Нити судеб человеческих. Часть 3. Золотая печать - Айдын Шем

Забегая вперед скажу, что вернувшуюся вновь в свой дом семью Фуата весной опять выселили и вывезли за пределы Крыма. Но вновь вернулся Фуат с женой и дочкой в свой опечатанный дом и несмотря ни на что стали они возделывать огород. И вдруг их оставили в покое, хотя и не прописывали. А самому Фуату зашедший как бы невзначай милицейский офицер сказал, погрозив пальцем:

- А ты все еще притворяешься малограмотным шофером? – и мило улыбнулся, подлюга.

То ли помогли правозащитники, то ли упрямство татарина Фуата одолело свирепость властей. До поры до времени…

Глава 11

Камилл практически перестал искать «нормальную» работу, но не по причине того, что прижился в бойлерной, а потому, что понял, что находится в полной безнадеге. Некоторые из его старых знакомых предпринимали попытки повлиять на его судьбу, но на стадии отдела кадров их усилия прерывались. Чтобы не обидеть удрученных товарищей Камилл не отказывался от участия в повторных попытках, но все заканчивалось с неизменным результатом.

Он, в общем-то, внешне спокойно переносил свою отверженность, в частности и потому, что сейчас он общался с такими же, как и он сам безработными высококлассными специалистами. Бойлерная давала какое-то пропитание – то-то, доктор наук, познай, каково «простым людям» в советской стране живется!

Была еще одна причина, по которой он не заклинивался на жалости к себе, отторгнутому официальным научным сообществом. С некоторых пор его упорно занимала мысль о необходимости отыскать продолжение загадочной рукописи, и эта мысль доминировала в его ближайших планах на будущее. В неотступном желании искать рукопись - абсолютно нереальное на трезвый взгляд предприятие! – он видел мистическое указание на существование скрытой возможности это желание осуществить. За неимением другого «путеводителя», Камилл решил ждать указания от ускользающих от анализа интуитивных импульсов, идущих из подсознания, хотя к этому феномену он прежде всегда относился с некоторым скепсисом.

Славная девушка Лейла уехала в Европу, откуда семья, не заезжая на «историческую родину» мамаши, направлялась в Канаду.

Адрес однокомнатной московской квартиры Камилла знали все руководители групп борющегося за свои права народа. Из вполне понятной деликатности они не давали этот адрес каждому, а только выборочно. Конечно, по Москве было у наших людей еще несколько надежных адресов, но, надо признать, некоторая часть крымских татар, поселившаяся в Москве до войны и не прошедшая через депортацию, боялась общаться с приезжающими из мест ссылки земляками – Аллах им судья!

Однажды к Камиллу приехали очень серьезно настроенные ребята из Самарканда. Речь шла о том, чтобы Камилл вошел в ограниченное число подвижников, которые поставили себе целью объединить разъединенные группировки в национальном Движении. Камилл пытался убедить их, что в качестве рядового участника Движения, который содержит нелегальный приют для приезжающих в столицу империи крымских татар, который печатает необходимые тексты на своей пишущей машинке, редкой в личном пользовании в те времена, он приносит пользы больше, нежели если бы вошел в число борющихся между собой лидеров.

- Ну, станет на одного претендующего на главенство человека больше, - говорил он настойчивым друзьям, - кому это надо?

Когда Камилл вел нелегкую беседу с гостями, позвонил по телефону его отец. Узнав о приехавших из Узбекистана со свежими новостями ребятах, он пригласил их к себе. К приходу гостей мама Камилла уже поставила в духовку кобетэ – мясной пирог.

Отец Камилла был рад поговорить с ребятами. Он регулярно получал информацию от своих друзей, проживающих в разных городах Узбекистана, но давно хотел встретиться с молодыми активистами Движения, непосредственно с функционерами. И, как всегда в разговоре с молодежью, он рассказывал о трудно начавшемся в конце девятнадцатого века возрождении нации после жестокого подавления духовных сил народа, длившегося на протяжении столетия.

- Первые просветители нации после захвата Крыма северным соседом, такие великие личности, как Абдураман Кырым Хавадже и Абдурефи Боданинский, поставили одной из своих целей научить наш народ понимать язык колонизаторов. Стало обычным явлением, что русские чиновники или просто помещики подсовывали доверчивым татарам для подписи бумаги, которые те не могли прочесть, и в результатае земли переходили к новым владельцам, а жители вынуждены были эмигрировать. Например, русский помещик просил письменного разрешения у сельской общины пустить на луга попастись своих лошадей. Староста деревни подписывал разрешение, а это оказывалась купчая и на луга, и на пахотные земли, и на сады. Вот так.

