На пороге надежды - Теодор Вайсенборн

- Мамочка, возьми меня с собой! Забери меня отсюда! Я тут долго не вынесу, мамочка! Пожалуйста! - Он не думал о том, что его могут видеть ребята из его группы, он не успел даже подумать, что стыдно вести себя так не по-мужски. Он только повторял: - Возьми меня с собой! Забери меня отсюда! Слова давались ему с большим трудом - приходилось пересиливать рыдания, потому что уже невозможно было сдерживать слезы и еще потому, что он заметил, как застыло мамино лицо после невольного сочувственного жеста, и понял: просить бессмысленно.

Она погладила его по голове, на секунду прижала к себе еще крепче и ответила:

- Ты же знаешь, Йоген, что этого нельзя. Осталось немного потерпеть. Совсем немножко. И потом, ты ведь сам сказал, что здесь очень хорошо, гораздо лучше, чем дома!

- Возьми меня! - повторил он уже без всякой надежды, и ему стало обидно, что она сделала вид, будто и впрямь поверила в его ложь.

- Выше голову, Йоген! Я скоро опять приду. А до этого ты к нам приедешь на девичник, а потом и на свадьбу. Это наверняка будет прекрасно, тебе так не кажется?

- Да, - подтвердил он, потом отстранился и добавил холодно: - Это наверняка будет прекрасно.

- Ну, вот видишь! Передать от тебя привет господину Мёллеру?

- Как хочешь.

Мама пошла, оглянулась на прощание и помахала. Йоген тоже поднял руку, но это выглядело так, будто он тянулся к маме, которая переходила улицу к трамвайной остановке, будто пытался удержать ее, но никак не мог ухватить.

Потом он стоял у забора, видел, как подошел трамвай, мама влезла, трамвай тронулся. Йоген смотрел ему вслед, и в том, как он потер ладонями глаза, сквозила плохо скрываемая злость.

Он простоял еще несколько минут, озирая улицу. Трамвай уже давно исчез из виду.

Мимо шла женщина, держа за руку маленького мальчика лет пяти-шести. И Йоген услышал, как она объясняла малышу:

- Сюда попадают непослушные мальчишки, понял?

На что малыш чуть ли не с мольбой в голосе ответил:

- Но ведь я послушный, мамочка, правда?

Йоген не стал ждать, согласится ли мать с этим или что-то возразит.

- Корова тупая! - бросил он ей вдогонку, а потом сказал громко, словно хотел сообщить это всем, кто бы ни шел мимо: - А теперь я пойду в футбол играть - с другими непослушными мальчишками. А после можете стрескать хоть все, что этот деловой господин Мёллер наприсылал. Я крошки от него не возьму! Отчим... Сейчас умру от смеха!

Но прозвучало это совсем не весело.

Вечером Йоген написал сочинение, которое Шмель без всяких яких потребует от него завтра. «Почему я здесь», - вывел он аккуратно заголовок. Все остальное не потребовало ни малейших умственных затрат. Содержание не менялось ни разу. Господин Шаумель и не читал эти сочинения, он их просто складывал, неделя за неделей копил все новые свидетельства его несознательности. Что порождало в видавшем виды воспитателе серьезные сомнения относительно того, возможно ли из этого Юргена-Йоахима Йегера сделать когда-нибудь благоразумного человека.

9

Господин Катц самолично отправился с Йогеном за крупными покупками. Он уже потому не хотел остаться в стороне, что чрезвычайно редко можно было позволить себе одеть кого-нибудь из воспитанников, не задумываясь о скудных средствах, которые всегда выделялись на эту статью расходов. Госпожа Йегер просила ни на чем не экономить. Он радовался, видя, с каким рвением Йоген прочесывал костюмные ряды, то и дело скрываясь в примерочной кабине, как он вертелся перед зеркалом, кривил нос или одобрительно кивал. Господин Катц дал ему полную свободу, лишь изредка вставлял словечко, если ему казалось, что на Йогене чересчур пестрая вещь; он пробовал на ощупь материал, - проверял цену, высказывал свое мнение о том, какая рубашка и какой галстук больше всего подходят к костюму, выбранному Йогеном, напоминал, что и носки должны соответствовать и что новый костюм теряет сразу половину своей привлекательности без новых туфель.

До сих пор к таким покупкам Йоген относился с неприязнью, сегодня же он просто наслаждался. Он чувствовал необычайную свободу, стоя среди многочисленных покупателей, получая серьезную и профессиональную консультацию от молодого продавца. И еще он любовался своим отражением в зеркале. Даже Аксель не выглядел так элегантно, как он сейчас, - это уж точно.

