Повернуть судьбу вспять - Анастасия Вихарева

Но продолжалось это недолго…

Месяца через два, когда у них в доме сидело много народа — правили дом, меняя гнилые бревна, — отчим выбежал на улицу и вернулся с топором, пригрозив всем выпустить кишки. Кто-то вырвал у него топор и бросил, а после люди разбежались кто куда. Любка в это время как раз мыла в ограде посуду. Мать начала его успокаивать. Сначала он вроде бы успокоился, а потом схватил ее и начал бить, повалив на землю и пиная ногами. Мать не могла даже вскрикнуть, только охала и хрипела. Любка набросилась на него сзади, намертво вцепившись в ноги. Мать отчим пинать перестал, вышибая дух теперь уже из нее — но Любка ничего не чувствовала, тело снова было не ее.

А потом начал искать брошенный топор, волоча ее за собой за платье…

Пока он шарился в траве, мать успела подняться на ноги. Прихрамывая, бросилась бежать.

Заметив, что мать далеко, Любка со всей силы вцепилась зубами в руку отчима, прокусив до крови. Он на мгновение взвыл, выпустив ее и прижав руку к себе. Бегала она быстро, в школе никто не мог ее обогнать, кроме мальчиков и девочек из старших классов — она догнала мать на повороте и обернулась — отчим за ними не погнался, остановившись у калитки.

Первым делом забежали к Нинкиной матери, которая в это время стряпала пирожки…

В новом доме у Нинки комнат было много, целых три. Теперь, когда она работала в магазине, который стоял в самом центре села, жили они так богато, как больше никто, наверное, не жил, кроме председателей сельсовета и начальников колхоза, которые тоже получили по кирпичному дому на этой улице, построенных для них. У Нинки были самые красивые платья, игрушки и вещи. В большой комнате стоял цветной, а не черно-белый телевизор «Рекорд» — и огромный. Вкусно пахло хлебом. Во дворе стояла машина «москвич», на котором они ездили и в район, и за вениками, а порой довозили Нинку до школы. Им даже телефон провели.

— Тина, зачем ты будешь в милицию звонить?! — испугалась Нинкина мать, загораживая собой телефон. — Вон, какая пьяная! Сама-то лучше? Чего люди о тебе подумают? С ума не сходи! Приревновал, наверное. Ты с мужиком не живала… Хвостом при муже не крутят. Ну, если ревнует, значит, любит! — она успокоилась, вдруг перейдя на поучительный тон. — Вот увидишь, проспится, будет ноги целовать!

Мать сразу сникла, сильно ссутулившись и состарившись.

Глаза у нее и правда были какими-то неживыми, а движения заторможенными. Но пьяной мать не была, Любка это знала точно — за стол только-только сели. Пьяным был отчим, он спрятал бутылку водки в стайке, а когда заходил туда будто бы по делам, наливал себе по пол стакана и выпивал. Бутылку Любка нашла, когда ходила кормить овец. Когда дом править закончили, она была уже пустая.

Любка потрясла мать за плечо, но она не проснулась, будто и в самом деле была пьяная. Нинкина мать покачала головой, бросила в углу на пол фуфайки, перетащила мать и отправилась стряпать пирожки дальше. И даже угостила двумя пирожками Любку. А Любка встревожилась. Она видела, как отчим пинал и месил мать. Как тесто. И понимала, что он мог ее покалечить.

А ночью, после того как она сходила за Николкой, который играл с соседскими девчонками, Любка заснула и ей приснился страшный сон. Словно кто-то схватил за горло и сжал его. Она хотела вздохнуть, но воздуха не было, стало вдруг темно, будто провалилась во тьму. И чем больше она пыталась выбраться, тем глубже ее засасывало.

Она уже подумала, что умирает, когда вдруг глаза открылись — и сразу вздохнула свободно, как будто не было страшного сна…

А на первое сентября, когда она пошла в четвертый класс, о том, что они не спали дома, в школе знали все.

И как пьяная мать, шатаясь и вопя, бежала по улице, сверкая панталонами, и как Любкин отчим свистел ей в след, и как улепетывала сама Любка впереди матери от нового отца, который не собирался их защищать. И как выгнали их все, к кому они просились, и как ночевали на фуфайках, в которых от навоза чистят стайку, потому что в другое место положить ни мать, ни Любку было нельзя, а еще, что мать переблевались и обоссались…

Посмотреть и посмеяться приходили даже из пятых и шестых классов.

Любку дергали за волосы и предлагали показать, как она бежала. Об одноклассниках говорить не приходилось. Такая новость была им как праздник. И без причины норовили стукнуть из-за спины, чтобы покрасоваться перед Ингой…

В школе Любку не любили, это началось в конце второго класса, когда в класс пришла Инга. Ее Любка теперь ненавидела точно так же, как Нинку, с которой Инга сразу же подружилась, поднимая в глазах всего класса. Родители ее были учителями, а отец еще воспитателем в интернате.

До этого к Любке относились обычно, как ко всем…

Она приехала из далекого города. Как учителям, неподалеку от школы, в двухэтажном здании в самом центре села им сразу дали огромную квартиру с тремя комнатами. Вещи, которые они привезли с собой, многим казались признаком роскоши. Две стенки, буфет, трюмо, круглый стол на гнутых ножках…

Инга была красивая, не признать этого у Любки не получилось.

С волнистыми огненно-медными волосами, заплетенными в толстую косу. С огромными голубыми глазами. Пожалуй, худенькая, но изящная — и умница. Училась она хорошо. И одевалась, не как все — одежду на вырост ей никто не покупал. Платья и юбочки были короткими, так что всегда можно было видеть коленки. И колготки, не из хлопка, когда коленки вытягиваются после первой стирки — и белые, и сиреневые, и желтые с бабочками. Спортивный костюм специальный, с красивой молнией вместо пуговиц. Свое светлое коричневое платье она одевала редко, только по праздникам, когда просили прийти в белом фартуке. В другое время ходила в юбке или шерстяных сарафанах поверх красивых шелковых блузок, украшая себя не только пионерским галстуком, который выглядел как повязка, но и такими, которые носили мужчины — и синий, и черный, и с вышивкой. И сапоги не сапоги. Такие даже Нинкина мать не смогла достать — темно-зеленые, с сиреневыми и розоватыми мазками. Не то что у других, когда на два размера больше, чтобы по распутице можно было одеть с шерстяным носком.

С Ингой у Любки отношения не сложились сразу. С первого дня. Когда Любка вспоминала об этом, то, наверное, винила себя, а не Ингу. Но перегибать палку все же не стоило.

Ингу посадили с нею, других свободных парт не было. Любка восприняла ее с воодушевлением и восхищением, старясь подсмотреть, как она пишет. Паста у Инги была не синяя, а светло сиреневая. А сама ручка, словно сделанная по заказу из цветного стекла.

Но ненадолго…

Инга вдруг уставилась на нее и закричала в ужасе, отскочив.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});