Гугенот - Андрей Хуснутдинов

Не спеша, но и не слишком заботясь о тишине схождения — железные ступени были податливы, как клавиши, — он спустился по лестнице и встал в начале такого же узкого коридора. Подбитые змеящейся сцепкой кабелей стены поросли мхом и плесенью. На сводчатом потолке трепетали какие-то гнилые хлопья. Подорогин оглянулся: свет из комнаты едва достигал основания лестницы. «С Богом», — подумал он и, запнувшись после микроскопического крестного знамения, застегивая пальто, пошел в темноту.

Метров через пятьдесят коридор раздваивался. Налево был тупик. Вправо круто сходила обширная, с остатками стеллажей по ощутимо подросшим стенам галерея. Ряд обрешеченных, тлеющих вполнакала плафонов под потолком. Застарелый, антикварный какой-то запах кала. На полу зачастила керамическая плитка. У выхода из галереи, подпертого пустым дверным проемом, к стене прислонялся большой стенд. Подорогин провел ладонью по заросшей сухой грязью поверхности: «Члены Политбюро ЦК КПСССР». Слепые поля портретов, кроме выдранного по самые очки Суслова, были заклеены игральными картами. Вознесенному поверх прочих прямоугольнику Брежнева соответствовал туз пик. Пустому окну «Пельше Арвид Янович, член Политбюро ЦК КПСССР с 1966 г.» в нижнем ряду — подгулявшая крестовая шестерка. Подорогин пригляделся: карты самодельные, клеенчатые либо из кожи. Он еще раз провел рукой по заглавию: «…ЦК КПСССР».

За дверным проемом открылась другая галерея, более просторная, светлая, но такая же запущенная. Стенды с портретами членов Политбюро здесь помещались в обшитых деревом нишах, которых было не менее сорока. С верхнего торца ко всякому стенду прикреплялась бронзовая бирка с выгравированным номером инвентаризации, датой и цифро-буквенным кодом. Наугад, с трудом разнимая тяжеленные стопки, Подорогин просматривал их. Помимо заглавий с аббревиатурой «ЦК КПСССР» частили и такие: «Члены Политбюро ЦК КПСША». Лиц, обозначенных подзаголовками «генеральный секретарь», Подорогин либо не знал вовсе, либо вспоминал с трудом и с еще большим недоумением. Так, на одном из стендов в должности генерального секретаря ЦК КПСССР красовался космонавт Алексей Леонов, а на другом, в той же ипостаси, только ЦК КПСША — Ли Харви Освальд (на этом последнем, не поленившись расчистить нижний ряд фотографий, Подорогин обнаружил вылезшую угрюмую морду старого орангутанга, пробовал отодрать снимок, думая, что это чья-то шутка, однако под орангутангом ничего не было, подпись развеивала сомнения: «Джеки-бой, член Политбюро ЦК КПСША с 1962 года»). В какой-то момент, встав у стены, Подорогин думал повернуть обратно. Ему казалось, что еще немного, и он попросту начнет заикаться, сойдет с ума. Однако идти обратно — в будку, в промозглую глушь и в снег — значило, по сути, идти в никуда.

Следующее помещение напоминало церковный зал. В средней его части, отделенной от боковых колоннами, толпились в навал складные четырехседельные кресла. Заинтересовавшись рядом граненых гранитных табличек по левой стене (те же латинские цифири дат, инвентаризационные номера и коды, что и на стендах), за одной из сбитых плит Подорогин разглядел тусклую мельхиоровую урну. Если бы в свое время ему не предлагали кремировать Штирлица, он бы, наверное, так ничего и не понял. Урна была запечатана. То есть внутри нее содержался прах. Запаянное горлышко — что показалось Подорогину еще более удивительным, чем весь этот катакомбный колумбарий — страховалось свинцовой пломбой, по типу тех, что ставят на электросчетчиках.

В конце зала он заплутал в поисках выхода, не соображая, ходил кругами по трехступенчатой кафедре и бормотал ругательства.

Однако наиболее потрясающее открытие еще только предстояло ему: за двойной кулисой, разделявшей кафедру пополам, стояли массивные мраморные надгробия. Никаких имен, крестов или звезд на них не было — ничего, кроме стандартных бронзовых бирок с гравировкой. Тем не менее с первого взгляда было ясно, что это надгробия. Подорогин пробирался между ними, как будто по пояс в воде, с приоткрытым ртом и с расставленными локтями.

