Казачий Дон: Пять веков воинской славы - Коллектив авторов

Общей для всего донского ареала является лишь традиция обхода дворов, называемая в народе «Христа славить». Этот обычай описан, как распространенный в конце XVIII века, В.Д. Сухоруковым. В качестве обходной песни мужчинами и детьми чаще исполняется тропарь «Рождество твое Христе Боже наш», реже ирмос «Христос рождается» и кондак «Девая днесь». Напевы и тексты в целом сопоставимы с входящими в церковную службу, но не вполне идентичны им, как в порядке следования, так по содержанию. И дети, и взрослые искажают или вставляют отсутствующие в каноническом тексте слова. В некоторых селениях, лежащих по течению Чира, православные прихожане интонируют одноголосную «дореформенную» версию напева тропаря, естественную для старообрядцев.

Вождение хороводов связано, прежде всего, с весенним периодом. На Дону известны почти все формы хороводов: игры, хороводы-шествия (в Великий пост), танки по улице и на месте, «карагоды» или «курагоды» с «припляской». Они приурочены к вечеринкам на зимних святках, к Масленице, пасхальной неделе и Красной горке, Троице.

Игровые хороводы представлены общеславянскими разновидностями – «Просо», «На горе мак», «Дрема» – и русскими – «Плетень», «Ходит барин кругом карагода». Локальное распространение имеют «Олень», «Шла утица по бережку», «Грушица», «Черный баран», «Кострома» (верхнедонские станицы и хутора); «У перепелки головка болит», «Царь да по городу гуляет» (среднедонские). Преимущественно на Северском Донце зафиксированы «Конопля», «Краповое колесо».

Танки характерны для Северского Донца и станиц и хуторов, расположенных вблизи его впадения в Дон. В отличие от актуальных и в наше время обходных календарных обрядов хороводы сохранились частично в основном в формах с «припляской», будь то ходовые танки или «курагоды». Игровые и «вечериношные» можно отнести к сфере памяти. Большая часть календарных и хороводных песен образуют одну музыкально-стилистическую группу. Их напевы строятся по типу «сцепления» контрастных мелодических ячеек. Некоторые «таношные» песни Северского Донца, входящие в свадебный обряд, сближаются по мелодике с его песнями. «Карагодные» песни, в силу участия в них мужчин и доминирования их мелодического и темброво-фактурного стереотипа, сближаются с воинским «ядром» традиции.

Свадебные обряды и входящие в них песни продолжают жить. В пределах одного населенного пункта бытует до двадцати напевов с групповым прикреплением текстов – от двух-трех текстов с песенными, до 50–70 с припевочными. Обширный свадебный репертуар трудно соотнести с какой-либо коренной русской традицией. Аналогии в объеме песенного материала обнаруживаются скорее в южных переселенческих. При сравнении с другими традициями свадебных песен, относящихся к контактным обрядам, совпадения обнаруживаются на западных русских территориях и на белорусском и украинском пограничье. Прощальные песни, связанные с обрядами отчуждения невесты от родного дома и своей половозрастной группы (с текстами акцентного строя) соотносятся с иным ареалом – средне– и северо-русским. Общеславянские и русские свадебные песни имеют на Дону разную локализацию. Так, свадебные прощальные песни акцентного строя (типа «Ты река ли, моя реченька», «Расшаталась в поле грушица», «Как по морю, морю синему») зафиксированы в поселениях, расположенных по Чиру и лежащих выше его впадения в Дон. Западнее обозначенной границы они практически не встречаются. Исключения («Вечер, вечер, вечеришнички») воспринимаются как отдельные вкрапления. Для донской свадьбы характерны многочисленные величальные песни и припевки, по текстам совпадающие с их верхневолжскими и северными аналогами. По напеву же они весьма необычны и оригинальны.

Достоянием донской традиции были и «невестины» или «ночушечные» песни («А за морем утица воскрикнула», «Ой, по морю, морю синему», «Лебедушка», «Черная галочка на раките сидела» и др.). Их уникальность в узколокальном бытовании, индивидуализированном напеве, связываемом с одним текстом и стилистическими признаками протяжных песен (наличие словообрывов, вставок, ладовой переменности, широкий диапазон и др.). За пределами Дона свадебные песни подобного типа фиксировались фольклористами в ульяновском Заволжье.

