Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич

12 декабря Царь уезжает в ставку, а Царица с детьми — в Царское Село. Встречаются они только через неделю.

Царское Село. 17 ноября 1914 г.

Мой ненаглядный,

Поезд уже давно умчит тебя от нас, когда ты будешь читать эти строки. Снова пробил час разлуки, и всегда одинаково он тяжек. Как ужасно чувство одиночества после твоего отъезда, хоть со мной и остаются наши дорогие дети, — с тобой уходит часть моей жизни, — мы с тобой одно! Благослови и защити тебя Боже в пути, желаю тебе приятных впечатлений, сей радость кругом себя, придай всем твердости и утешь страждущих! Ты всегда приносишь с собой обновление, как говорит наш Друг. Я обрадовалась Его телеграмме. Отрадно знать, что Его молитвы следуют за тобою. — Это хорошо, что ты сможешь основательно потолковать с Н.[88] — ты сообщишь ему свое мнение о некоторых лицах и подашь ему некоторые мысли. Да принесет твое присутствие там удачу нашим храбрым войскам! Наша работа в лазарете — вот мое утешение, а также посещение наиболее страждущих в Большом Дворце. Я только опасаюсь Аниного настроения — как в последний раз при посещении нашего Друга, то из-за больной ноги, то из-за ее дружка. Будем надеяться, что она возьмет себя в руки. Я теперь переношу все с гораздо большим хладнокровием и не так терзаюсь по поводу ее грубых выходок и капризов, как бывало раньше, произошел перелом, вследствие ее поведения и после сказанного ею в Крыму — мы друзья, я ее очень люблю, всегда буду ее другом, но что-то ушло, какое-то звено выпало, благодаря ее поведению относительно нас обоих, — она уж больше никогда не будет мне так близка, как раньше. Стараешься скрыть свою печаль и не выносить ее на показ — в общем, мне тяжелее, нежели ей, хотя она с этим не соглашается, ведь ты все для нее, а у меня дети, но ведь у нее еще и я, которую она, по ее уверениям, так любит. — Впрочем, об этом не стоит говорить, не так ли, и это тебе совершенно неинтересно.

Для меня будет такой радостью повидаться, хотя мне нестерпимо покидать Бэби и девчурок! — Я буду очень конфузиться во время путешествия — я еще никогда не бывала одна в больших городах. Надеюсь все выполнить, как следует, так, чтобы твоя жена не стала притчей во языцех.

Мой дорогой, ненаглядный ты мой, уж 20 лет, как ты мое неотъемлемое сокровище, — будь здоров, да благословит, защитит и охранит тебя Бог от всякого зла, свет очей моих, солнце мое, жизнь моя! Будь благословен за всю твою любовь, спасибо тебе за всю твою нежность! Благословляю тебя, целую и нежно прижимаю к. моему любящему старому сердцу.

Твоя, дорогой мой Ники, безгранично преданная

Женушка.

Я так рада, что Н.П. тебя сопровождает. Я покойнее, зная, что он около тебя, а для него это такая огромная радость. — Вспоминаю нашу последнюю ночь, так ужасно тоскливо без тебя, — так тихо — никто не живет в этом этаже.

Святые ангелы да хранят тебя и Святая Дева да осенит тебя своим любящим Покровом!

Солнышко.

Царское Село. 18 ноября 1914 г.

Дорогой мой,

Сегодня вечером отсюда едет фельдъегерь, а потому я пользуюсь случаем отправить тебе письмо и рассказать тебе о том, как мы провели это утро. Так болит душа, когда с нами нет моего драгоценного — так тяжело видеть, как ты переносишь все один! Мы отправились прямо в лазарет, после того, как Фредерикс дал мне подписать одну бумагу тут же на станции. Дела было очень много, но я долго сидела, покуда дети работали. А. была в глупом, неприятном настроении. Она уехала раньше, чтобы встретить Алю, которая сегодня должна приехать; она вернется только к 9, а не к нашей лекции. Она совсем и не спросила, что я собираюсь делать — раз тебя здесь нет, то она рада убежать из дома. Нехорошо убегать от чужого горя. Но я рада ее меньше видеть, когда она так нелюбезна. Какая мерзкая погода! Сейчас отправлюсь в лазарет детей, а оттуда в Большой Дворец. Мария и Ольга бегают по комнате, у Татьяны урок, Анастасия сидит с ней, Бэби отдохнул и собирается гулять. Гувернер спешно зовет меня.

Только что у меня была m-me Муфти-Заде, затем завед. хоз. моего Ц.-С. Красного Креста из Сувалок. Он приехал за вещами и просит два автомобиля. Ненаглядный мой, мне так хочется тебя поцеловать, крепко обнять и ощутить уют! Сейчас дети зовут меня в лазарет, а потому тороплюсь ехать. Фельдъегерь едет в пять. Прощай, моя радость, Бог да благословит и хранит тебя сейчас и всегда!

