Cоветская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю - Наталья Лебина

Однако ни наличие норм, ни даже создание нормализующих структур не спасали жильцов от бурных конфликтов, которые провоцировал особый быт коммунальных квартир. В коммуналках формировалось чувство советского коллективизма, которым так гордилась партия большевиков. Возникавший в коммуналках на почве всеобщей нужды, он нивелировал любые личностные различия и способствовал формированию особого социалистического конформизма, свойственного стае. Ее легко было натравить и на «врагов народа», и на любого инакомыслящего или ведущего себя в быту не так, как остальные. Во многих коммуналках разворачивалась травля жильцов-интеллигентов. Но еще больше доставалось так называемым «бывшим». Достаточно привести лишь один факт, зафиксированный в следственном деле 72-летней княжны Е.В. Гагариной, приговоренной в 1935 году к высылке. Старая женщина смиренно просила руководство Ленинградского управления НКВД не разлучать ее с парализованной сестрой. Она опасалась, что соседи по коммунальной квартире попросту затравят беспомощную старушку. Жильцы в то время, когда Е.В. Гагарина была на работе, бесцеремонно заходили в комнату бывших княжон и на глазах прикованной к постели больной брали «навсегда» приглянувшиеся им вещи и съестное271. Такие случаи, по-видимому, отчасти послужили основой для принятия в 1935 году циркуляра НКВД «О борьбе с хулиганством в квартирах». Под хулиганским поведением понималось «устройство в квартире систематических попоек, сопровождающихся шумом, драками и площадной бранью, нанесение побоев (в частности, женщинам и детям), оскорблений, угрозы расправиться, пользуясь своим служебным положением, развратное поведение, национальная травля, издевательство над личностью, учинение разных пакостей (выбрасывание чужих вещей из кухни и других мест общественного пользования, порча пищи, изготовленной жильцами, чужих вещей, продуктов и т.п.)»272. Действительно, жизнь в лабиринтах коммуналок в 1930-х годах была для многих трагической. И трагизм этот достиг апогея в период Большого террора.

Награждение жильем

С изменением политической ситуации в стране коммунальные квартиры невольно втянулись в общий психоз доносительства. Арест одного соседа в условиях действия права на самоуплотнение сулил явное улучшение жилищного положения остальных, тем более что дефицит свободной площади в стране нарастал. Это отчетливо прослеживается именно на ленинградских материалах. Еще в ноябре 1934 года президиум Ленсовета принял решение «О порядке заселения жилой площади, освобождаемой в силу решений судебных органов». В нем говорилось: «Для удовлетворения жилой площадью демобилизованных двадцатипятитысячников (рабочих, посланных в деревни для проведения коллективизации. – Н.Л.), вернувшихся в Ленинград лиц, награжденных орденами и др. Ленсовет постановляет… Всю жилую площадь, освобождающуюся в результате осуждения пользовавшихся ею лиц к лишению свободы и ссылке за контрреволюционные преступления… передать в распоряжение жилуправления для заселения по указанию Президиума Ленсовета»273.

«Кировский поток» репрессий косвенно продолжил освобождение площади для людей, верно служащих режиму. В феврале 1935 года по распоряжению бюро обкома и горкома ВКП(б) управление НКВД СССР по Ленинградской области провело операцию по выселению из Ленинграда «зиновьевцев», то есть людей, принадлежавших к уже давно идейно разоблаченной троцкистско-зиновьевской оппозиции. Вместе с семьями их выдворяли в отдаленные районы страны. К 20 февраля из города выселили 1120 человек, принадлежавших к семьям оппозиционеров, исключенных из партии. Освобождавшаяся жилплощадь сразу стала предметом раздора. Об этом, в частности, свидетельствует письмо заместителя начальника управления НКВД председателю президиума Ленсовета И.Ф. Кадацкому от 9 марта 1935 года: «В процессе проводимой УНКВД ЛО работы по выселению из гор. Ленинграда семей участников троцкистско-зиновьевского подполья производится также опечатывание занимаемой ими площади, которая подлежит заселению кандидатами, определяемыми специальной комиссией…». Далее в письме сообщалось о существовании специальной печати НКВД на квартирах арестованных, которую систематически срывали представители районных жилищных отделов, стремившихся заселить освободившуюся площадь по собственному усмотрению274.

