Белое чудо - Анна Масс

Когда он открыл глаза, передней стены дома уже не существовало — она превратилась в пыльную груду щебня. Мимо шли прохожие. Некоторые останавливались и тоже смотрели, как рушат дом. Какие-то кошки бродили между экскаваторами. А одна — черная, с белой грудкой и белыми лапками — не бродила, как другие, а неподвижно сидела в сторонке.

— Мальчик! — сказала женщина с коляской. — А ты почему не в школе?

Витя растерянно на нее посмотрел и побежал.

Вот она — школа. Он открыл дверь и очутился в пустом вестибюле. Когда вокруг толпятся ребята из своего и из других классов — тогда не страшно. А сейчас — страшно. Он весь сжался и шмыгнул в гардероб.

Там на скамеечке сидела и вязала тетя Катя, добрая старушка. Она Витю почему-то всегда жалела. Когда другие опаздывали, она их ругала, а Витю — никогда.

— Что ж ты? — только и сказала она. — Пораньше, милок, просыпаться надо. Уж пять минут, как звонок прозвенел. Дуй наверх поскорей, пока завуч не увидела...

Он тихонько постучался в дверь своего класса и несмело вошел. Ученики, все, как один, подняли головы от своих тетрадок и посмотрели на него. Он опустил голову.

— В чем дело? — негромко, но сердито произнесла Галина Григорьевна.

Она требовала от своих учеников четкости, быстроты, активности, сообразительности. А Снежков был ученик слабый и вялый. В субботу она поставила ему двойку по чтению. Потому что не следил за работой класса. Витал где-то! Всегда он витает. И ничем это из него не выбить, ну, ничем!

— Я тебя спрашиваю, почему ты снова опоздал? — сказала учительница. — Ты что, надеялся прогулять контрольную?

— Там дом ломают, — объяснил Витя.

— Ну и что?

Он молчал.

— Потрясающе! — сказала учительница. — Просто — верх всего! Мы тут пишем контрольную, а он любуется, как ломают дом! Тихо! Все работать! — прикрикнула она на учеников, которые оживились и захихикали. — Садись, решай второй вариант! И помни: для тебя эта отметка будет решающей!

4

— Кс-кс-кс! Куда же он подевался, этот старый разбойник?

Константин Иванович заглянул под кровать, потом подошел к окну и выглянул во двор.

— Все ясно. Опять удрал через форточку. Ах ты, Черныш, Черныш, отчаянная голова! Попадешь ты когда-нибудь под машину.

Константин Иванович, или дядя Костя, как звали его знакомые, поскрипывая протезом, тяжело прошел на кухню, открыл дверцу холодильника, достал оттуда замороженное филе трески, настрогал острым ножом тонкие ломтики и положил в кошачью миску, стоящую под плитой.

Дядя Костя относился к своему коту вроде как к человеку. Да и правду сказать, очень одинок был дядя Костя с некоторых пор. С тех самых пор, когда выселили его из старого дома, в котором прожил он двадцать с лишним лет, и дали вот эту отдельную квартиру со всеми удобствами. Другим жильцам старого дома дали квартиры в отдаленных районах, а ему, как инвалиду войны, — неподалеку, вот здесь, на Оружейной улице.

Старая квартира была на редкость дружная. Дядя Костя был там для всех родным человеком, и для него соседи тоже стали вроде родственников. Своих-то у него никого не осталось... Дни рождений, свадьбы, праздники — всегда вместе. А сколько детишек понарождалось за двадцать-то с лишним лет. Где они? Редко, когда открытку поздравительную пришлют. А чтобы зайти, навестить — так это еще реже. Да и то сказать: пока доберешься — сколько времени потратишь. У всех дела, работа, учеба. Что ж обижаться? Он бы и сам кое-кого навестил из старых друзей, да последнее время совсем ему стало трудно ходить: нога, сердце...

Однако в глубине души дядя Костя был убежден, что не высели их всех из старого дома — болезни еще долго не давали бы о себе знать. Тосковал дядя Костя на новом месте. Потому и не любил свою квартиру, жил в запустении, даже занавесок на окна не повесил. Лампа, и та валяется под кроватью, завернутая в газету.

А ведь дядя Костя — на все руки мастер, он и слесарь, он и плотник, и краснодеревщик. Да что! Он и телевизор отремонтирует, и часы починит. В старом доме все знали: чуть что — к дяде Косте. Он даже ворчал порой: не дадут отдохнуть человеку после работы.

А тут, на новом месте, никому он не нужен. Что ж, не зовут, и не надо.

А как на пенсию вышел — совсем одиноко стало. Сам виноват: не завел семьи. Не мог забыть ту санитарку, фронтовую свою любовь.

Тогда, в сорок третьем, погрузили сержанта Костю Березкина в санитарный поезд и увезли за Урал, в тыловой госпиталь. И уж больше он не встречал свою санитарку.