Радость омрачалась лишь тогда, когда он вспоминал, в связи с каким событием его тут наряжали с ног до головы. От мысли о девичнике и свадьбе становилось не по себе, как бы там товарищи ни завидовали, что он проведет дома три праздничных дня.

Господин Катц удивлялся разговорчивости и доверительности, которые он неожиданно открыл в этом Йогене. Может, все-таки стоило подумать о переводе мальчика в другую группу, где ему, не исключено, будет лучше? Характеристики, которые регулярно собирал господин Катц, рисовали ему совершенно другой образ. Пока очевидно, что между воспитателем и воспитанником контакта нет, а чем дальше, тем труднее заставить воспитателя изменить свое мнение. Ведь оно сложилось и устоялось без всякого злого умысла и как бы вполне объективно. Перевод же иногда совершал чудеса, особенно если материалы от предыдущего воспитателя препровождались с некоторой задержкой, дабы дать новому наставнику возможность сначала составить собственное суждение о новичке. Господин Катц решил при первом удобном случае подумать о таком переводе, но сразу же перенес его мысленно на несколько недель. Сложившаяся ситуация не очень подходила для этого: именно в последнее время произошли некоторые недоразумения между господином Шаумелем и Йогеном, а потому скорый перевод в новую группу мог быть расценен парнем как своего рода триумф, что было бы непедагогично.

Йоген спросил:

- А можно мне пока во всем новом остаться?

Господин Катц разрешил и теперь, идя с Йогеном по оживленным улицам, невольно подумал, что любому отцу на его месте впору было бы гордиться таким сыном.

- А как насчет чашечки кофе с пирожным? - спросил господин Катц, уже сворачивая к небольшому кафе, которое в этот послеобеденный час служило излюбленным местом встречи многих домохозяек, своеобразным островком отдохновения среди транспортной сумятицы города.

Трое музыкантов развлекали гостей. Нежная мелодия скрипки витала над звяканьем чашек и вилочек для тортов. Господин Катц пил кофе и исподтишка наблюдал, с каким усердием налегал Йоген на двойную порцию выбранного им сливочного торта.

Вообще-то жаль, думал господин Катц, надо было воспитателем в группе остаться. По крайней мере, можно хоть поговорить с парнем по душам, какой бы раздутой ни была группа. А когда ты директор... Бумажная канитель поглощает тебя с головой, за горами личных дел, документов, счетов и статистических отчетов ребят почти не видно. Действительно, жаль.

Когда-то господин Катц с увлечением работал воспитателем, но слишком добросовестно, чтобы задержаться на этом посту. Некоторые из молодых людей, недавно вступивших на педагогическую стезю или проведших в специнтернате несколько недель в качестве практикантов, посмеивались над ним. Им казалось, что его стиль отдавал некоторой патриархальностью, а педагогические воззрения и методы с позиций современной теоретической мысли выглядели несколько наивными. Иронически улыбаясь, практиканты называли его за глаза «наш Песталоцци». Хотя в душе очень симпатизировали господину Катцу.

- Не довольствуйтесь лишь поверхностным слоем, который вы вычитываете из личных дел, - не уставал призывать он. - О родителях там почти ничего не сказано, а я достаточно часто убеждался в том, что, в сущности, им следовало бы находиться тут вместо своих детей. Сапожник должен три года учиться, прежде чем ему доверят шить обувь для других. А отцом и матерью может стать каждый, и тогда он автоматически получает право что-то решать, влиять на людские судьбы, хотя сплошь да рядом никто по-настоящему не пытался овладеть этой сложнейшей профессией - родитель. Если сапожник запорол туфлю, извел кожу впустую, он просто выкинет испорченный образец и начнет кроить заново. Если у него строгий шеф, то ему, глядишь, придется возместить убытки. Но если у родителей с их детьми что-то не ладится, то виноваты всегда ребята, и тогда они попадают к нам, а уж мы должны доводить их до ума.

Особое недоверие вызывали у господина Катца родители, которые сдавали детей по добровольному ходатайству. Их он отказывался понимать и порой говорил своей жене:

- И что это только за родители, скажи на милость? Ну что за беда, если б наш мальчик доставлял нам определенные трудности! Даже если бы он разок и выкинул что-нибудь! Пусть бы он нам действительно стоил больших усилий и мы иногда сердились на него, чего не бывает. Но от себя бы никуда не отпустили. Ведь заботиться о нем - наш долг.