По мере раскручивания Большого террора споры за освобождавшуюся жилую площадь обострялись. В марте 1935 года в соответствии с циркуляром управления НКВД СССР по Ленинградской области от 27 февраля 1935 года «О выселении контрреволюционного элемента из Ленинграда и пригородных районов» из города было выдворено примерно 10–12 тысяч человек. Их комнаты и квартиры в срочном порядке распределялись.

«Политическая благонадежность», выражавшаяся, в частности, и в доносительстве, становилась нормой поведения и могла обеспечить улучшение жилищных условий. Власти же делали все, чтобы способствовать этому. Так, в распоряжении Ленсовета, датированном ноябрем 1935 года, указывалось на «необходимость в срочном порядке передать в исполком сведения об освободившейся жилой площади в результате высылки лиц, осужденных по “Кировскому делу”»275. В 1936–1938 годах эта практика приняла особенно широкий размах. Аресты стали нормой повседневной жизни. В доме 26/28 по Каменноостровскому (тогда уже Кировскому) проспекту с 1934 по 1938 год аресты произошли в 55 из 123 квартир. Для части жильцов несчастье их соседей оборачивалось заметным улучшением бытовых условий. В квартире 83 того же дома с 1932 года жил с женой и дочерьми И.П. Косарев. Он работал в Ленинградском областном исполкоме уполномоченным по развитию кролиководства. 7 декабря 1937 года Косарев был арестован, а уже 14 декабря его семью выселили в коммунальную квартиру на проспект Огородникова. В бывшее жилье Косаревых через месяц, в январе 1938 года, въехали некие Напалковы-Полянские, решившие, что предыдущей квартиры им недостаточно. До этого прибывшая из Москвы для работы в аппарате обкома ВКП(б) К.С. Напалкова с мужем И.В. Полянским, сотрудником НКВД, 15-летним сыном и домработницей имели в этом же доме довольно большую отдельную квартиру. Но шанса улучшить свое жилищное положение они не упустили. У менее сановных людей были более скромные запросы – им иногда вполне хватало просто комнаты недавно арестованного соседа. Конечно, не следует считать, что аресты происходили только по доносам заинтересованных в улучшении своих бытовых условий соседей, но такие случаи бывали. Симптоматично принятое в декабре 1937 года президиумом Ленсовета постановление о необходимости «разработать порядок и организовать дело так, чтобы вся освободившаяся по каким-либо причинам жилплощадь немедленно бралась на учет районными советами для удовлетворения жилищных нужд трудящихся»276.

Однако даже геноцид собственного народа не помог советской власти разрешить жилищные проблемы. Темпы строительства сокращались. Отдельная квартира в 1930-х годах становилась, как правило, маркером социального статуса ее владельца. Нормой индивидуальное жилье было в среде партийно-советской элиты, о чем свидетельствуют материалы микроисследования трех ленинградских домов на Петроградской стороне277. В начале 1930-х годов представители высшей номенклатуры города переместились из дома 26/28 по Каменноостровскому проспекту в дом 21 по Кронверкской улице. Там было всего 25 квартир довольно большой площади, которые в 1918 году распоряжением Петроградского районного жилищного отдела отдали для заселения рабочим, рабфаковцам Политехнического и Электротехнического институтов. Люди жили по 20–30 человек в одной квартире. В 1932 году «простые жильцы» были выселены из дома. Освободилась и шестикомнатная квартира № 12, где разместилась семья Позернов из 4 человек. Даже постоянно меняющиеся домработницы почти никогда не жили в квартире 12. Их областной прокурор устраивал в коммуналках дома 26/28 по Каменноостровскому проспекту. 9 июля 1938 года Позерн был арестован и впоследствии расстрелян в Москве. С середины лета 1938 года квартира пустовала, а ровно через месяц после расстрела Позерна, в марте 1939 года, туда въехал И.О. Сехчин, секретарь обкома ВЛКСМ, с женой и двумя дочерьми. Но через два месяца его переселили на Московское шоссе, тогдашнюю окраину Ленинграда. На жилплощади Сехчина обосновался А.Я. Ефимов, секретарь парткома УГБ УНКВД, а затем заместитель начальника управления НКВД по кадрам. С ним жили мать и две сестры. С тех пор квартира 12, судя по всему, принадлежала органам госбезопасности, и традиция эта сохранилась и в годы послевоенного сталинизма: с 1949 года здесь жил начальник следственного отдела управления МГБ А.А. Козырев, затем начальник управления МГБ Б.П. Пономарев.