Рабы ГБ - Юрий Щекочихин

Донос должен был стать долгом человека перед Родиной, а доносчик национальным героем.

Помните мучения молодого интеллигента, который бредет сквозь ночной Петербург? Там, в самом начале этой страшной дороги?..

Нет, никаких мучений!

Уже в середине тридцатых годов в стране была создана такая атмосфера, при которой "заагентурить" (ИХ термин, до сих пор ИХ) человека было так же просто, как научить писать на доске тогдашних первоклашек "рабы - не мы". И даже не за страх. Как говорится, за совесть.

И вот уже проводится в пионерском Артеке слет детей, повторивших "подвиг" Павлика Морозова. Тех, кто донес на своих родителей, родственников или знакомых родителей и родственников, - представляю, какой там шел обмен опытом!..

Но все равно, все равно... Куда деться между внушенным тебе долгом и тем, что этому долгу противится душа. "Нет, что-то не так... Что-то не так..." Все кричали, все кричало: "Надо! Надо! Надо!", а сердце противится: "Не могу, не могу..."

Вот как описывает бурю чувств, вспыхнувшую после предложения стать секретным агентом, читательница, подписавшаяся Г. С. С.:

"Случилось это в середине 1943 года в блокадном Ленинграде. Мне было 24 года, я работала в одном НИИ рядовым младшим сотрудником. Но, кроме того, я была секретарем комсомольской организации, состоявшей из нескольких двадцатилетних девушек и нескольких только что вступивших в комсомол подростков. То, что я была старшей по возрасту и по образованию, наверное, и послужило причиной того, что ИХ выбор пал на меня (впрочем, на кого еще и на скольких еще, мне неведомо)...

Однажды ко мне неожиданно пришла женщина из "Большого дома". Она сказала, что я должна быть бдительной и обо всем, что услышу из разговоров сослуживцев, обо всем, что вызывает подозрение, докладывать К-кой (начальнице спецотдела). Спросила, согласна ли я? Я сидела не шевелясь и на все ее вопросы невнятно отвечала: "Да", "Понимаю", "Да"... А что я еще могла ответить? Я должна была доказать, что я - честный человек, комсомолка, помощница партии. Посетительница, взяв с меня обещание никому не рассказывать о нашем разговоре, удалилась.

Я была в жутком смятении и ужасе. Никакой эйфории от того, что "мне доверяют", я не испытывала. Тогда не было слова "стукач". Был официальный термин - осведомитель. Но это дела не меняло. Я чувствовала, что попалась в их сети надолго, а возможно, и навсегда. Что делать? Что делать?..

Посоветоваться с кем-либо невозможно. Во-первых, потому, что обещала молчать. Во-вторых, если я сообщу кому-то, то все предупредят друг друга, что я осведомитель и меня надо опасаться. А это было ужасно - оказаться подлецом в глазах моих товарищей. Докладывать о "подозрительных" разговорах для меня было невозможным, потому что я отчетливо понимала, что со мной вместе работают преданные своей стране люди.

Тогда мы не знали о масштабах сталинских репрессий. Но знали отчетливо, что по доносам сажают, ссылают, объявляют "врагами народа".

Я тоже должна буду доносить и делать людей "врагами народа"?.. Пойти и отказаться? Это тоже было невозможно. Меня же попросили сообщать только о подозрительных людях, быть бдительной. Сообщать, что услышу, а там разберутся. Ну, а если услышу какое-нибудь высказывание, а скорее всего анекдот? Докладывать и об этом? Нет, не буду. Если услышу случайно, то незаметно уйду. А если не случайно? А если спросят, слышала ли я?

Рисовались самые страшные картины..."

Даже сейчас нетрудно представить переживания Г. С. С.

"Надо, надо, надо..."

"Не могу... Не могу... Не могу..."

Бедное, несчастное поколение...

И так вырастало новое поколение. Да и не одно, и не два.

Восторженным студентом-комсомольцем воспринял предложение о сотрудничестве В. В. Ширмахер из Саратова (а это уже 1956 год, время знаменитой хрущевской оттепели).

"Мы контрразведчики", - сказали они, довольные тем, что произвели на меня впечатление. Я понял: ловят шпионов. Я вел обширную переписку с заграницей, может быть, они считают шпионом меня? Но нет, шпионом они меня не считали. Наоборот, попросили меня выявлять врагов строя. Врагов я не любил и потому дал согласие их выявлять, считая тогда помощь им честью для себя. Меня попросили дать письменное согласие и дали мне псевдоним, которым в дальнейшем я и подписывал свои донесения".

