Дальше живите сами - Джонатан Троппер

Уговор мы заключили, когда нам было по двадцать лет и мы встретились, вернувшись в родной город на каникулы. Ее бойфренд ушел в пеший поход по Европе, моя подружка… да не было у меня еще никакой подружки, и — о чудо! — после долгих лет платонической дружбы, на протяжении которых Пенни ценила во мне лишь чуткое ухо и надежное плечо, она обратила внимание и на другие части моего тела. Дни я проводил, помогая отцу в магазине, а ночи где попало, но непременно с Пенни, которая вывела для себя удобную этическую формулу, допускавшую со мной все, кроме полноценного полового акта, — это помогало ей считать, что парню своему она не изменяет. Однажды ночью, когда мы, голые и потные, лежали на диване у нас в подвале, а мои родители похрапывали наверху, Пенни вдруг перестала стонать и тереться о мой стоящий член и обхватила мое лицо влажными ладонями.

— Ты ведь знаешь, что ты мой самый лучший друг? — спросила она.

— Знаю. — Сейчас, когда ее горячее, потное тело так тесно, так близко прижималось к моему, слышать, что я ее лучший друг, было уже не так мучительно.

— Может, это последнее лето, которое мы проводим вместе. Все в последний раз.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что такова жизнь, Джад. Она уже не за горами. Кто знает, что с нами будет? Так что давай заключим договор.

— Какой договор?

Мы все еще продолжали слегка двигать бедрами — точно уличные жонглеры — и легонько касались друг друга, боясь выпасть из ритма.

— В договоре будет два пункта. Первый: мы всегда созваниваемся в наши дни рождения, где бы мы ни были, что бы ни происходило. Железно, всегда.

— Конечно, давай!

— И второй пункт. Если к сорока годам мы оба будем свободны, мы поженимся. Без долгих ухаживаний и обсуждений. Находим друг друга — и начинаем жить вместе.

— Серьезный договор.

— Но вполне осмысленный. Мы же любим друг друга, нас тянет друг к другу. — В доказательство она прижалась влажным лобком к моим гениталиям.

Как же мне хотелось тогда спросить: Зачем столько ждать? Зачем ждать сорока лет, если все это так осмысленно? Почему нельзя быть вместе сразу, сейчас? Впрочем, я знал ответы. Топающий по Европе дружок-турист, учеба в разных колледжах… Сейчас лето, и мы чудно проводим время, но едва Пенни почувствует, что для меня все это так серьезно, она в одночасье положит конец нашим встречам. А этого я допустить не мог. Ни за что.

— Ну как, Джад? — спросила она с улыбкой и провела двумя пальцами по моему мокрому позвоночнику. — Будешь моей тихой гаванью?

Я всепонимающе улыбнулся в ответ:

— Конечно буду.

И тут, чтобы скрепить наш договор, она поплевала себе на пальцы и взялась за дело. Слова ушли — остались только тихие влажные, чавкающие звуки — тело соприкасалось с телом, язык с языком, с членом, — и вскоре я сотрясся и выплеснул сперму на ее мягкий белый живот. Как только я кончил, она, улыбнувшись, поцеловала меня в нос и, схватив мою руку, завела себе меж раскинутых бедер.

— Теперь сделай мне хорошо.

20:50

Когда я выхожу из магазина, Хорри сидит в машине на пассажирском месте и дрожит, глядя прямо перед собой невидящими глазами. Рука его, с давно погасшей сигаретой, свешивается из окошка.

— Эй, дружище! — окликаю я.

Он не отвечает. Голова его дергается взад-вперед, губы тоже дергаются — словно какая-то сила не дает им разомкнуться.

— Уууу, — мычит он.

Я перекидываю его высунутую, плетью висящую руку в салон, ему на колени. Рука тяжеленная, точно у мертвеца. Мы отъезжаем, но на первом же повороте Хорри заваливается на бок и утыкается головой мне в плечо. Я резко торможу, и мы просто сидим. Хорри так дрожит, словно через него пропущен ток.

Спустя какое-то время колотун наконец его отпускает. А потом, через паузу, он, прикрякнув, садится ровно, оттирает ладонью слюну с подбородка и, приветливо кивнув, спрашивает как ни в чем не бывало:

— Повидался с Пенни?

— Ага.

Он откашливается, и я слышу, как булькает у него в горле мокрота — типичный кашель заядлого курильщика.

— А когда ты так… вырубаешься, ты меня слышишь?

— Да. Как правило. Только говорить не могу. Вроде короткого замыкания, но меня не всего замыкает, а частично. Другая часть просто ждет, чтобы снова включился свет.

Я завожу машину.

— Хорри, готов?

Он смотрит в окно:

— Это тот самый квартал, да? Где на вас с Полом собака напала?

