Темная сторона Петербурга - Мария Артемьева

— Кто? О ком ты?!

Но Миша снова потух. Сидел, не поднимая глаз.

Опасаясь давить на него расспросами — распсихуется еще или, напротив, испугается и замкнется, — я выложил руки на стол ладонями вверх и постарался говорить как можно спокойнее:

— Ну, Миша, объясни. Кто-то приходил к тебе ночью? Разговаривал с тобой? Кто? Говори, не бойся.

— Я не знаю, не знаю. — Миша заерзал на стуле, глядя на свои тапки.

— Да ты не волнуйся. Все в порядке.

— Тварь. Сперва молча ходила… Залезет в щелку и смотрит, смотрит. Думала — я не вижу. А потом, когда узнала, что вижу, стала рассказывать. Тихо так… Только сердится, гырчит все: смерть, смерть. А потом грит: я тебя выбрал, грит. Чтобы снова явиться. Поможешь мне — и я, грит, тебя освобожу. Ты, грит, сумасшедший для всех. А я, грит, тебя научу, и ты очистишься.

— Ты успокойся, Миша. Наверно, это сон был.

Новиков поднял голову. Черные косые глазки его взбалмошно суетились, как мыши на лабораторном столе. И вдруг застыли, упершись прямо мне в глаза. Я вздрогнул: что-то глянуло на меня из Мишиной души такое, чего я никак не ожидал.

— Ты сам-то понимаешь, что буровишь, докторишка безмозглый?

Лицо Новикова совершенно преобразилось: передо мной сидел другой человек. Наглый, черствый, жестокий до крайности. Безбашенный и неуязвимый.

У него даже голос переменился. Низкий гортанный, он походил на рычание взбешенного зверя. Тварь?

— Всё хотите меня понять? Лечить хотите? Да будь вы хоть семи пядей во лбу и держите меня в своих душегубках хоть сто лет — ни черта вам меня не переделать! Я такой, какой есть! Бич Божий, огонь очищающий! Мне отмщение и аз воздам! Вам, дуракам, не под силу…

Он сорвался уже на крик и вдруг снова погас. Вместо рычащего зверя возник опять Миша Новиков прежний, жалкий — раздавленный людьми червяк. Насмерть перепуганный.

— Тварь, — захныкал он тоненьким голоском. — Ползает ночью. Боюсь — в мою голову залезет. Я не хочу. Дайте мне что-нибудь, чтоб я спал! Я спать не могу.

И, всхлипнув, уставился на свои тапки.

Я перевел дыхание. Глянул на руки — дрожат. Ничего себе! Все же такого мне еще видеть не доводилось.

В Средние века все верили в одержимых дьяволом. Причем святая инквизиция знала, как с этим следует обходиться. Но в наше время верить в одержимость как-то не принято. Гораздо проще поверить… ну, хотя бы в реинкарнацию. Только как с подобными реинкарнациями поступать? Что-то не припомню я дельных рецептов… Не экзорциста же вызывать. В психиатрическую. Ну-ну, хватит шуток! Не до шуток здесь. Это все от нервов.

Я постарался взять себя в руки и как можно спокойнее сказал:

— Не волнуйся, Миша. Мы тебе новые таблеточки пропишем, будешь спать хорошо. А пока иди. Хорошо?

— Хорошо.

Миша встал и вышел, острым взглядом препарируя на ходу свои тапки.

«Неудивительно, что обувка у него превратилась в лохмотья», — подумал я.

Честно сказать, я растерялся. Те лекарственные средства, которые Миша принимал у нас, до сих пор стабильно удерживали его в состоянии тупой покорности. И вдруг… Что же ему еще назначить? Окончательно заглушить мозговую деятельность? Нехорошо.

Надо срочно поговорить со Штерном. Что у нас творится в отделении? Реинкарнация… Черт ее побери!

* * *

День — вторник.

Он был моряком, как и я. Я должен был догадаться.

Впервые я увидел море в Одессе. Когда сбежал, наконец, от бабки с матерью, из Нижнего. Приехал ночным поездом, и тут же понесло меня на берег. В теплой влажной чернильной темноте ночи не было видно моря, но я отлично слышал его. Громадное, бесформенное и неловкое, ворочалось оно где-то впереди, тщетно пытаясь выбраться на берег, рыча, вскидываясь, задевая царапками камней мои босые ноги.

Стихия. Море. Свобода.

Никто не может сломить, преодолеть эту силу.

И я впервые захотел принять ее, взять себе. Мне так радостно было осознавать, что я уже почти взрослый…

Спустя год на том же самом месте мне и подвернулась возможность.

— Вадим, — сказала девка. — Не угостишь ли даму красненьким?