С. из Москвы был завербован спустя полгода после призыва в армию (а это уже был конец семидесятых!). Майор сказал ему: "Ты сознательный комсомолец и будешь нам помогать", то есть стучать на своих же товарищей. Он согласился, понимая, что не он один будет завербован. "До сих пор боюсь этих сволочей, признается мне С. - Но, - утешает он сам себя, - я горжусь тем, что никого из ребят не продал и согласился сотрудничать с этими гадами только для того, чтобы им меньше попадало той информации, которую они хотели получить"...

Подобных свидетельств множество. Но уж ладно там тридцатые, сороковые, пятидесятые, шестидесятые, семидесятые, пусть даже восьмидесятые - можно понять, можно догадаться почему. Но оказывается, даже позже, даже после начала перестройки, когда столько правды - и какой правды - было наконец-то обнародовано, все равно, все равно находились ребята, которые с таким же энтузиазмом, как их сверстники в тридцатых или сороковых, с легкостью в сердце бросались в эту пропасть.

Вот подробный рассказ Олега Уласевича из Брянска:

"Я был завербован КГБ в 1987-м, год спустя после окончания средней школы. На добровольных началах. После школы я работал в институте и там же учился. Однажды в разговоре с близким приятелем я поделился, как это часто бывает, разговорами о работе. Спустя некоторое время мы встретились снова. Друг предложил мне повторить мой рассказ одному человеку, которому это небезразлично. Я тут же догадался, что этот человек - из КГБ.

Первый раз на эту встречу мои приятель привел меня поздно вечером в пустое домоуправление. Тот, с кем я там познакомился, был молодым человеком лет 29-30. Он назвал себя Алексеем и сказал, что является сотрудником КГБ, что без хороших отзывов моего друга и без его гарантий нашего с ним контакта не было бы.

Он сразу же предложил мне сотрудничать. Объяснив, что в стране сейчас очень трудное положение, сказал, что надо вести борьбу с темными силами и обеспечить успех перестройки, и я, как комсомолец, просто обязан оказать помощь.

Дальше - больше. В каких только местах мы с ним не встречались: на пустых квартирах, в различных конторах, просто на улицах. В основном по вечерам, соблюдая все правила конспирации. Если же мы случайно виделись на улице, то делали вид, что друг с другом незнакомы.

Чем он интересовался? Настроениями студентов, особенно различными неформальными группами. Он хотел знать, что студенты читают, просил достать образцы самиздата. Интересовался, не ходят ли какие-нибудь разговоры о военных объектах, кто говорит, как? Проскальзывают ли какие-либо секретные сведения?

Вообще за год нашего общения я прошел хорошую агентурную школу: элементарные правила конспирации, умение вести разговоры, вызывая на откровенность, получил небольшие понятия о структуре работы сотрудников КГБ (на одного сотрудника КГБ приходилась школа или институт и т. д., и штат подчиненных ему агентов).

Периодически на заседаниях горисполкома представитель Комитета докладывал обо всем, что мы, агенты, им собрали, делая, соответственно, свои выводы.

Дальше по всем профессиональным правилам мы выявили через самиздат неформальную организацию: кто в нее входил и место сборов, адреса участников, их места работы и т. д.

Я иногда начинал себя ловить на том, что стал более подозрительным по отношению к людям и, вступая с кем-то в разговор, легко отыскивал в них криминальные черты. От Алексея я слышал, что работаю не один, что рядом другие осведомители и что сведения он собирает перекрестно. Ну что ж, думал я, это один из методов его работы...

Вроде бы я был на хорошем счету, судя по тому, что Алексеи предлагал мне поступить в школу КГБ и добавлял, что ни один человек не может туда поступить без их рекомендации.

На личном счету Алексея, по его словам, было четверо доведенных до ума агентов, т. е. поступивших в эту школу Я, однако, от такого предложения отказался. Перед самым уходом в армию я был предупрежден, что как только прибуду в часть, местные сотрудники включат меня в работу и проинструктируют, как в нужный момент я смог бы связаться с их людьми. Впоследствии мне не раз приходилось использовать эту систему.

Надо сказать, что подписки никакой с меня не брали. Зато был рассказан случай, как один из агентов "распустил" язык и как он потом об этом пожалел.

Мы тогда "работали" группу молодежи, было даже подозрение, что они поставляют информацию кому-то в Москву о военных объектах. Но вообще-то Алексей сам предлагал уже готовые версии и только указывал, куда пойти, с кем завязать знакомство, где, как бы случайно, проговориться и т. д.