Линдсей-Рей, не так ли? — Я отрицательно покачала головой. — Она поселилась с семью или восьмью гомиками в Миннеаполисе, а потом забеременела. Прямо непорочное зачатие, да?» Пили водку, в которую было добавлено немного сока, и Алессандро очень развеселился. Время от времени он возвращался ко мне, чтобы доложить о своих беседах — как слегка подвыпивший Гаррисон Киллор.[65] «Ты не говорила с той женщиной, у которой уже шесть внуков? Поразительно!» Он недоверчиво покачал головой. Мы, казалось, еще недавно приучали детей пользоваться туалетом, поэтому Алессандро не представляет себе, что можно так рано обзавестись внуками.