Тадзимас - Владимир Алейников

На торжественном собрании, с трибуны, ветеран войны рассказывает о том, как они брали бруствер. «Взяли мы бруствер. Поднялся я на него. Посмотрел налево —… твою мать! Посмотрел направо —… твою мать! Посмотрел назад —… твою мать! Посмотрел вперед —… твою мать!» Голос из зала: «Ну, б…, и память у тебя!.»

Анекдот, по-моему, с глубоким и трагическим смыслом. Отсюда, наверное, и пошло тогда выражение: память у тебя, как у ветерана.

Был в эти же годы еще один замечательный анекдот. Очень мы его любили.

Едут люди мимо болота. Смотрят – а в болоте мужик стоит, по шею в тине. Одна голова наружу торчит. Люди ему кричат: «Мужик, ты что там делаешь? Вылезай скорее! А то утонешь!» – «Ах, отстаньте!» – отвечает мужик. «Мужик, ты что, сдурел? Давай выбирайся сюда. Мы поможем». – «Да отстаньте вы от меня!» – отвечает мужик. «Слушай, мужик! Ты что, спятил, что ли? Ведь погибнешь там зазря. Выползай из болота. Ну что ты там делаешь?» – «Ну живу я здесь, живу!..»

Вот это «ну живу я здесь, живу!» очень многое объясняло.

Ничего, восстановится, сохранится народная память. Ведь память и речь неразрывны. Они всегда – заодно. А вот в какой стране – и в какой среде – будем жить мы, это нам с вами все-таки надо решать – всем, разумеется, миром.

Разошлись мои книги по белу свету. Снова их в путь потянуло.

Странничество и затворничество – две их основных, с разной периодичностью чередующихся ипостаси, то есть – две сущности, два лика.

Издавна только так и бывает с моими текстами.

Для меня написанная книга – прежде всего произведение, за которое я спокоен, потому что работа завершена, и я отвечаю за нее, за ее уровень, за каждую букву, за каждую мысль. Эта книга может быть изданной, рано ли, поздно ли, а может годами, даже десятилетиями находиться среди моих бумаг, и у меня никогда не возникает желания брать рукопись в охапку, мчаться с нею по знакомым, всем ее читать, всех незамедлительно ставить в известность – вот, мол, глядите, что я новенького написал. Я доволен своим трудом – сам доволен, – и это вполне меня устраивает.

Мыслю я именно книгами. Такой у меня способ мышления – мой, личный. Каждая моя книга – единое, целостное произведение, где все абсолютно, что составляет этот организм, живой и сложный, это очередное свидетельство существования моего собственного мира, все, что собрано воедино там, внутри, под обложкой, – взаимосвязано.

Затворничество – привычное для меня условие труда. В затворничестве, вместе со мной, иногда недолго, иногда и подолгу, пребывают и мои книги. Время от времени они начинают путешествовать, независимо от меня. И сам я порой, как встарь, ощущаю зов пространства. Был помоложе – ездил по стране, бродяжил незнамо где, в постоянном движении находя нужные для творчества импульсы. Вообще легок был на подъем. Старше стал – поумерил свои порывы, теперь не только затворничаю, но и отшельничаю.

Внешний мир – сузился, внутренний же мир – все расширяется.

Значит, так надо. Значит, так и стоит мне на протяжении долгих уже лет жить.

К тому же чувствую себя человеком, не замаранным в грязи междувременья. Сталкиваться со многими мерзкими его проявлениями – брезгую. Пребывание в стаде – это не для меня. Вполне устраивает меня нынешняя, пускай и одинокая, независимость от разгулявшегося бреда.

Мои книги – мои собственные Веды, мои знания о том, что это такое – мир, мой вселенский дом.

Ну и, вполне естественно, книги, да вообще любые произведения искусства, всегда похожи на их автора, на того человека, кто их создал. Мои книги – похожи на меня.