Мы выпили вина в ближайшем кабаке, потом она потянула меня на берег. Но повела каким-то кружным путем. Наверное, хотела заманить в воровской шалман и ограбить.

Я догадался, когда вместо берега мы оказались с ней в глухом переулке.

— Кажется, мы не туда попали, — сказала она, притворяясь, что это ее удивляет, и заржала. Лицо у нее сделалось тупое и бессмысленное, как у жующей овцы.

— Зачем ты меня обманываешь? — спросил я ее. — Притворяешься. Нехорошо!

Она хихикала и кривлялась, делая вид, что пьяна. А я схватил ее за волосы — у нее были длинные черные волосы, как у всех них, и, дернув, намотал на кулак… Чтобы не видеть дурацкой ухмылки на размалеванной роже.

Она вздумала было вопить, но я зажал ей рот ладонью и, хотя она кусалась, противно слюнявя мне пальцы языком, я не разжал руки до самого момента, когда у нее начались конвульсии.

Тогда я ее отпустил. Она отдышалась и, вообразив, что все еще может спастись, побежала от меня, неловко перебирая ногами.

Я вытащил из кармана нож, догнал гадину в три шага и тогда уже угостил ее красненьким на славу.

На всю катушку.

* * *

Как я и ожидал, Юлия Александровна оказалась дамой властной и с амбициями.

Особенно ее сугубое внимание к мелочам меня бесило. Она входила во все, всем интересовалась, все замечала.

Штерн, как заведующий, тоже проявлял дотошность. Но, склонный прощать старику его немецкий педантизм, ту же самую черту у дамочки я возненавидел, отнеся на счет въедливости характера.

Я злился, но спустя четыре дня мне стало не до того. Воцарение Борисовой меня больше не волновало. Потому что в отделении случилось ЧП.

Миша Новиков пытался убить себя.

Для этого он разорвал ночью свои пижамные штаны, скрутил из них жгут, закрепил на спинке кровати и полночи провисел, полузадохшийся, потеряв сознание, в петле, которая не затянулась до конца.

Утром ординатор Семагин и медбрат Шевырев освободили несчастного из смертельной ловушки. Говорить Миша не мог — дергаясь в судорогах от асфиксии, он повредил себе гортань. Сутки его продержали в реанимации. А после снова возвратили нам. Куда же еще?

Мы поместили его в отдельный бокс для буйных, привязали ремнями к кровати. И он лежал и плакал все время, когда не спал…

— Почему вы не рассказали мне?!

— Что не рассказал?

Борисова ворвалась в ординаторскую, как взбесившаяся фурия, и с порога накинулась на меня.

— Вы обязаны были мне рассказать о своем разговоре с пациентом Новиковым! — заявила она, и от холодности ее тона у меня заломило зубы.

— Откуда вы знаете, что я с ним говорил? — удивился я. Борисова даже глазом не моргнула. «Ну, разумеется. Агентуру не сдаем? Интересно, кто из наших проболтался?..» Я огорчился, но постарался скрыть недовольство.

— Что вы от меня хотите? — спросил я Борисову.

— Хочу знать — и немедленно, слышите? О чем вы говорили с больным, который после ваших замечательных бесед совершил попытку суицида.

«Батюшки! — изумился я. — Сколько прыти». От удивления у меня даже злость прошла. Выложив руки на стол перед собой — ладонями вверх, — я спокойно принялся рассказывать:

— Пожалуйста. Значит, с Мишей Новиковым мы говорили о реинкарнации.

— То есть, э-э-э?..

— Метемпсихоз. Переселение душ. Видите ли, в буддизме…

Борисова вспыхнула.

— Не надо объяснять!

— Да? Тем лучше. Так вот, Миша очень переживал, что какая-то, как он выразился, «тварь» ночью, пока он спит, залезет к нему в голову. И заставит его действовать, как привыкла.

— Кто привыкла? — не поняла Борисова.

— Тварь, — терпеливо пояснил я. — В какой-то степени его опасения были не так уж напрасны. Тварь в его голову действительно залезла. Миша признался мне в убийстве, которое он якобы совершил в гостинице «Дунай» на Литовском… Понимаете?

— Скажите, Алексей Васильевич, вы что, издеваетесь надо мной? — Голос Юлии Александровны подозрительно задрожал.

Мне показалось, что лед, которым, очевидно, кто-то набил эту стройную красивую женщину с ног до макушки, вот-вот затрещит.

Говорят, айсберг, перед тем как расколоться, тоже трещит. Тут самая опасность, если эта штука перевернется. Ведь большая часть ледяной глыбы покоится под водой, наверху лишь крохотная маковка. Но, когда лед подтаивает, центр тяжести смещается — и глыба, вздыбившись внезапной ледяной горой, поднимает такую волну, которая легко потопит даже океанский лайнер.