Созерцатель - Алексей Пехов

О Старой Академии ходит много слухов, наши газетчики обожают писать, что там творится. Чуть ли не еженедельно обязательно появляется какая-нибудь заметка о том, как благородную прекрасную леди-путешественницу, отправившуюся туда, сожрало чудовище, похожее на гориллу, а ее молодой человек застрелился от горя. Ну или еще какую-нибудь чушь. Как раз для того, чтобы обсудить ее за пятичасовым чаем вместе со своими знакомыми.

Но правда в том, что никто из пишущей братии Королевства не рискнул бы сюда наведаться. Они не сунули бы свой любопытный нос даже в Утонувшие кварталы, не говоря уже о местах, где действительно обитают контаги. Так что остается лишь сочинять жалкое подобие сенсаций и глав из третьесортных любовных романчиков типа «Приключения лорда Уилзберри в землях Папаякты и сражения с кровожадными дикарями».

Мальчишки перед стеклом заголосили от восторга. Рядом с нами, низко гудя на бреющем полете, прошел биплан[37] в серо-синей расцветке. Это была какая-то новая модель, всего с одним двигателем, очень быстрая и маневренная. Он пронесся в сторону Арсенала, района со старыми крепостями, армейскими складами, казармами и стоянкой боевых кораблей, где находилось единственное в городе поле для посадки самолетов.

Если бы во время Великой войны у Союза были такие штуки, дирижабли искиров не бомбили бы наши позиции. Порой прогресс слишком медлит. Особенно когда он очень нужен.

Мы ушли от пролива, теперь ползя над городом, приближались к Метели, где располагалась посадочная площадка для воздушных судов.

Высокий, скалистый берег Академии остался позади, мы шли над островом Справедливости, огибая Холм слева. Это был самый каменистый и сухой участок Риерты. Меньше всего каналов и больше всего суши. Здесь селились люди с достатком, до войны район считался самым престижным, одна из вилл дукса находилась именно здесь.

Многие мечтали тут жить. Люди обожают селиться поближе к небу, но подальше от тех, кто их к этому небу поднимает, сам обитая среди затхлых цветущих каналов, серых от гари домов и вдыхая по вечерам воздух, от которого хочется кашлять. В подобном месте, рождаясь, надо думать не о выживании, а о том, чтобы присмотреть себе место на погосте.

Впрочем, с кладбищами в Риерте все так же, как и с проживанием в престижных районах, – некрополи в связи с недостатком земли лишь для избранных и состоятельных. Все остальные превращаются в прах в крематории Прыщей, а затем отправляются в воду.

Море бесконечно, и оно готово приютить всех нас.

К причальной мачте «Барнс Уоллес» подходил осторожно. С озера дул резкий, порывистый ветер, и моторы то начинали рычать, то почти стихали, удерживая огромный дирижабль на заданном курсе. Когда стальная лапа крепежей захватила его нос, а наземные службы натянули фиксирующие тросы, надежно привязывая летающий корабль к земле, капитан в рубке окончательно остановил двигатели, и пропеллеры, один из которых находился напротив посадочной палубы, стали замедлять вращение.

Электрический лифт в сердце мачты был предназначен для первого класса, всем остальным приходилось спускаться вниз по стальной серпантинной лестнице. Но на этот раз не мне.

Внутри помещения, обитого красным деревом, с зеркалом и большим кожаным диваном, поместились все путешественники. Выходящих в Риерте оказалось не так много – я, Осмунд с незажженной сигарой в зубах и переброшенным через плечо ружьем в кожаном футляре (отправивший раба спускаться пешком), дама с двумя детьми в костюмах морячков, господин в алом мундире полковника артиллерии и два риертца, судя по одежде, зажиточные торговцы.

Выйдя на открытое поле, я глубоко вдохнул свежий воздух, пахнущий ранней осенью и близким морем. Ветер и вправду был сильный. Холодный, резкий, налетающий с востока. Его порывы беспокоили пассажиров, устремившихся к зданию пограничного контроля, точно резвые кони, убежавшие с фермы, расположенной на живописных лугах южной окраины Хервингемма.

Я опустил кепку-восьмиклинку[38] из твида пониже на глаза, поправил лямку вещмешка на плече и тоже поспешил поскорее покинуть поле. Над горами собирались тучи. Они пока не торопились ползти к городу, но уже становилось понятно, что к середине дня начнется дождь.

Как я уже говорил, желающих приехать в Риерту было немного, что и не удивительно из-за напряженной обстановки в городе.

Цепочка прибывших горожан сразу шла в ворота, охраняемые солдатами, – им паспортный контроль не требовался. Второй и третий класс спешил на железнодорожный вокзал, находящийся тут же. Словно подтверждая свое присутствие, из-за домов раздался слабый гудок паровоза, работающего на угле. Во всем мире моторию старались использовать осторожно (дорого, местами опасно) и не пихать ее во все, что могло двигаться, когда есть пар, вполне способный справляться с этой задачей, пусть и не так эффективно.

Я поднял голову, посмотрел на огромное чудовище, висящее над летным полем. Меньше чем через час, заправившись новыми капсулами с моторией, водой и прочим, «Барнс Уоллес» покинет город и полетит дальше, в жаркий далекий Чой-Шхо.

Большую часть здания пограничной службы занимал огромный зал, стены которого украшали цветные плакаты. На четырех из них были нарисованы портреты людей с платками яркого лимонного вкуса, повязанными на шее. Я скользнул взглядом по надписям. «Террорист», «революционер», «бандит», «разыскивается жандармами», «особо опасен», «полагается награда», «сообщить о местонахождении» и так далее и тому подобное.

Как видно, это были те, кто не согласен с правлением нынешнего дукса, уничтожившего прежнюю правящую династию. Несмотря на богатство Риерты, в городе властвовало неравенство. То, что после переворота было принято многими с благосклонностью – Риерта не отдала технологии, а значит, будут деньги и рабочие места, – теперь казалось ошибочным. Рост мотории из года в год вызывал страх, а с ним начиналось недовольство властью. Многие семьи в фабричных районах потеряли кого-нибудь из-за этой дряни. И живущих тут пугало то, что находилось за Железным мостом, в кварталах Старой Академии и что порой вырывалось наружу, вопреки всем ухищрениям карантинных зон.

Но элита, гребущая цинтуры[39] от производства мотории, плевать хотела на обостряющиеся проблемы, подавляла бунты, топила заговорщиков, уничтожала конкурентов и правила суровой рукой уже одиннадцать лет, погружая огромный город в пучину ненависти, злобы, подозрений и затаившегося до поры до времени хаоса гражданской войны.

Портрет господина в пенсне, похожего на учителя сельской школы, был зачеркнут красным крестом, и рядом от руки оставлена надпись «Пойман».