Гурджиев и Успенский - Аркадий Борисович Ровнер

на недостоверные и слишком абстрактные оккультные и теософские разработки его современников. Его радикальный спиритуализм сочетался с не менее радикальным рационализмом и дополнялся им. Пропасть между этими крайностями ему удавалось преодолевать, строя “мост” из как будто бы не поддающихся соединению идей. Движущей силой философских и научных исканий Успенского, включая его концепцию высших измерений, было его стремление выйти за пределы “данного” и “известного” и построить идеальную модель, которая обладала бы как теоретической, так и практической достоверностью.

Разработка Успенским понятия четвертого измерения представляла собой попытку построить теоретический фундамент для его идеальной метафизической модели. Отсюда открывались новые возможности для рассмотрения множества проблем, относящихся к человеческому познанию и к различным типам знания – научному, религиозному, философскому и оккультному. Успенского привлекали проблемы, которые вызывали острый интерес его современников, такие как познаваемость реальности, психофизический параллелизм, применимость математических методов к различным областям знания, оценка мистических и оккультных претензий на особое знание, изучение высших состояний сознания и др. Подход Успенского явно дихотомичен. Он противопоставляет четырехмерность трехмерности. Последняя воспринимается им как “обыденная” и “физическая”, первая – как “идеальная” и “метафизическая” модель.

Вечное возвращение

Я был уже здесь когда-то,но вспомнить, когда, не могу,но запах травы на лугу,но вздохи и пряная мята,огни на другом берегу.Когда-то, когда – не знаю,но знаю, была ты моей,но ласточка взмыла над нами,и взгляд твой помчался за ней,упала завеса дней.И снова, как было прежде,твой локон дрожит предо мной,должны ли мы верить надеждеи снова, как прежде, лгать,не в силах цепь разорвать.Д. Г. Россетти[217]

В своем подходе к целому ряду вопросов Успенский выдвигает на передний план проблему времени. Он убежден, что о жизни, смерти и посмертии нельзя рассуждать таким же образом, каким мы решаем вопросы обыденной жизни. Время является тем водоразделом, которым вопросы первого рода отделяются от вопросов второго рода. Вопросы жизни, смерти и посмертия упираются в проблему времени, тогда как при решении обыденных вопросов время принимается за нечто само собой разумеющееся, за естественное условие событий и процессов.

Жизнь человека рассматривается обыденным сознанием как конечный отрезок или как линия, начало которой – это рождение человека, а конец – его смерть. “Тайна времени, – пишет Успенский, – это тайна существования до рождения и после смерти”[218]. И в этом, замечает Успенский, кроется главный смысл рассматриваемого вопроса.

Таким образом, Успенский связывает “тайну времени” с вопросами о “тайне существования до рождения и после смерти”[219]. Истолкование времени как формы “чистого созерцания” было освоено европейским мышлением со времен Канта. “Время не есть эмпирическое понятие, выводимое из какого-либо опыта, – писал Кант в своей “Критике чистого разума”. – Время есть необходимое представление, лежащее в основе всех созерцаний… время дано a priori. Только в нем возможна вся действительность… Время есть… чистая форма чувственного созерцания”[220].

В духе кантовской критики теорий, признающих эмпирическую реальность времени, Успенский критикует обыденное мышление, опирающееся на позитивистскую науку и материалистическую философию, воспринимающее время как “нечто само собой разумеющееся и принадлежащее нам раз и навсегда”, верящее в то, “что бы с нами ни произошло, время всегда будет присутствовать при этом, и не только время, но и вечность”. “Значение слова ‘вечность’ понимается нами не больше, чем слова ‘время’”[221], – добавляет Успенский.

Говоря о проблеме времени, Успенский предлагает рассмотреть концепцию реинкарнации, или перевоплощения[222], и трансмиграции, или переселения душ[223], как своеобразную форму выражения идеи времени. “Перевоплощение, если оно вообще существует, гораздо более сложный феномен, и чтобы его понять, нужно обладать определенными знаниями законов времени и вечности”[224]. Сложная многоуровневая теософская картина мира, включающая в проблему времени причинно-следственные связи и идею воздаяния, позволила Успенскому в его рассуждениях о времени выйти из границ “линейного мышления и линейных концепций”[225].

Согласно Успенскому, теософские идеи, получившие резонанс в Европе со второй половины XIX века, внесли существенную коррекцию в обычное понимание времени. Именно теософы, по мнению Успенского, сделали немало как для популяризации этих понятий, так и для их искажения. Говоря о теософских идеях перевоплощения, Успенский отмечает в них присутствие расхожих эгалитарных идей механического эволюционизма, характерных для философского мышления того времени, что можно подтвердить такими суждениями Анни Безант, главы теософского общества после смерти Е. П. Блаватской, как: “Мы все едины по нашему происхождению, едины по способу нашей эволюции и едины по общей цели нашего бытия, а различие в наших возрастах и в достигнутом уровне должно вызывать лишь взаимную тесную и нежную связь”[226]. Этому сентиментальному мистическому эгалитаризму Успенский притивопоставляет требования строгой иерархичности Вед, в которых достойными реинкарнации считались только герои, вожди и учителя человечества.

В развитии своей концепции времени Успенский во многом отталкивается от теософской модели перевоплощения, включавшей понятия многомерных пространств, времен и уровней в человеке. Соглашаясь с теософами, что только на уровне высоких и тонких тел человека, известных в теософии как астральное (второе после физического), ментальное (третье) и причинное (четвертое), возможны процессы, связанные с идеей перевоплощения, ибо после смерти физического тела и после последующих смертей второго (астрального) и третьего (ментального) тел, которые иногда надолго переживают физическое тело человека, четвертое, “причинное” тело реинкарнирует в нового человека. Но Успенский настаивает, что состояния этих высших тел “на разных стадиях человеческой эволюции очень отличаются” и что только “на сравнительно высоких уровнях развития”[227] человека можно говорить о реинкарнации или трансмиграции.

Он пробует решить эту проблему в смелом сопряжении различных пространственно-временных континуумов на стыке древнейших ведических представлений о времени с достижениями современной физики с ее “новыми идеями времени и пространства”[228], математики и геометрии, ставя вопрос о соотношении между временем и вечностью, временем и бесконечностью[229].

В подходе теософов к понятию реинкарнации он видит искажение понятия вечного возвращения. По его мнению, в древней идее вечного возвращения содержались конструктивные подходы к вопросу о природе времени. Развивая концепцию времени, Успенский обращается к концепциям “дыхание Брамы”, “дни и ночи Брамы”, кальпы, манвантары, “колеса жизни” и т. п., мало освоенным европейской мыслью. С этим комплексом идей Запад был знаком опосредованно – через учения философов-пресократиков, таких как Гераклит, Эмпедокл и особенно Пифагор. Успенский ссылается на взгляды Пифагора на идею вечного возвращения, как она выражена в комментариях Симплиция[230], пересказавшего Евдемия, ученика Аристотеля, где излагается взгляд Пифагора на два вида повторения: повторения. С одной стороны – проявляющегося в естественном порядке вещей, как, например, в повторении времен года, сменяющих друг друга, в движении небесных тел и явлениях, производимых ими, таких как солнцестояние и равноденствие, которые связаны с движением солнца. С другой строны, Пифагор