Хаидэ - Елена Блонди

— Мвэммм! Ы! — прорычал-простонал Нуба, кинувшись следом, поймал ее длинной рукой, обхватывая поперек живота, выдернул из воды, поднимая тучи радостных брызг, схватил второй рукой вокруг пояса и, прижимая к себе, откачнулся, переступая босыми ногами, чтоб отпустить девочку там, где берег уже не ползет в воду при каждом движении.

— Пусти! — смеясь, княжна уперлась ему в грудь и замотала головой, стряхивая с плеча привязанную шнурком шапку, — я и не упала, не ругай. Если бы не дурная птица…

Он поставил ее на траву, гримасничая, быстро развязал мокрый узел и откинул шапку. Собрал в большую горсть потемневшие мокрые волосы, отжимая воду. Нахмурился, чтоб она видела.

Топчась по траве, подставляя голову и вытягивая руки, чтоб снял с нее рубаху, княжна рассуждала, смеясь и споря с молчаливым спутником.

— Ну и что? Зато я видела их, совсем близко. Между зеленым и черным, они стояли — цветные-цветные. Птица одну унесла, съест ведь, жалко, такую красивую и съест. Ну, может птенцам, им ладно, пусть, они глупы и не понимают красоты. Я? Нет, я умна. Неправда, Нуба! Мне уже вот сколько! Двенадцать! А ты со мной, будто я в колыбели. Зачем штаны? Они сухие. Почти. Хорошо, хорошо, только не говори Фитии. А дым она не унюхает. Ты собери хворост, а я пока раскину одежду на ветки.

Когда он вернулся с охапкой хвороста, княжна сидела на корточках, обхватив голые колени пупырчатыми руками, и Нуба укоризненно цокнул языком. Весеннее солнце ярилось вовсю, но не могло прогреть воду ручья, и ветер задувал с севера, приносил в себе дыхание талого снега. Быстро двигаясь, он разложил ветки, устроил среди них ворошок сухой прошлогодней травы и высек огонь. Когда почти невидные в свете дня, языки пламени запрыгали, переползая с ветки на ветку, княжна протянула руки к огню, со вздохом пошевелила озябшими пальцами.

Нуба ушел к низким зарослям шиповника, присев, отрыл несколько белых корней спаржи и, принеся, прикопал их у края огня. Сел рядом, вытягивая над черными коленями длинные руки. Княжна подобралась ближе и, поворачиваясь, как ящерица, влезла к нему между колен, прижалась к теплому животу, обнимая, насколько хватало рук, вздохнула.

— Ты теплый. И совсем сухой. Знаешь, Нуба, как хорошо, что с тобой можно, как мне хочется, просто. Будто я вовсе и не княжна. И не суждена знатному.

Поглядывая на светлую макушку у своей груди, Нуба ухмыльнулся. Сидит, трещит. Не княжна. А сама чуть что — глаза ледяные и рот сжат, как лезвие. И голосом таким может сказать, будто и не девчонка, а воин, и не простой. Но не замечает. Разве есть нужда замечать, что в крови по рождению?

— Только тут эти рыбы. Такие красивые. Они плывут по ручью к морю, я знаю. Пастух Ай говорил, только они могут жить в воде пресной и в воде соленой. Жаль, что нельзя взять одну рыбу с собой, она ведь умрет.

При каждом слове он чувствовал тепло ее дыхания. Вот сказала про смерть и замолчала. Даже дышать стала тише и легче.

И тогда, открывая запечатанный судьбой рот, медленно разлепляя пересохшие губы, он ответил княжне, голосом гулким и глубоким, какого не слышал у себя. Никогда.

— Я принесу тебе таких, Хаидэ. Только стеклянных. Я знаю мастеров, далеко, за морями, которые делают этих рыб. В огне.

Будто услышав последнее, растянувшееся в вечность слово, огонь завыл и кинулся с вороха веток, облизывая висящие над костром мокрые вещи, рванулся в лицо, ширясь и вырастая. И ничего не осталось, только огонь перед глазами и жар, обжигающий лицо.

