Пасторша - Ханне Эрставик

Я выехала из города, вдоль дороги кое-где попадались отдельные дома у отмели, затем стало безлюдно. Можно было видеть изгибы поворотов вокруг каждого мыса, а между ними были дуги, заходящие в каждый залив.

Показалась маленькая белая церковь на мысе, за ней серый дом. Я проехала мимо, в одном из окон второго этажа горел свет.

Мне вспомнилась фотография, которую я видела в этом доме, — на ней та девушка сидела в машине. Фотография была прикреплена скотчем в прихожей, я обратила на нее внимание, когда надевала сапоги и собиралась уйти. Она, сидела на заднем сиденье автомобиля, свесив руку из окна. Это была та же машина, на которой она поехала к каркасу. Синего цвета.

Она смотрела на того, кто снимал, на ней свитер в красно-белую полоску, рукава закатаны, и видна татуировка. Может, она нарочно ее выставила, чтобы показать. Темные волосы и челка на лбу. Она улыбалась, лицо было не совсем четким, я обратила внимание на промежуток между передними зубами, и что зубы мелкие, как будто молочные.

Дочка Кристианы, она — посредине большой сцены, у нее совсем светлые, длинные волосы, они спадали на плечи, казалось, от нее исходил свет в той темной комнате, а он проникал из дверей стеклянной веранды, где я стояла.

От внутренней части фьорда дорога шла через горы. Я проехала по ней и спустилась с другой стороны к реке. Название местечка на саамском языке означало что-то вроде «там, где волочили лодки». Ну и долго же они тащили лодки — две мили через горы и вниз к фьорду. Неужели они действительно это делали? Я проехала мимо кемпинга, около главного здания стоял старый автобус, очевидно, пустой. Далее вверху несколько маленьких коричневых домиков, там квартируют русские женщины. Из нашего города сюда тоже ездят мужики, кто-то признался мне в этом, когда мы беседовали о душевных заботах.

Я вспомнила женщин, стоящих на выезде из большого города в Германии, я видела их по пути домой, был час пик, пробка, и все ехали медленно. Я целый день провела в Национальной библиотеке и читала об основополагающих формальных элементах в Библии, ритмических течениях, особых фигурах и тропах. Как звучание открывает смысл текста. Было темно, на дороге висели желтые фонари. Женщины стояли и заглядывали в машины.

Я повернула направо и поехала вдоль реки по направлению к мосту. На реке еще лежал лед, покрытый белым снегом. Мне надо было проехать по мосту, а затем ехать обратно по дороге, которая шла с другой стороны.

Глаза дочери Кристианы были большие и круглые, раньше я видела их только на фотографии, которую она показывала мне. Снимок висел над маленьким кухонным столиком на веранде, прикрепленная к стене чертежной кнопкой. На этой фотографии она была младше, от тепла и влаги концы снимка слегка загнулись, она стояла с коричневой школьной сумкой у ног. Она была на год старше Майи.

— Мама так и не повзрослела, — сказала она.

Я проехала довольно длинный ровный участок, затем дорога пошла в горку. Сверху открывался вид на долину, по которой протекала река, видно было далеко, почти до впадения реки в море. До устья реки, наверное, несколько миль. Я вспомнила, как Кристиана бежала впереди меня вверх по лестницам, до самого верха, там, наверху, мы обернулись и посмотрели далеко вперед. Как она смеялась, маленькая Кристиана, своим задорным, легким смехом. Я казалась себе такой тяжелой по сравнению с ней, тяжелой и медлительной, как комок теста, как камень. Потому что это был не детский смех, но в нем так много было детского, и это приводило меня в замешательство. Наверное, это было так же, как с саамами и их прыжками и пастором тогда, но сейчас пастором была я, и я не могла понять, чему смеется Кристиана.

Я ехала между березами по серпантину вниз к мосту.

Там, где начинался мост, вверх шла каменная стена, и на выступе сидел кто-то и болтал ногами. Я наклонилась вперед и выглянула — там сидели две девчонки, лет эдак тринадцати. Что они там делают? Разве им не надо в школу? Ведь время-то утреннее.

На противоположной стороне у поворота был указатель. Мне надо было налево, а справа виднелось кафе. Я повернула направо и подъехала прямо к вывеске у бензоколонки. Там было написано «Дом культуры и кафе». Перед входом стояла большая деревянная скульптура. Я вошла в здание. Внутри столики, справа прилавок, но совершенно пусто, как будто закрыто. На стенах вокруг прилавка в стеклянных витринах стояли кубки. Я прочитала, что все они принадлежат гонщику, родом из этого селенья. На другой стене была выставка картин на продажу — пейзажи, северное сиянье, вид реки от моста к устью, большая песчаная дельта. Я подошла и посмотрела на картины, некоторые были красивые, другие выглядели так, будто художница писала их снова и снова, пытаясь передать что-то, получалось плохо, но она не сдавалась.