А она и теперь, как живая, стоит перед его глазами: стройная, синеглазая, светлые кудряшки из-под пилотки...

— Да куда же он, на самом деле, подевался, котище?..

Черныш частенько удирал из дому, бродил всю ночь по кошачьим своим делам, но не было еще случая, чтобы он не вернулся раным-рано, еще до света, за своей порцией рыбы.

Дядя Костя взял старенькую хозяйственную сумку и отправился в магазин. Перед уходом он пошире открыл форточку на случай, если Черныш вернется.

Ближний гастроном находился не очень близко — за два квартала. Дядя Костя медленно ковылял, тяжело опираясь на палку. Ветер гнал по улице кленовые листья. Накрапывал дождик. Нехорошо было на душе у дяди Кости. Он все поглядывал по сторонам — не выскочит ли ему навстречу черный кот с ошейником. Зная непоседливый характер кота, дядя Костя приладил ему ошейник и вывел на нем адрес — авось добрые люди приволокут кота по месту жительства, если сам не найдет дорогу.

В гастрономе дядя Костя запасся продуктами дня на три: много ли им надо вдвоем с Чернышом? Купил папирос и пошел потихонечку назад. Приобрел в киоске газету, посидел на скамеечке, почитал. Не хотелось возвращаться в пустую, неприбранную квартиру, а куда еще пойдешь? Только ведь и под дождем не просидишь. Простынешь, а ухаживать некому.

Дядя Костя вздохнул и пошел дальше. Вот и знакомый двор. Знакомый, а не родной. И окно на втором этаже не родное, так, окно и окно. На лестничной площадке перед дверью — звонок. Редко-редко он звонит. А в квартире все так же тихо. Не вернулся негодяй Черныш.

Дядя Костя сел на кухне у окна, закурил и задумался. Да что же это нашло нынче на него? И не Черныш тут вовсе виной, а что-то совсем другое.

5

22 километра 65 метров разделить на три.

Нужно сначала километры превратить в метры, а потом делить.

В одном километре... сто метров. Хотя нет, не сто, а тысяча. Да, точно, тысяча. Значит, в двадцати двух километрах две тысячи двести метров. Да еще шестьдесят пять. Это будет... Это будет две тысячи двести шестьдесят пять метров. Разделить на три...

— Думанян, не спи! Тимофеев, смотри в свою тетрадь, а не в тетрадь Комарова!

...Два на три не делится. Берем двадцать два. Двадцать два на три — это будет... Трижды восемь — двадцать четыре. Значит, не восемь. Семь. Трижды семь — двадцать один. Да, правильно, семь. Пишем: семь. В остатке получается один. Сносим шесть. Получается шестнадцать. Шестнадцать разделить на три — это будет...

— Что тебе, Комаров?

— Можно выйти?

— Сиди! Мало тебе перемены?

...Шестнадцать разделить на три — это будет...

— Федорова, снижу оценку! Я все вижу, я все слышу! Федорова! Кому я сказала?!

...Шестнадцать разделить на три — это будет... Четырежды три — двенадцать, пятью три... Да, это будет пять. Пишем: пять. В остатке получится...

— Что тебе, Комаров?

— Можно выйти?

— Перемена будет — выйдешь!

Вите кажется, будто он взбирается на вершину крутой горы. Лезет, цепляясь за выступы корней, за пучки травы. До вершины еще далеко, но если лезть спокойно, не торопясь, то доберешься запросто.

Но в том-то и дело, что надо торопиться. Это затрудняет подъем, путает мысли. Витя лихорадочно соображает: значит, так, пятнадцать на три — будет пять. Пятью три — пятнадцать. Пишем в остатке ноль.

Фу! Одна вершина взята. Осталась еще одна: задача на площадь прямоугольника. Эта вершина потруднее, но ничего! Вперед!

Ширина прямоугольника — два сантиметра, длина — шесть. Определить площадь прямоугольника и его периметр.

Чертим прямоугольник. А чем? Карандаш и линейка — в пенале, пенал — в ранце... Не успел вынуть. Быстрее! Надо достать снаряжение! Вот ледоруб. Вот капроновая веревка...

— Снежков, поскорее там копайся! Комаров, ты чего ревешь? Ну иди, иди, если уж невтерпеж, чего же реветь-то? Тихо! Что за смех! Федорова, я кому сказала?!

Витя суетливо роется в ранце. Вот он, карандаш. У папы в альбоме есть фотография: папа сидит на скале, в руках у него — ледоруб. Папа на фотографии совсем молодой, даже без очков...

— Снежков, работай! Опять витаешь?

Голос учительницы врывается в Витины мысли, как утренний звон будильника. Ему кажется, что если бы альпинистам кто-то снизу все время командовал: «Быстрее! Не отвлекаться! Не витать!» — они бы просто не полезли. Назло. А он — не альпинист, он должен подчиняться.