Нуба закричал, обхватывая девочку, откинулся назад, поворачиваясь на пятках, зашарил руками по голой груди. Один. Нет ее, исчезла, утекая из рук, утончаясь и пропадая.

Невнятно и мерно забормотал над головой глуховатый голос маримму, ударил в левое ухо стук барабана, перемежаясь с шелестом бамбуковой погремушки.

Всхлипнув и дергаясь, Нуба раскрыл глаза, водя ими по черным листьям, гроздьями свешенным над маленьким костром. Сглотнул пересохшим горлом, ощупывая языком сухой рот. На бритую голову легла теплая рука маримму. Продолжая выпевать слова, тот придерживал его затылок, покачивая успокаивающе.

— Где… она? Ку-да?…

Слова проталкивались колючими шариками, застревая в горле, но надо было спросить, потому что — исчезла, а как же он будет хранить ее. Он вытянул перед собой удивительно тонкую жалкую руку, сжал кулак и, сморщив лицо, возненавидел свое тощее юношеское тело, худые плечи, острые колени.

— Имя! Назови мне его! — лицо маримму приблизилось, глаза впились в лицо мальчика, и боль побежала по руке, там, где учитель схватил его запястье, сжимая все сильнее.

— Хаи… Хаидэ, княжна…

Размываясь, утекая белым тонким песком, взвихренным водяными струями, исчезала широкая степь, полная через край сочных трав и цветов, нежных и пряных запахов и птичьих вскриков. Исчезал ручей, бегущий к морю по руслу из золотого песка и желтой глины. Ива, опустившая ветки в прозрачную воду. Светлые мокрые волосы девочки, прижавшейся к широкой черной груди.

Маримму, глядя в теряющие выражение глаза, ждал. Но лицо мальчика, лежащего головой на его коленях, каменело, превращаясь в равнодушную маску. И тогда он, встряхнув тыкву-бутылочку, поднес узкое горло к сухим губам, раздвинул их пальцем. Мальчик послушно приоткрыл рот, глотнул протекшую по языку влагу. Убирая бутылочку, маримму быстро заткнул ее пробкой, бережно пряча за пояс в распахнутый мешочек. Придерживая голову мальчика, глядя, как закатываются глаза, показывая полумесяцы белков, а из уголка рта натекает тонкая ниточка блестящей слюны, стал ждать.

По обеим сторонам толстого дерева, под которым сидел маримму с бесчувственным телом на коленях, два учителя помоложе мерно встряхивали — один маленький барабан, прижатый к белой тоге, другой — погремушку в черной руке.

Потрескивал тихий огонь, пролезая звуками в промежутки, когда замолкал барабан, мелькали на глянцевых листьях красные пятна. Мальчик спал, мерно поднимая и опуская грудь с выступающими ребрами, и его голова тяжелела на локте маримму. Время шло. Над черной кроной, перекрывающей усыпанное звездами небо, выкатилась белая маленькая луна и незаметно для глаза двинулась через небо. После долгого ожидания маримму пошевелился и, нащупав рукой мешочек, снова вынул бутылочку, зубами вытащил пробку, выронил ее в услужливо подставленную ладонь помощника. Приложил узкое горло к губам, вытягивая ноги под отяжелевшим телом. Набрав в рот щиплющего язык зелья, дождался, когда второй маримму закроет бутылку пробкой и сунул в мешочек, затягивая горловину. Только тогда, откидываясь спиной и головой к стволу, глотнул. Всхлипывая, втянул воздух в легкие. И теряя себя, полетел, пронизывая костер, поднимаясь над ним вместе с белесыми клубами теплого дыма, закружился в черных пустотах между крупных, мигающих звезд и, отодвигая бестелесной рукой облака, а другой продолжая придерживать затылок сновидца, вынул из черноты солнце, палящее над бескрайним морем зеленой травы, усыпанной белыми и синими цветами.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});