Чистые струи - Виктор Пожидаев

Бабушка ничего не сказала, ушла в зал.

— …Вот. А наш дядя Петя нюни распустил. Подождем, говорит, следующей ночи. Придут, мол, косточки пососать!

Шмаков ухмыльнулся, махнул рукой и поднялся.

— Тебя не переспоришь! Пойду. Переоденусь и охотников созову.

— Загонщиков кликни! — обрадовался дедушка.

А через час бабушка сердито толкала дедушке в карман пирожки.

— Хоть перекусишь там… Всполошился со своими волками! Мишаньку растравил.

Дедушка вышел расстроенный. Мишка слышал, как уходили охотники, как прогоняли собак — на волков их тоже не берут… Потом заскрипели полозья. Загонщики увозили к месту охоты флажки.

Бабушка молча подтирала полы, гремела стульями. Ей, видно, очень хотелось успокоить Мишку, но она не знала, как к нему подступиться.

— Давай я тебе помогу, — вздохнув, сказал Мишка.

Бабушка обрадовалась, засуетилась:

— Что ты, что ты, Мишанька! Посиди, отдохни лучше. Или петли вон делай. Зайцев-то пойдешь ловить?

Вдруг она замолчала, прислушалась. Стукнула входная дверь.

— Ты чего, Петр?

Шмаков замялся, кашлянул в руку и заговорил смущенно:

— Тут это… Я ведь тоже без охоты получился. Нога разболелась. Так, думаю, не пойти ли нам с Мишкой. Просто посмотреть. А?.. — Он робко глядел на бабушку. — Да мы в сторонке, даже на глаза никому не покажемся!

— Небось дед надоумил! — фыркнула сердито бабушка.

— Да нет же! Чес-слово — нет!

— Да ладно, шут с вами, — смягчилась бабушка. — Собирайся!

Дорогой дядя Петя объяснял Мишке предстоящую охоту.

— Флажки — дело очень забавное. Берешь бельевую веревку. С полкилометра. И вот вяжешь к ней красные лоскуты — это флажки. Почаще, конечно, чтобы они везде видны были. Когда волки нажрутся, они осторожность теряют. Отсыпаются. Тут-то их легче всего зафлажить. Обтянуть веревкой с флажками. А уж из круга им не уйти — флажков боятся ужасно. Наверное, за огонь принимают. Ну, на всякий случай веревку с флажками пропитывают керосином. Чтобы еще и запахом их напугать.

— А потом? — заинтересовался Мишка.

— Самое простое! Охотники прячутся в кустах, а загонщики идут в круг, гонят на них волков.

— А если они порвут загонщиков?

— До сих пор ни одного не тронули. Нет, ружья загонщикам не положены. Опасно. Вгорячах про охотников забудут.

«Неужели они никогда не осмелятся перепрыгнуть через веревку? Ведь это так просто», — подумал Мишка.

— Бывает, волк уходит из загона, — будто угадал его мысли Шмаков. — Тогда этого зверя в десять раз труднее будет убить. Перестанет флажков бояться. Да еще, чего доброго, стаю этому научит.

На поляне горел костер. Трое парней в ватниках и по-мальчишески подвязанных шапках подбрасывали в него сучья, курили и о чем-то тихонько переговаривались. Рядом крестом приткнулись друг к другу двое саней. Распряженные лошади тыкались в них мордами, жевали сено.

— Буйка! — вскрикнул Мишка и бросился к саням. Привязанные к оглобле, на снегу лежали две лайки: огромный черный кобель ветеринара Фок и Буйка. Она, увидев бегущего со всех ног Мишку, вскочила. Но как-то настороженно, словно не узнала… Мишка увязал в снегу и задыхался.

— Стой! — крикнул Шмаков. — Назад! Укусит.

Но Мишка уже сам понял, что это не Буйка. У Буйки не было белого пятна на груди.

Он повернулся и понуро пошел к костру; вспомнил о том, что Буйку волки съели.

— Ну что ты так! — уговаривал Шмаков. — Дочь ее, Ветка. Всего шесть месяцев, а погляди! И умница, вся в мать. Вот появятся щенки — тебе самого лучшего!

Скоро к костру собрались все охотники. Оклад сделали удачно. Зафлажили двух матерых, трех переярков и четырех прибылых.

Дедушка был весел, шутил и грозил Шмакову пальцем:

— Ну, Петр, если не встанешь на номер, Мишатку поставим! Так, мужики?

— А что! Он парень толковый, поставим! — согласились охотники.

— Он еще всем нам нос утрет, — серьезно сказал Яков Борисович. — Грохнет матерого.

— Решай, Петр, скорее! — торопил дедушка.

— Уж поломаться для порядка не дадут! — заулыбался Шмаков. — Пошли! А ты, Миш, — повернулся он к Мишке, — не уходи отсюда. А то, не ровен час, под картечь угодишь. Да и за собаками смотри.

— Обложили толково, — расслышал удаляющийся голос дедушки.

Затихли шаги. Где-то треснула ветка. Пофыркивают лошади, сдувая с ноздрей колкую пыль.