Всего захоронений было семь. По три справа и слева, располагавшиеся, точно деления циферблата, радиально по периметру кафедры, и одно — соответствовавшее полуденной метке — против выхода. Это центральное явилось самым большим и изящным. Ажурная резьба стекала вдоль полированных граней. На верхней плите пылились затейливые русла инкрустации. Подорогин обошел надгробие с правой стороны и, уже сойдя с кафедры, подходил к дверям, когда нелегкая потянула его оглянуться. Левая стена надгробия отсутствовала. Он попробовал посмотреть внутрь, не приближаясь к кафедре, но увидел только плоский блик, как будто за отсутствующей мраморной стеной надгробия находилась стеклянная. Возвратившись к надгробию, сел на корточки и щелкнул «ронсоном». Левая стена и на самом деле была из стекла, в свете зажигалки мелькнула вереница пузырьков. Из черной глубины выдавалась часть распухшего туловища, треснувшие складки грязной кожи. Подорогин заморгал: внутри могильного камня заключался космический скафандр. Старый космический скафандр, залитый органическим стеклом. Скорей всего, заодно с остатками плоти космонавта. Прозрачный куб саркофага помещался на реечном домкрате, зафиксированном в верхней мертвой точке, и чуть заметно вибрировал, ходил под собственным весом. Подорогин заглянул под него — темнота.

За дверьми зала царил тот же кромешный мрак, что и под саркофагом. На бетонных стенах угадывались следы дощатой обшивки. Местами из бетона торчали гнутые пальцы арматуры. Чуть слышно шелестел вентилятор. Вытянув руки перед собой, Подорогин двинулся наугад в темноту и через несколько шагов уперся в зернистую металлическую поверхность. На этой поверхности он нащупал резиновую кнопку. Тотчас послышалось натужное гуденье сервомотора. Тьму прорезала скругленная на углах дверная щель, литая переборка отъехала на петлях.

Подорогин переступил высокий порог и, отведя брезентовую портьеру, оказался в тесной прокуренной комнате. Комната напоминала купе: вдоль боковых стен, разделенные складным столиком, стояли мягкие кушетки, в дальней стене чернело окно. На левой от двери кушетке полулежал, привалившись к стене, поджарый мужчина лет шестидесяти. Он похрапывал. Острые колени его торчали вразброс. Под задранными штанинами голубели кальсоны. Кепка уткнулась замасленным козырьком в горбатый нос. На оттопыренной губе висела потухшая «беломорина».

Стараясь не беспокоить спящего, Подорогин присел на свободную кушетку. Тем не менее мужчина проснулся. Подобравшись на локтях, он сбил кепку на затылок, взял со столика плеснувшую кружку и жадно приложился к ней. Подорогин посмотрел на его щетинистую шею с судорожно ходящим кадыком.

— Вы сторож?

Мужчина отставил кружку и поджег папиросу на губе. На взбухших веках его водянистых глаз не было ресниц, на правой руке не хватало мизинца. На тыльной стороне ладони ходила расплавившаяся наколка «Марлен».

— Нет.

Подорогин пересел ближе к окну и попробовал рассмотреть что-нибудь снаружи. Он не увидел ничего, кроме собственного отражения.

Мужчина поставил на столик запечатанную бутылку водки.

— Спасибо, — отказался Подорогин.

Мужчина молча свернул пробку, наполнил одноразовые стаканчики. Оттопырив безобразно напрягшуюся культю мизинца, он в один прием проглотил водку и представился, шаря в тарелке с ветчиной:

— Ахломов, Федор Андреич.

— Василий, — сказал Подорогин.

— Ты, Василий, вот что… — Жуя, Федор Андреевич Ахломов продолжал шарить в тарелке. — Не брезгуй. Мне и без тебя кишки крутит.

— От чего крутит?

— Да от разного. С самого ранья на посту.

— Так — сторож?

— В этом смысле — да! — захохотал Федор Андреевич.

Подорогин взял свой стаканчик, смерил взглядом мятое дно, выдохнул, выпил и снова уставился в окно.

— Рано еще. — Федор Андреевич неопределенно махнул папиросой. — Театралы, мать…

Подорогин взял ломтик ветчины, но, понюхав, положил его обратно в тарелку. Где-то вдалеке загремело железо — не то что-то рухнуло, не то что-то попытались волоком сместить. Слабо всколыхнулись возбужденные голоса.

В следующее мгновенье, выпрямившись, он молниеносным движением опустил руки на кушетку. Ему показалось, что кушетка заваливается к стене. Под его ладонью очутился листок ватмана. Он поднес листок к свету. Листок был чист, но с обратной стороны к ватману прикрепляется вырезанная журнальная колонка, снова взял его. Вырезка была из тонкой лощеной бумаги.

Подорогин прочел: «Югославия: забавы милосердия». Это находилось в самом верху вырезки и, видимо, служило подписью к снимку. Основной текст цитаты был набран курсивом: «…Штирлиц поплатился в комбинации, которую сам же и разрабатывал. Учел все, кроме жертвы задрипанной пешки. Нет, и жертву этой пешки планировал, за исключением одного — параметров и координат фигуры. Которые в точности совпали с его собственными…» И снова Подорогину показалось, что кушетка проваливается под ним. Он еще раз прочел вырезку, таращась на плоское имя Штирлица и страшные слова: «…поплатился в комбинации…»