Ребята сидели молча под впечатлением услышанного, стесняясь давать волю своим чувствам при почтенном хозяине дома.

- Однако, - говорил старый профессор, - как ни старалась российская власть привести наш народ, как она выражалась, «в полунебытие», этого не случилось. Подкупленные властью муллы усиленно агитировали народ покидать родину. В какой-то мере здоровым национальным силам удавалось приостановить эмиграцию семей из Крыма. «Быракъып миллетни къайда къачарсынъ?» – писал Сеит-Абдулла Озенбашлы. («Куда убегаешь, оставив свой народ?»).

Сделав паузу и отпив из бокала свой любимый боржоми, профессор продолжал:

- Имя великого Исмаила Гаспринского вы, конечно, знаете? - и внимательно оглядел своих гостей.

Ребята согласно закивали, хотя и несколько смущенно, и один из них произнес:

- Терджиман …

- Да, Исмаил Гаспринский, великий просветитель, начал издавать первую в России газету на тюркском языке «Терджиман». Газету читали как свою и в Казани, и в Туркестане, и в Турции. Тысячи подписчиков на «Терджиман» были в Египте, Иране, Индии.

Старый профессор мог многое рассказать о Гаспринском, но это отняло бы не один вечер. После короткой паузы он продолжил:

- Имеется полное основание в один ряд с этими великими людьми поставить Асана Нури, который был человеком, получившим европейское и восточное образование, и принимал участие в большой политике в Стамбуле. После приезда в Крым он оказал большое влияние на Гаспринского, убедив его начать издавать газету. К сожалению, о нем мы сегодня знаем мало. Между прочим, именно деятельность Асана Нури ознаменовала переход духовных лидеров нации от просветительства к политике. Он начал проводить среди татар пропаганду против царской власти, чего Гаспринский себе не позволял из дипломатических соображений. Под его влиянием появились такие деятели, как Решид Медиев, открыто критиковавший царский режим и избранный народом в депутаты Государственной думы от Крыма. Многое стало меняться в начале двадцатого века. Если Абдурефи Боданинский был чистым просветителем, то его сыновья Али и Усеин, уже занимались не только образованием своего народа, но и политикой. После февральской революции семнадцатого года политическая жизнь и в Крыму резко активизировалась. По инициативе Али Боданинского был создан Мусульманский революционный комитет, созван Мусульманский съезд и выбран Крымский мусульманский комитет в главе с молодым политиком Номаном Челебиджиханом.

Слушавшие хозяина дома ребята оживились – имя Челебиджихана было им хорошо известно. Старый профессор с удовлетворением отметил про себя это обстоятельство, улыбнулся и продолжал:

- Да. Девять месяцев до созыва Курултая власть принадлежала Мусульманскому комитету. В ноябре собрался национальный съезд Курултай, председателем которого опять же был избран Челебиджихан. Лидеры нашего народа были воодушевлены открывающимися перспективами развития нации.

Тут старый профессор глубоко вздохнул. Все его слушатели уже знали, что он скажет, но в сердце у каждого таилась глупая детская надежда услышать что-то другое, не трагическое.

- Но в январе восемнадцатого года Челебиджихана арестовали большевики и через месяц расстреляли без суда. Это не было случайностью, это было продуманной политикой против нашего народа, которая завершилась трагедией сорок четвертого года…

Последовало всеобщее молчание, и только было слышно, как на кухне возится с посудой хозяйка дома.

- Но духовные силы нашего народа не иссякли! – воскликнул старый профессор. - В тяжкие сороковые годы я не рассчитывал, что после тотального разгрома, учиненного над нашим народом, новое возрождение наступит так скоро. Теперь я вижу, что ошибался, что страшные события сорок четвертого года сделали меня пессимистом. Да, я знал, что после смерти Сталина должно наступить облегчение всей стране. Между прочим, - он засмеялся, - поводом для моего последнего ареста, который был органами так или иначе запланирован, стал тот факт, что я в присутствии двух свидетелей обращаясь к портрету Сталина, воскликнул: «Я уверен, что после того, как тебя не станет, мой народ получит свободу!». Я был слегка навеселе, да и рядом находились те, кто представлялся очень дружественным ко мне, а оказалось, что один из них специально был ко мне приставлен.