В современной свадьбе утрачены почти все эпизоды и музыкально-поэтические жанры, связанные с семантикой перехода невесты из девиц в молодицы (причитания, прощальные песни девичника, «ночушек» и посада). Во всех районах Дона ввиду этого свадебный обряд приобрел праздничный характер, сродни славянским ритуалам «веселья». Особенно ощутимо это проявляется в составе песенных жанров, где доминируют различного рода припевки с шести– и восьмислоговым цезурированным стихом (так называемые тирады), широко известные в репертуаре восточных, южных и западных (поляков) славян, и «контактные» песни, сопровождающие действие двух родов, направленные на сближение.

Если попытаться ответить на вопрос, что же придает местным женским песням особый колорит, мы должны отметить процесс мелодического «переинтонирования» и особенности ведения слова. Это особая форма орнаментального «растягивания» слога, называемая в народе «переливом», включение в распевы размашистых квартовых и квинтовых ходов, иногда тенденция к расслоению голосов, с выделением верхнего. Перечисленные признаки (как и отмеченная общность поэтического языка) позволяют в известной мере сблизить в стилевом отношении репертуар внешнего и внутреннего быта.

Среди прозаических жанров более индивидуализированы исторические и топонимические предания. Изучением исторических занимались Ф.В. и Т.И. Тумилевичи. В их трудах разработаны две тематические группы, связанные с фигурами Ермака и Степана Разина. Еще сохраняются в памяти носителей традиции предания о Петре I, носящие характер так называемых исторических анекдотов. Таковы «анекдоты» (термин информантов) о Я.П. Бакланове, о Пугачеве и Потемкине, о Петре I и казаке Пядухе. Последний был зафиксирован еще в конце XVIII в. Е. Кательниковым: «…Во время плытья его величества по Дону в нашем городке становился на квартире у Чебачихи. Из бывших с ним людей одному приказал государь стрелить через Дон по утке, плавающей под задонским берегом. Но тот ее не застрелил. Государь потребовал, нет ли кого из наших, кто бы с такого расстояния убил утку. Вызвался молодой казак по прозванию Пядух и из пищали убил утку не целившись. Тогда государь сказал: «Исполать, казак! Хотя и я убью, но только поцелюсь». Пядух умер в 1795 г.; он жил около 100 лет».

К анекдотам могут быть отнесены и объяснения кличек жителей донских станиц, помещенные в издании «Фольклор Дона и Кубани» (1938) и книге В.Н. Королева «Старые Вешки» («Бугай», «Лапша», «Чапура», «Козлы»).

Экспедиции фиксируют устойчивое бытование топонимических преданий, объясняющих название тех или иных памятных мест. В станице Николаевской записано предание о «Манькиной бешеной яме» или «Манькиной коловерти», о Мариновском (станицы Мариинской. – Т. Р. ) монастыре; в станице Раздорской о Петровской гавани острова Поречного; в станицах Нагавской и Жуковской об их происхождении. Многочисленны предания о курганах, о переносе поселений на другие места.

Промежуточной формой между преданиями и устными рассказами являются сказы о действительных событиях казачьей и советской истории Донского края. Одни, возможно в силу хронологической близости освещаемых событий, носят подчеркнуто документальный характер («Точилина гора», «Тарас»). Другие являются переработкой традиционных преданий («Лазоревые цветы» и «Как девка на войну ходила»).

Устные рассказы, представляющие собой переработку фрагментов литературных произведений, исторических трудов, школьных и иных учебников, в среде казаков были чрезвычайно популярны. Они были не только принадлежностью дореволюционного военного быта, но активно бытовали в годы Великой Отечественной войны. Часто пересказываются страницы книги П.Н. Краснова «Картины былого Тихого Дона» и других работ известных донских историков. Они стали вторичными источниками зафиксированных когда-то устных рассказов. И в наши дни этот жанр сохраняет свое значение, с той лишь разницей, что публичное чтение сменилось рассказом в кругу друзей.

Довольно прочно удерживаются в сознании носителей заговоры (включая воинские). Они достаточно полно представлены в публикациях и полевых записях. Носители традиции именуют их «молитвами». Поэтические приемы и стилистика заговоров во многом определяются адресатом и обстоятельствами исполнения. Простейшие из них, предназначенные детям, примыкают к коротким жанрам материнского фольклора:

Кукуш, кукуш,

На тебе ячмень;

Чего хочешь,

Того купишь.

Купи себе топорок,

Руби себе поперек.

Некоторые заговоры ближе обрядовым фольклорным текстам (1), другие возникают на основе молитв (2):