Меч Шеола - Николай Ярославцев

— Позволь на меч твой подивиться.

Любопытство так и разбирает воеводу. Дальше уж терпеть не может. Да и людей тоже. Снова обступили со всех сторон и в сотни глаз его разглядывают. А кто — то и рукой тянется к рукаву тянется. — Уж больно диковинный. Не здешних земель работа. И в навершии звери невиданный глазами светится.

— Не дастся он тебе в руки, хоть ты и воевода. — Скупо отозвался он. Говорить совсем не хотелось. И немного виновато пояснил. — Заговоренный он от чужих рук. Заклятие крепкое над ним. Бедой обернуться может. А то и смертью.

Воевода, который уж было руку протянул к рукояти, торопливо отдернул ее. И даже из опасения отодвинулся на шаг от него.

— А работы же и правда не здешней. Из далеких земель его дедко Вран, волхв, который меня, сироту растил, привез. — На губах появилась горькая складка. — Он растил, а его не уберег.

От удивления воевода бровью дернул.

— А кто тебя бою учил? И стрелы метать сподобил так скоро?

— Так он же и учил.

— Дивно мне это. — Воевода снова не сдержал своего удивления. — Волхв и ратному делу учит.

Тянут его за рукав в город, в распахнутые ворота. Все больше и больше любопытство людей разбирает. Тайны со всех сторон из него выпирают. И все у не так. И меч не наш, и лук чудной. Из рога, да тому же и гнут двояко. И слова ведомы такие, которые и не каждому волхву ведомы. А уж что боя касаемо! Сколько же его стрелами посечено! А мечом побито….

Упирается Радко, отнекивается. Аж щеки горят, ловя на себе сотни глаз. А от девичьих взглядов впору под землю провалиться.

— Куда же ты пойдешь? Кровищей весь улился. Бабы наши тебе и рубашонку простирнут, и порты. — Вмешался мужик, который первым отозвался на его голос в воротах. За всем и про куль забыл, что тащил на своих плечах.

— Зачем стирать? — Совсем растерялся Радогор, — Не надо стирать. И так пройдет

И в самом деле, кровь на его лицу, на руках начала сворачиваться, превращаясь в подобие чешуи. Провел ладонью по лицу, счищая ее с лица, как речной песок. Затем тоже самое проделал с руками.

— Остальное само отвалится. — Пробормотал он.

Но, на всякий случай, передернул плечами, как дикий зверь стряхивая капли дождя. Но не остановился на этом, и багровея от смущения отряхнул и рубаху с портками, следя за тем, как на землю сыплется с чуть слышным шуршанием, засохшая кровь. И не с удивлением, со страхом люди, и сам воевода, увидели, что лицо его, руки и даже тело стало таким, словно он только, что вышел из парной бани. И не только тело. Одежда смотрелась на нем теперь так, словно покила в щелоке. А потом побывала под вальком старательной хозяйки. И, мало того, слабый запах леса исходил от его волос.

— Колдун… — Уловил он испуганный бабий голос.

Покосился на голос, не поворачивая головы. В ужасе и рот ладошкой прикрыла. И выругался в душе, кляня себя за неосторожный поступок.

— Цыть ты, дура.

И мужик, вытаращив глаза, продолжал уже не так бойко и уверенно.

— Мужики тебе сапоги подлатают…

И покосился на его ноги, боясь увидеть, что и сапоги волей этого парня тоже сами собой поправились. А иначе и не скажешь.

— Раз торопился, так поди и не ел по людски, и не спал. Глаза провалились. Отдохнешь. — И уже уверенней, на правах старого знакомца. — А хоть бы у меня. Места хватит. А нет, так постоялый двор приютит. Меня торопкой зовут. А почему, сам не знаю. Спешить, не спешу, а все Торопка да Торопка. Как жеребенка — стригунка.

— На свет ты поторопился явиться раньше времени. Вот и нарекли тебя Торопкой. — Воевода не скрывал своего недовольства тем, что мужик опередил его. — И языком торопишься вечно вперед заскочить. И сейчас торопишься со своим словом.

И повернулся к Радогору.

— Но Торопка истину говорит. Отдохнешь, погостишь у нас, а там, гляди, и вовсе останешься. Сам сказал сирота. И городище твое разорено.

Воевода и есть воевода. И речет, как набольший муж.

— Мы хоть и не бэрьего рода, а все ж в родне, коли по одной земле ходим. И одним языком речи говорим.

Ягодка таинственным образом угадавший, что его собираются кормить. Тихо, но так, чтобы его услышал Радко, заскулил. Не проч был угоститься и вран, о чем и намекнул, пощелкав клювом за его ухом.

— Ну, вот, видишь. И приятели твои не возражают. А заодно и о тех людях тебя послушаем, коих побили. Сам видишь, — Воевода сам подхватил его под локоть и увлек в ворота. — Посмотришь сам… Живем на людном месте. На все стороны открыты. И к нам отовсюду ходят. И сами мы на месте не сидим. Поэтом у и знать должны кого и с какой стороны опасаться надобно. Сегодня ты помог, успели. А другим разом можем и не успеть.

Нашелся таки воевода. Говорит уверенно, значительно. Со знанием дела. От такой просьбы не откажешься. Довод не оспоримый.

— Да и куда идти? В какую сторону? Как перст один. Вокруг люди, а на него одиночество накатилось О чем — то говорят, спрашивают, до него слова не долетают. Словно глухой стеной от всех отгородился. А одиночество такое, хоть плач. А как заплачешь? Нет слез, высохли. И люди смотрят.

Больше уже не сопротивлялся. Дал себя увлечь воеводе и послушно шел рядом с ним, окруженный со всех сторон народом.

Дорогу воеводе заступил воин.

— Не осталось живых, воевода. — Торопясь, доложил он, бросая быстрый взгляд на Радогора. — Мертвы даже те, на ком и ран не видно. Со страха должно быть умерли, когда такое началось.

Широким жестом руки воин показал в сторону ворот.

— Я и сам чуть не обмер, да некогда было.

Улица тянется от ворот к берегу, к другим воротам. А там сбегает избитой, истоптанной пологой лестницей к лодкам. Радогор искоса разглядывает улицу. Не жилища, по самую кровлю вкопанные в землю, избы и дома просторные с двух сторон вдоль улицу тянуться. Смотрят на них, на улицу оконцами. И оконца не волоковые. Слюдяные. Или бычьи пузырем затянутые. И избы не соломой прелой крыты, не дерниной, тесом… За избами огороды зеленеют. Из улицы проулками город в обе стороны в ширь разбегается.

А из всех изб одна привлекла его внимание. Просторная, под шатровой крышей. И с высоким просторным крыльцом. Перед крыльцом трава до земли вытоптана. Сюда, должно быть, за судом приходя, за советом. Или правду искать. У них в городище так было.

Псы в летней горячей пыли валяются, успокаиваясь от недавнего шума. Поглядывают на него сонными глазами, а более того на бэра, который по неизвестно какому праву шагает с гордым видом без опаски улицей. Дернула одна верхней губой, показ добротные клыки. Не злобы ради, а чтобы знал зверь, кто здесь хозяин. И тут же получила сапогом в бок.

И напрасно, подумалось Радогору.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});