Нечистая сила - Валентин Пикуль

– А погода-то какая! Не хотите завтра поохотиться?

Через полчаса Рыдзевский встретил царя в парке: с увлечением, почти детским, он стрелял из ружья по воронам… Вечером этого дня «Семь пудов августейшего мяса», как всегда, развалились в ложе Михайловского театра, аплодируя своей «порхающей» любовнице. Публика устроила Элизе Балетта скандал.

– Вон из России! – кричали даже из бархатной ложи. – На тебе не бриллианты – это наши погибшие крейсера и броненосцы…

В это время юмористический журнал «Зритель» под рубрикой «Полезные советы» поучал российских читателей: «Когда зуб, хотя и крепко сидящий, прогнил до основания, его следует удалить. Если при выдергивании свалится и корона, то этого еще недостаточно. Необходимо рвать с корнем, как бы больно ни было!»

* * *

Летом 1905 года революция брала разбег. По всей русской земле полыхали поместья, замирали станки, пустели фабрики, на путях безжизненно остывали раскаленные в беге паровозные туши…

Императрица настырно внушала мужу:

– Ники, сейчас ты должен быть как Иоанн Грозный… До сих пор народ видел от тебя только любовь и ласку – так покажи ему свой крепкий кулак.

Но пролетариат сам напугал царскую власть, и она, крайне растерянная, уговаривала растерянного царя:

– Существует три способа управления серым народом. Первый – дать ему что он просит. Второй – ничего ему не давать. И, наконец, третий способ, самый мудрейший: дать и тут же отнять то, что дали… Ваше величество, решайтесь – время не ждет!

Речь уже не шла о том, как подавить революцию.

Речь шла о том, как спасти династию…

– Неужели ты, Ники, поступишься прерогативами власти? – спрашивала царица. – Здесь тебе не Англия, да и ты – на кого ты будешь похож, если от принципа самодержавия останется только титул? Ты силен, пока самодержавен. Одной короной на голове сыт не будешь. Нужна еще власть над страной…

Николай II покалывал по утрам дровишки. По аллеям парка возил в кресле-коляске жену, катался на байдарке. В его покоях два музыкальных моряка играли сонату Моцарта: лейтенант Остен-Сакен терзал виолончель, а мичман Волков нежно трогал клавиши рояля. Россия, осыпанная теплыми дождями, вздрагивая от ночных гроз, жила за стенами дворца какой-то особой и чужой для них жизнью. Забастовки прервали связь между городами. Николай II, проживая в Петергофе, подальше от волнений столицы, чувствовал себя в осаде. Дело дошло до того, что министры уже не могли добраться до царя с докладами – поезда не ходили! Сановники империи доплывали до Петергофа морем, и казалось, что именно в 1905 году исполнилась заветная мечта первого русского императора, дабы «Господа Высокий Сенат» плыли до места службы водою, яко легендарные аргонавты… Наконец решение было извергнуто – в муках и страданиях: словно подачку нищему, в народное восстание швырнули манифест о Государственной Думе.

Первый русский парламент – чудеса в решете!

Мы, читатель, подошли к финалу первой части…

Финал первой части

Революция не только всколыхнула в народе благородные силы, дремавшие до этого втуне, но и подняла на поверхность жизни немало мути, лежавшей на дне нашей трудной и глубокой истории. Тогда же и родился «Союз русского народа», иначе черная сотня. Впрочем, его создатели обижались, когда их называли черносотенцами, им больше нравилось слово «союзники».

Немало было тут и дешевой демагогии.

– Позвольте, – волновался камергер Майков (сын поэта), – в чем вы нас, союзников, обвиняете? Мы же не доисторические зубры, а тоже идем в ногу со временем… Пожалуйста! В нашей программе записано: борьба с бюрократией, уравнение прав всех сословий и государственное страхование жизни рабочих…

Не будем наивно думать, что черносотенцы – сплошь гужбанье с узенькими лбами, в поддевках и передниках, которые с железным ломом в руках дежурят в подворотнях, выжидая появления студента, чтобы с хряском проломить ему череп. Хотя такие союзники на Руси тоже водились, но они были лишь исполнителями чужой воли. Во главе же «Союза русского народа» стояли врачи, литераторы, генералы, адвокаты, педагоги, промышленники – люди вполне грамотные, при манишках и фраках, знающие, под каким соусом следует истреблять осетрину. Среди них обретался и протоиерей Иоанн Иоаннович Восторгов, духовный вития и журналист, издатель газет и автор брошюрок, в которых он силился доказать, что социализм зародился из христианства. Это был (как тогда говорилось) «активуй» черной сотни – человек дела, смело берущийся за любое поручение ЦК своей партии. Манифест царя, суливший России блага парламентарной системы, припекал союзников, словно горчичник. «Ради пропаганды, – рассуждали они, – не станем бояться залезать в самые медвежьи углы. Наши агенты должны проникнуть в любую Тмутаракань, если надо, и до Харбина… Мы посеем на Руси свои семена, а наши великолепные всходы произрастут из кресел Государственной Думы головами передовых мыслящих личностей…» Словесная лирика тут же была переведена на московские рельсы практической жизни:

– Господа, кто и куда поедет для пропаганды?

