Лёд и пламя - Олег Кожевников

Делать было нечего, весь мой план по устранению Клопова летел в тартарары. Прямой приказ начальника штаба я не мог игнорировать и затягивать его выполнение. Я прекрасно осознавал, что судьба тысяч людей из 44-й дивизии зависит от этой ночи.

Если мы срочно не деблокируем окружённую дивизию, то уже завтра финны подтянут подкрепления и полностью закупорят эту единственную дорогу. А без подвоза боеприпасов, продовольствия и топлива, дивизия продержится ещё, максимум, сутки. Прорваться самостоятельно, в такой мороз, по заснеженному лесу, было невозможно – это было что-то из области фантастики. Тем более, когда на хвосте у тебя висят финские егеря. Даже для бойцов моего бывшего взвода двигаться по этому лесу было очень нелегко. А это были одни из самых лучших лыжников нашего батальона, и, к тому же, шинели у каждого были утеплены подкладкой из овчины.

Может быть, во всей 44-й дивизии и можно было набрать человек пятьсот, которые могли бы выжить в такой мороз в лесу. Но что делать с остальными тысячами людей? Что делать с ранеными и, наконец, что делать с тяжёлым вооружением, техникой и обозом? Выход был только один, тупо пробиваться по этой дороге не смотря на потери. Именно этим дивизия и занималась уже третьи сутки. Но пока итог был плачевным: истрачен основной запас боеприпасов для орудий и положено несколько сотен красноармейцев, а удалось сбить только один небольшой заслон финнов, перед вторым, дивизия намертво встала. Оставалось надеяться только на помощь остальной армии.

О ежечасных радиограммах с просьбой о помощи мне рассказал капитан Пителин. Когда он зачитал мне последнюю радиограмму 44-й дивизии, которую получил от порученца Кротова, я выпрямился, козырнул и не очень громко произнёс:

— Разрешите выполнять!

— Давай, Юра! С корреспондентами долго не возись, готовь людей и выступай. 21–00, это крайний срок, чем раньше успеешь подготовиться, тем лучше. Вторая рота оперативно подчиняется тебе, я уже им с вестовым отправил приказ. Там теперь командиром Сомов Валера, кстати, твой дружок. Помню, как весной вы с ним сидели на губе за дебош, устроенный в ресторане. Хорошо, что тогда из посетителей никто особо не пострадал, а то валили бы вы сейчас лес где-нибудь на Колыме.

— Да вы что, Борис Михалыч, вы же знаете, я водку – ни-ни. Мы с Валерой, наоборот, успокаивали выпившего посетителя, а тут патруль зашёл, ну и увезли нас в комендатуру.

— Угу, успокаивали! Зуб у гражданина выбит? Выбит. У его товарища, глаз подбит? Подбит. У третьего их собутыльника одежда порвана, кучу, мебели поломали. Молите бога, что они приставали к женщине, которая оказалась подругой жены комиссара гарнизона. А то – хрен бы вы отделались двумя сутками губы. Ладно, Черкасов, забыли – это всё было в той, мирной жизни, а сейчас нужно сосредоточиться на выполнении боевой задачи. Так что всё, больше я тебя не держу. Забирай корреспондентов и на санитарных санях выезжай к себе в роту. До крайнего срока выступления – тебе осталось чуть больше трёх часов.

Пителин повернулся и направился в свою теплушку, я поспешил за ним. В штабном вагончике капитан, представив меня этим двум корреспондентам, тут же выпроводил нас за дверь. Корреспонденты были в военной форме, по званию один из них был политрук, а другой младший политрук. Ребята были весёлые и разговорчивые, оба из Ленинграда. Пока ехали, они меня веселили, рассказывая последние анекдоты. Когда прибыли в расположение роты, я их, можно сказать, с сожалением передал под опеку моего комиссара Осипа Шапиро.

С Шапиро мы ещё в мою бытность комвзвода были в отличных отношениях. Когда общались друг с другом, я его называл Ося. Хотя в роте и не полагался комиссар, а только политрук, но с моей подачи это звание к нему так и прилипло. Ему это тоже очень нравилось. Он был довольно-таки не обычный человек. Конечно, не обычный для еврея. Душа-парень – открытый, бескорыстный, заводной и веселый. Очень любил поддать и поговорить по душам. Неравнодушен был и к женскому полу. Ко всему прочему, на этой войне показал себя бесшабашным, будто совсем презирающим пули человеком. Одним словом, он полностью не вписывался в стереотип еврея, к тому же ещё и политработника. Наедине со мной про политику он даже и не заикался. Когда же рядом появлялись чужие люди, он, как правило, в разговорах просто засыпал их лозунгами.

Когда я знакомил корреспондентов с Шапиро, подумал с некоторым весёлым злорадством:

— Ну, сейчас вам Ося быстро мозги набекрень поставит. Ночью уснуть не сможете, сплошные ужасы, и кровавые сцены не дадут. А утром будете с восторгом вспоминать, как вам посчастливилось лицезреть таких невообразимых героев из выдающейся роты.

Перед тем, как они, в сопровождении трёх факельщиков отправились осматривать места основных боестолкновений, я окликнул Шапиро и попросил его покрасочней описать им наш героический рейд. И обязательно завести в теплушку, где больше всего лежало трупов скандинавских добровольцев, растерзанных взрывами гранат. Сам Ося уже успел всё осмотреть и подробно расспросить обо всем Шерхана. И теперь очень жалел, что не оказался в моём взводе и не принял участие в нашем рейде.

Пока я отсутствовал, Комвзвода-1 Курочкин, при деятельном участии старшины, собрал все трофеи. Также была доставлена, захваченная нами ранее теплушка – вместе с Козловым и пленными финнами. И сейчас, уже по второму разу у моих красноармейцев был обед – теперь похлёбка с большим куском козлятины каждому.

Теперь и у меня был свой штаб, вернее, штабная теплушка, именно так я хотел использовать эту будку на санях. Наконец-то в роте появилось место, где можно хоть иногда отогреться. Не нужно будет при каждом новом переходе, на стоянках, судорожно оборудовать подснежные обогревательные пункты. Я с содроганием вспомнил, как однажды, в конце декабря нам два дня пришлось ночевать в зимнем лесу. Было жутко холодно – температура тогда достигала -30 градусов. С каким напрягом мы делали шалаши и засыпали их снегом. Сколько сил и изобретательности потратили на устройство костровищ и вывода дыма из этих убежищ. Тогда нам очень помог батальонный обогревательный пункт, расположенный в передвижных вагончиках. Раз в сутки каждый из нас хотя бы по два часа проводил в тепле.

Думал я и об использовании теплушек уничтоженных шведов. Но, во-первых, они больше и тяжелее, чем будка финнов и их было невозможно тащить вручную. Нужно было использовать конную тягу, но в роте большой обоз вроде бы был ни к чему. Он сильно ограничил бы нашу манёвренность. С другой стороны, в этих условиях, когда мы были привязаны к дорогам и дальше, чем на несколько километров от них не удалялись. Было очень важно, после боя или марша, хоть несколько часов побыть в тепле. Второе, что меня останавливало от использования шведских теплушек – это их состояние. После того, как мы с Шерханом закидали их гранатами, на эти вагончики без содрогания смотреть было нельзя. Они представляли собой, какое-то жалкое зрелище – масса рваных, сквозных отверстий от осколков и пуль, все стены забрызганы, а полы залиты кровью. У трёх теплушек взрывами были перекошены стены и проломлены полы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});