Ветка, усевшись Фоку на хвост, следит за Мишкой. Фок лежит себе, не обращает на него никакого внимания.

— Ветка… шепчет Мишка и прислушивается. Ветка вскакивает, ощетинивается.

Теперь Мишка ясно слышит крики. Это загонщики будят волков.

С ели скатывается ком снега, еще в воздухе он рассыпается, и серебристая пыль мягко окутывает поляну. В это время звучит ломкий, нерезкий выстрел. Крик! И снова — выстрел, уже гулче, с дрожью. И поднимается пальба! Как в день открытия охоты на уток.

Мишка напружинивается, вглядывается в просветы между елей. Вот тут, совсем рядом, стреляют в волков! Тех самых, что разорвали Буйку. Разбойничают на ночных дорогах…

Фок фыркнул и вскочил. Поводок, удерживающий его, лопнул.

Мишка обомлел: на поляну, чуть не наскочив на собак, вывалился волк. Кони рванулись, заметались. Но сани их не пускали, и они стали подскакивать, выпучивая глаза и подбрасывая задними копытами снег. За зверем стелилась розовая полоса. Он волочил переднюю лапу и явно ничего не видел перед собой.

Фок сбил его с ног, вцепился в ухо и так рванул, что от уха остались одни клочья.

Волк присел, заплясал на задних лапах. И тут он, кажется, разглядел Фока…

К месту свалки летела Ветка. Порвать поводок она не могла, просто вывернулась из ошейника.

Три тела сплелись в яростный клубок.

Мишка видел, как волк врылся лопатками в снег и тщетно пытается сбросить с себя тяжелого Фока. Неожиданно клубок распался. Удивленно и растерянно замерла Ветка. Казалось, она спрашивала Фока: зачем же ты его выпустил? Волк придавил ее серой глыбой. Он не тряс ее, как это делают собаки, а сжимал клыки, отпускал Ветку и тут же снова рвал — уже в новом месте, быстро подвигаясь к шее.

Подбежавшие охотники не могли оторвать Мишку. Он, забыв про все на свете, бил тяжелым суком по ненавистному серому телу, иногда попадая и по черному — Фок смертельной хваткой сжимал челюсти на горле волка.

Испуганный дедушка оттаскивал Мишку все дальше от костра, лошадей, поляны… Он почти бежал, таща его за руку, и твердил:

— Что же ты это выдумал? Что же ты это выдумал?! Я ведь на тебя надеялся…

Мишка вырывался, его трясло. Он не понимал, что происходит. Буйка, Ветка, кровь на снегу, ошеломленный дедушка и спокойный Шмаков, уносивший куда-то на руках Ветку.

Не скоро вернулись к костру.

Мишка искал глазами Шмакова, а дедушка, присев на корточки, оттирал ему снегом валенки, полушубок, руки. Отяжелевший розовый снег сползал, кровенил дедушке ватные брюки, а он не замечал этого — тер и тер.

Шмаков появился из-за лошадей.

— Жива, — спокойно сказал он.

Из саней донеслось тихое поскуливание.

Мишка вырвался, побежал, спотыкаясь о разбросанные головешки. Чуть не сбил с ног Якова Борисовича.

Ветка лизала ему руки, обдавая влажным и горячим дыханием, тыкалась носом в голую шею, но не могла дотянуться до лица — не слушались, не поднимались ноги.

И тут только Мишка расплакался. Он почувствовал, что никогда не станет охотником. Даже на волков. Нет, не станет…

2

— Снежок выпал! — радостно сообщил появившийся на пороге дедушка. Еще потемну он ушел запрягать Гнедка, и сейчас привязанный у калитки мерин создавал фыркающий шум. Он любил работать и торопил дедушку ехать на станцию за грузом. Но дедушке нужно было позавтракать, иначе бабушка и не отпустит! Она напекла уже блинов, налила в чашку свежей сметаны и заварила крепкий фруктовый чай.

— Спит Мишатка-то? — поинтересовался, садясь за стол, немного озябший дедушка. После охоты на волков он уже не уговаривал бабушку отпустить Мишку с ним на станцию — чувствовал себя виноватым. Хорошо, что все обошлось, а если бы Фок не подмял зверя?

— Спит! Чего же ему делать? — немного с вызовом ответила бабушка. И дедушка понял ее, погрустнел и согласно закивал головой:

— Оно конешно, конешно… Зимой детишкам хорошо спится.

Но Мишка уже проснулся. Каждую ночь теперь он видел во сне одну и ту же страшную картину: раненый волк прыгает через флажки и бросается на него, на Мишку. Угрюмый черный Фок мчится наперерез зверю, но промахивается, а маленькая Ветка вязнет в глубоком снегу, скулит от отчаяния и бессилия.

— Ты ешь, ешь, старый! Не прислушивайся!

— Да я ем… Снежок выпал. И не морозно совсем…

— Вот и хорошо, не замерзнешь, значит!

— Да я-то и так не замерзну. Просто… это… Может, Мишатка пойдет петельки поставит? Чего уставилась-то! Каникулы проходят, а забавы — только твои блины. Воздух ему нужон, по снежку походить!