Я вернулась в машину и поехала назад к повороту, там было еще одно кафе, нечто вроде придорожной закусочной. Я въехала на площадку перед ним и остановилась.

Здесь было холоднее и больше снега, он еще не начал таять, как в городе. Я поднялась по короткой железной лестнице к двери. Внутри была слышна музыка и пахло пережаренным маслом. За одним из столиков у окна, выходившего на площадь, сидели четверо мужчин и курили. Я взяла чашку кофе и села в глубине зала. Были слышны удары шаров, видимо, за стеной, в другой комнате, играли в бильярд.

Из окна открывался вид на дорогу сверху, она была как линия на карте, и моя машина показалась бы отсюда движущейся точкой. Клочком бумаги, который можно скомкать, вместе с машиной и со мной внутри, и выбросить.

Я сидела за коричневым столиком и держала белую кофейную чашку обеими руками, как будто замерзла и грела руки. Играла музыка, но я не знала, что это. Можно было подсесть к тем парням за столиком у окна. А можно даже пойти домой к одному из них и жить с ним — готовить еду и спать рядом в кровати. Что бы из этого вышло? Возможно, мы бы поладили и неплохо жили вместе.

Основополагающие формальные элементы, ритм, звучание, интонация, линия. Я видела все это, знала и понимала, но не могла проникнуться этим, осознать.

Я чувствовала, как что-то капает на мои руки, державшие чашку.

Что же мне такое надо, чего я не могу получить? Во мне какая-то бездна, пропасть, и ее никак не заполнить. Что это такое? И что я здесь делаю? А что бы я делала в другом месте? Почему во мне нет ничего прочного, никакого стержня?

Они стоят передо мной, опустив руки по бокам, как куклы в медленно вращающейся карусели. Кристиана, Нанна, а теперь еще и геолог, они проплывают совсем рядом, впереди и сбоку. Но это не помогает.

Этого не достаточно.

Но почему?

Почему все так непрочно и бессвязно, то, на чем я стою, во что я верю, все только проплывает, смещается, а я падаю в этот зазор.

Падаю, а там ничего нет.

Я поехала дальше. Кругом все было как на черно-белой фотографии, мимо проносились большие белые глыбы снега и черные тонкие нити деревьев. Я ехала еще четыре часа без остановки, вдоль реки, там наверху местность была более плоской — ни кафе, ни поселков, кое-где стояли отдельные дома, машины и мотороллеры, а потом опять деревья, и снег, и пустота.

У поселка, где находилась церковь, лес закончился, попадались только кусты и небольшие деревца тут и там, а в остальном по сторонам простиралась открытая местность, плоскогорье, одна большая белая равнина. Поселок находился в небольшой дуге, внутри изгиба дороги.

Перед указателем к высшей народной школе я свернула. По расчищенной от снега дороге подъехала к низким коричневым зданиям.

«Мы лишены плоти; наша плоть умерщвлена, всем, у кого есть плоть, дорога в ад. Мы святы и справедливы, так что мы можем осуждать на жизнь в аду; мы больше не умрем, потому что уже однажды умерли. Нам не надо священников, у которых есть плоть. Мы были до Христа, мы — это Бог, в нас горит священный огонь, в тебе же сидит дьявол. Никто не попадет на небо без нашего позволения».

Ее голос был таким звонким, голос дочери Кристианы. Когда она говорила, казалось, что она дышит только верхней частью груди. Как шепот. Мягкий и тихий. Как будто у нее не было плоти, и у нее тоже.

Кристиана сердилась на дочь, она рассказала мне, что в последний раз, когда она гостила у дочери, они поссорились. Кристиана не открыла, в чем было дело, а только что это уж слишком. Дальше некуда. Ей не нравилось, что дочь ведет себя как ребенок. Ей ведь уже двадцать. Неужели она никогда не повзрослеет?

Я припарковалась рядом с другими машинами, я не знала других участников, приходской священник пару раз в течение года ездил на такие собрания, но я ни разу на них не была. В доме за стеклянной дверью уже толпился народ. Снег на улице был таким светлым.

Наконец я здесь, в месте, где сто пятьдесят лет назад произошел бунт. Я посмотрела на проход между зданиями, повернулась. Когда я уезжала из Германии, я не сомневалась, что, очутившись на севере, я сразу же приеду сюда, однако поселок оказался довольно далеко от города, и случая все не представлялось. Но вот я здесь! Передо мной открытая равнина, и все вокруг белым-бело и тихо.