Охотников покидать уютные квартиры, чтобы потом таскаться по грязи провинций, не находилось. Тогда решили бросить жребий. Иоанну Восторгову выпала Тобольская губерния.

– Мама дорогая! – застонал он. – А у меня как раз зубы болят. Впрочем, вижу в жребии указующий перст божий. Приложу все старания и по-христиански смиренно стану убеждать избирателей народных, чтобы дурака они не валяли…

* * *

Тобольская губерния длиннющей килой вытянулась с юга на север. Южные края погибали в суховеях Барабинской степи, гранича с Акмолинской областью, а на севере уже пылили метели Ямала, там жил одинокий самоед, там бродили одичалые русские трапперы. Конечно, Восторгову было не осилить гигантских просторов этого края, глухого и жуткого, в котором лишь изредка сверкали искорки городов – Тюмени, Ишима, Кургана, Туринска и прочих. Едешь и едешь – день за днем течет безлюдное марево тайги, а уж коли встретилось село, так оно забито плотно, мужик к бабе, старик к внуку, ибо в этих просторах человек жался поближе к человеку, как горошины в одном стручке… Восторгов объезжал молодые села, возникшие сравнительно недавно (от бедноты, что переселилась сюда при Александре III); поездка складывалась удачно, и текли в карман денежки – подъемные, суточные, дорожные, квартирные, столовые. В сопровождении исправника Казимирова протоиерей напоследки остановился в Покровском; на следующий день покровский староста Белов обходил село, стучал в слеповатые окошки:

– Эй, хозяева! Есть кто дома? Давай на сходку.

– А чего там будет? – спрашивали.

– Да про Думу эту самую загибать станут.

– А-а-а… Вот младшего высеку и припруся.

Белов заглянул и в избу Гришки Распутина:

– А ты пойдешь? Или лучше не будить тебя?

Из-под потолка раздался сочный хруст челюсти – это сладостно прозевался на печи Распутин; потом затрещали кости – он потянулся. Наконец свесил ноги, и теперь староста наблюдал его черные пятки и грубые заскорузлые ногти – желтые, как дурной воск.

– Пойду! – сказал Гришка, легко спрыгивая с печи. – Нешто ж я не человек? Все людское для меня забавно…

Собрались мужики в доме церковноприходской школы. При виде исправника на всякий случай поскидали шапчонки. Приосанились старики, всегда готовые слушать, что в мире творится и чего им следует от начальства бояться. Восторгов сразу стал врать: будто послан в Покровское лично государем, дабы «привлекать достойнейших, доверием народа облеченных, избранных от населения людей к участию» в делах будущей Думы. В прошлом видный миссионер, Восторгов умел брать людей за живое и сейчас говорил хорошо, крепко строя фразы, украшенные церковным пафосом. Бабы мало что понимали и, пригорюнясь, дергали узелки платочков на шеях, подпирали кулаками щеки. Зато по живым глазам мужиков было видно, что все они себе на уме – хитрые, размышляют сейчас, как бы их и в этом деле не обжулили…

– Да хватит тебе! Дума царская – ну, и бог с ней со всею. Знаем, что там про буджет да фунансы размусоливать станут. А ты нам, батька, лучше о земле скажи: улучшеньице-то когда-сь будет? Или плюнуть и не ждать? Улучшеньица-то?

Восторгов завертел головой, отыскивая дерзкого. Среди крестьян стоял унылый и понурый мужик лет сорока, а руки он имел столь непомерной длины, что даже не сгибаясь, ладонями свободно касался коленей. Исправник Казимиров шепнул протоиерею:

– Не обращайте внимания! Это Распутин, самый непутевый мужик: не жнет, не пашет. Зачем ему земля? Только ради скандала. Я уже порол его однажды, но он, увы, неисправим-с!

А толпа мужиков заволновалась: вопрос о землице расшевелил их, и Восторгов подхватил с горячностью:

– Хорошо! О земле так о земле… Сами знаете, что господь бог Россию землей не обидел, и наш великий осударь готов хоть завтра наделить вас ею. Но вот как посмотрит на это Дума, которая вскоре должна собраться? Известно, что нашлись нечестивцы, желающие пропереть в депутаты всяких там жидов и социалистов, злейших врагов крещеного люда. Они станут в Думе разводить всякие резолюции, чтобы помешать вам получить от царя землицу. Вот вы, мужики, и старайтесь послать от общества таких депутатов, кои воистину православные…