Книги мои нынче – странствуют. И что же оказалось? Оказалось, что самые преданные, внимательные и отзывчивые их читатели – это читатели моего самиздата.

Вот какой непредсказуемый виток совершила загадочная, упрямая самиздатовская спираль! Опять пошла не прямо, а вкось. Так что же тогда вполне может ожидать всех нас впереди? Да мало ли что!

Снова поворот спирали – и, глядишь, оживет самиздат – в новом уже качестве, с применением куда более совершенной техники, нежели наши пишущие машинки, – оживет, задышит, призовет к действию. И все начнется по новой.

И так может быть. В нашей стране вообще все может быть – все, что угодно.

А что если строчки из песни – «но наш бронепоезд стоит на запасном пути» – это отчасти и о самиздате, и пресловутый бронепоезд – всего лишь иносказание, метафора до нужной поры дремлющей где-то на отшибе, терпеливо ждущей своего звездного часа, довольно грозной и не случайно дарованной нам чуть ли не от природы силы – или даже стихии? – и если она высвободится, вырвется наружу из своего затвора, – то что начнется тогда? Это, разумеется, шутка, но с немалой долей истины.

Я окончательно уяснил себе: круг моих читателей – самиздатовский круг – вот он, я его вижу, осознаю, он очень живуч, он существует, и пусть ряды людей самиздата уже основательно поредели, ничего не поделаешь, – но они и пополнились – представителями новых, молодых поколений.

Самиздат – самовосстанавливающаяся структура. Как и речь. Самиздатовский народ хорошо знает, что это такое – круговая порука, что это такое – дружба, что это такое – братство. Он по-прежнему сохраняет верность традициям: не только прочитай сам, но и дай возможность прочитать другому. Наш круг – это, в некотором роде, рыцарский орден. В нем собственные законы, правила, своя – не устану это повторять – этика. Это закаленное в былых невзгодах содружество избранных. И не думайте, что сказанное мною – всего лишь броская фраза. Избранность самиздатовцев из огромного числа прочих граждан, пусть среди них и хоть отбавляй распрекрасных, – очевидна. Самиздатовская честь – как благая весть, самиздатовское достоинство – как знамя для воинства.

Раньше как бывало? Человек самиздата получал от меня машинописный сборник, читал его, потом садился за машинку и перепечатывал – и отдавал сделанные под копирку экземпляры – прочим, надежным во всех отношениях, людям. А те, в свою очередь, поступали точно так же, – и тексты все продолжали свое хождение среди ценителей поэзии.

Нечто подобное происходит и теперь. Но только происходит это – с моими книгами.

Прямо как в музыке: тема старая, но с новыми вариациями, да и аранжировка иная, более современная, что ли, по звучанию, по техническому оснащению, – словно шагнувшая поближе к тому времени, в котором она звучит и воспринимается людьми. А мелодию – чем заменишь? Гарантия ее долговечности – ее подлинность.

Живут на Украине, в Кривом Роге, моем родном городе, на редкость хорошие люди, супруги Александр и Софья Учителя.

Алик и Соня – так я их по привычке называю.

Давным-давно, еще тридцать семь лет назад, когда я, шестнадцатилетний мальчишка, но уже весьма известный и подающий всякие там надежды местный поэт, переживающий бурную пору недолгого ученичества и быстрого роста, с несомненной пользой для себя сдружился с группой криворожских поэтов, людей тоже тогда молодых, но все же старше меня по возрасту, основательно, лет на восемь, на десять, а также и с некоторыми близкими к нашему кругу жителями славного степного края, как-то сразу, интуитивно, выделил я для сердца дорогих моих Учителей из числа прочих моих земляков – и эту сердечную приязнь, которая на самом деле гораздо больше и так вот, с ходу, не поддается изъяснению, но содержит в себе весь спектр дружеских чувств и даже больше, содержит то, что, подразумевая и другие достойные определения, назвать можно разве что именно верой в людей, – храню я свято – и, убежден, сохраню ее навсегда.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});