Все дети тебя нежно целуют. Твоя

Женушка.

В поезде. 18 ноября 1914 г.

Мое возлюбленное Солнышко и душка-женушка,

Мы окончили завтрак, и я прочел твое милое, теплое письмо с увлажненными глазами. На этот раз мне удалось взять себя в руки в момент расставания, но тяжела была эта борьба. Погода унылая, дождь льет потоками, снегу осталось очень мало. Когда мы тронулись, я сделал визит господам[89] и заглянул в каждое купе. Нынче утром, среди бумаг военного министерства, я нашел и подписал бумагу насчет Ренненкампфа. Ему придется оставить свою армию. Не знаю, кого Ник. имеет в виду на его место.

Какая бы это была радость и утеха, если бы мы с тобой могли совершить всю эту поездку вместе! Любовь моя, мне страшно недостает тебя, больше, чем может выразить мой язык. Из города каждый день будет отправляться курьер с бумагами. Я постараюсь писать очень часто, ибо, к удивлению моему, убедился, что могу писать во время движения поезда.

Моя висячая трапеция оказалась весьма практичной и полезной. Я много раз подвешивался и взбирался на нее перед едой. Это в самом деле отличная штука в поезде, дает встряску крови и всему организму.

Я люблю ту хорошенькую рамку, которую ты дала мне. Она лежит передо мной на столе, для безопасности, так как от резкого толчка мог бы разбиться прекрасный камень.

Все миниатюры хороши, за исключением Марии. Я убежден, что каждый оценит их по достоинству. Какая радость и утешение знать, что ты здорова и так много работаешь для раненых! Как говорит наш Друг, это Божья милость, что в такое время ты в состоянии столько работать и столько выносить. Верь мне, моя любимая, не бойся, будь больше уверена в себе, когда останешься одна, и все пойдет гладко и успешно.

Да благословит тебя Бог, моя дорогая женушка!

Горячо целую тебя и детей. Спи крепко и старайся не думать, что ты одинока. Твой муженек

Ники.

Царское Село. 19 ноября 1914 г.

Ненаглядный мой,

Твое письмо было такой радостью и отрадой для меня, да благословит тебя Бог за него, шлю тебе свое горячее спасибо! Я люблю перечитывать твои дорогие слова, это согревает меня, ибо твое отсутствие ощущается мною постоянно, душа нашего дома! Я теперь постоянно завтракаю на диване, когда мы одни.

Как хорошо, что еще до твоего приезда убрали Ренненкампфа! Только бы они нашли кого-нибудь подходящего на его место, — например, хотя бы Мищенко[90]? Он так любим войсками и притом это такая умная голова, — не правда ли? Говорят, что синие кирасиры в восторге, что получили моего Арсеньева[91].

Они совершенно правы. — Ты прекрасно сделал, что устроил трапецию. Это будет полезным для тебя упражнением в твоем долгом затворничестве, которое прерывается лишь посещением госпиталей, что страшно утомительно. В 9 час. Ольга, Анастасия, Бэби и я поехали к его поезду. На этот раз у нас много очень тяжелораненых. Поезд был в Сухачеве, в 6 верстах от места сражения, так что стекла дрожали в окнах от артиллерии. Аэропланы летали над Сухачевым и Варшавой. Шуленбург говорит, что 13-й и 14-й Сиб. были страшно перепуганы всем этим и решили, что Бог на стороне германцев, т.к. они не понимали, что такое аэропланы, и т.д. И нельзя было заставить их идти вперед все новобранцы, и притом не настоящие сибиряки. Им удалось разыскать наши 6 автомобилей с его поезда, которые исчезли около 1-го — они находятся в Лодзи, но их нельзя оттуда вывезти, иначе их могут захватить, но они все же подвозят раненых. Многие приходят сейчас пешком, а потому у них легкие в сомнительном состоянии. Приехал Ягмин[92] (Нижегородск). Не знаю никаких новостей — в городе говорят, что вчера было скверно, — в газете много белых, незаполненных мест; мы, вероятно, отступили около Сухачева. Некоторые из этих раненых были взяты германцами, а 4 дня спустя наши их вновь отбили. Бог мой, какие ужасные раны! Боюсь, что некоторые из них обречены, — но я рада, что они у нас и что мы, по крайней мере, можем сделать все от нас зависящее, чтобы помочь им. Мне сейчас следовало бы отправиться посмотреть на остальных, но я слишком утомлена, так как у нас кроме этого было еще 2 операции, а в 4 я должна быть в Большом Дворце, так как хочу, чтобы кн. также осмотрела бедного мальчика и одного офицера 2-го стрелкового п., ноги которого уже стали темного цвета; опасаются, что придется прибегнуть к ампутации.