До сих пор я не очень следил за тем, где мы едем, но, всмотревшись, понял, что мы — на Ладлоу и особняк Тони Раско совсем рядом, через пару домов. Мы с Полом когда-то бежали тут очертя голову, а ротвейлер, позвякивая брелками на ошейнике, несся следом. Я закрываю глаза, но все равно слышу крики Пола, от них не укрыться, как не укрыться от слепящего ужаса, который клещами рвет мне нутро.

Хорри откидывается на спинку, закуривает.

— Я однажды ударил Венди, — говорит он.

Я не сразу соображаю, о чем он.

— Помню-помню.

— Даже не знаю, извинился я или нет.

— Она тебя простила.

— Но вмазал я ей — будь здоров.

Когда Хорри перевезли из больницы домой, Венди взяла академический отпуск, чтобы помочь Линде и маме за ним ухаживать. В то время врачи еще точно не определили, какой дозой надо снимать его агрессивность, и Хорри периодически впадал в дикую ярость, круша все, что попадалось под руку. Венди же, насмотревшись мелодрам, решила, что лучшее лекарство — обнять его крепко-крепко и не отпускать, пока любовь и нежность не сделают свое дело. Но Хорри отшвырнул ее на другой конец комнаты, а когда она подошла снова, дал по физиономии, сломав два зуба. Венди на него не обиделась, но начала побаиваться. Линда тогда настояла, чтобы она вернулась в колледж и занялась собственной жизнью. Венди спорить не стала. В следующий раз она приехала домой уже не одна, а с Барри.

— Хорри, все давно быльем поросло. Ты был не в себе.

Он кивает, выдувает дым в черноту ночи, смотрит, как колечки растворяются в янтарном свете уличного фонаря.

— Я и сейчас не в себе, — говорит он.

Пятница

Глава 17

2:00

Мы с Джен занимаемся любовью. Она извивается подо мной, ее живот и бедра резко подаются вверх, бьются о мои. Она царапает мне спину, сжимает ягодицы, а потом ее пальцы постепенно соскальзывают по моей ноге до середины икры, до места, где нога внезапно заканчивается твердым, бугристым обрубком. Но нет. Это не я, это Уэйд навалился всем своим весом на Джен, а я сижу у окна в кресле и пялюсь на них, одновременно пытаясь пристегнуть ремешки и лямки протеза, чтобы убраться отсюда к чертовой матери. А вот это снова я — лежу в атласной колыбели меж ног Джен, но это уже не Джен, это Пенни Мор, а я нормальный, с двумя целыми нижними конечностями, и ноги Пенни тесно обвивают мое тело, она стонет, покусывает мое ухо, и мне невероятно хорошо. И тут за спиной у меня раздается низкий утробный рык, и, оглянувшись, я вижу ротвейлера, а из его пасти свисают клочья красной футболки моего брата Пола и капает густая белая слюна. Я оборачиваюсь к Пенни, но теперь это не Пенни, это Челси, подружка Филиппа, и у меня снова культя вместо ноги, а пес приседает, готовясь к прыжку, но я, как ни стараюсь, не могу выпростать свой член из Челси, потому что она продолжает мерно раскачиваться, облизывая губы и закатив глаза. И вот ротвейлер прыгает, и я чую его острый звериный запах, и его челюсти смыкаются сзади у меня на шее, и я зажат между бывшей подружкой Филиппа и свирепым псом, как ветчина в сэндвиче, и ног у меня не две, а полторы, и я не хочу умирать такой жалкой смертью. Я ощущаю жгучую боль там, где в меня впились зубы ротвейлера, и начинаю истошно орать — мой вопль заполняет весь подвал. И я просыпаюсь — в поту, дрожа крупной дрожью.

Воистину, тут приложил руку Стивен Кинг. Это он записывает мои сны на сетевом форуме журнала «Пентхаус».

Глава 18

8:25

Я моюсь, и тут, как всегда, вырубается свет. Когда я выхожу из душа в сумрак подвала, Элис в запахнутом халатике уже возится у электрощитка.

— Место встречи изменить нельзя, — говорит она.

— Дерьмо, а не дом, — отзываюсь я.

Элис улыбается.

— Какую пробку на этот раз вышибло? Наверно, ту же.

— В прошлый раз была четырнадцатая.

— Я не различаю номера, темно.

Я подхожу ближе, придерживая полотенце рукой.

— От тебя пахнет, как от ребеночка.

— У них тут только детский шампунь.

— Мне нравится этот запах. — Она подается чуть назад, ко мне, вдыхает глубже. — Запах только что вымытого младенца.

— Да… верно…

От ее волос идет густой медовый аромат — она недавно мыла их шампунем и сушила феном… халатик совсем тоненький… а я теперь всегда на взводе — и от снов, и от долгого воздержания. Короче, ощущения не братско-сестринские.