Моя история - Ури Геллер

И еще две очень важные вещи произошли со мной в те ранние годы, хотя они не имели никакого отношения к часам, ложкам, вилкам, ножам, чтению мыслей или к чему-то такому же странному. Однажды я попросил друга подержать Тцуки, когда я переходил улицу. Тцуки дергался, никак не мог успокоиться, затем вдруг вырвался из рук моего друга и побежал за мной. Перебегая дорогу, он попал под машину. Она переехала его, и он мгновенно погиб. Все это произошло на моих глазах. От горя я хотел умереть. Мы с мамой плакали весь тот день и следующий, и только тогда я понял, как люблю животных. Мой отец через несколько недель купил мне другую собаку, и я снова назвал ее Тцуки. Может быть, из-за того, что я был немножко не такой, как все остальные ребята, но собака была мне лучшим другом, и никого другого мне не надо было. И что бы там ни было, горе, которое я пережил в тот день, до сих пор живо во мне.

Я был в третьем или в четвертом классе, когда со мной произошел другой случай. Это был один из самых ужасных событий в моей жизни. Я и сейчас не могу вспоминать о нем без содрогания. Никак не пойму, зачем s тогда это сделал. Это была одна из тех совершенно необъяснимых глупых вещей, которые можно сделать в детстве.

Однажды учительница попросила принести из дома в класс свои Тора. Это свиток, в котором выписаны все святые еврейские слова. У меня не было Тора, поэтому я пришел с пустыми руками. Но когда я увидел у ребят их красивые Тора, зависть перехватила мне дыхание. У всех были Тора, кроме меня. Во время перемены все мои одноклассники положили свои Тора под парты и выбежали из класса. А я вернулся и взял чей-то Тора себе. Сейчас не помню уже чей, но это был прекрасный белый Тора. Я отнес его домой. Конечно же, это тут же стало всем известно. В тот день учительница пришла к нам домой. Когда я увидел, что она идет, сразу понял: все узнали, что я украл Тора. Я чуть с ума не сошел — не знал, что делать. В панике я разорвал Тора и выкинул его в ведро с мусором. Отец был в тот день дома, и учительница все ему рассказала. Я никогда не забуду, как выглядел мой отец в тот момент, когда она ему рассказывала. Он посмотрел на меня и без слов понял, что это я украл. Отец никогда не был злым человеком. Но в тот день он жестоко наказал меня — отвел в ванную и нещадно выпорол. И я понял, что совершил два греха: не только украл Тора, но и разорвал его.

У нас в классе была девочка по имени Маоми, в которую я был тайно влюблен. После этого инцидента она больше не хотела со мной разговаривать. Я кое-что понял в тот день, и это послужило мне хорошим уроком на всю жизнь. Уроком, который я, наверное, никогда не забуду.

После этого я почти всегда был в одиночестве. И когда вдруг мама сказала мне, что я буду ходить в другую школу (в киббуц), я даже обрадовался. Они меня туда посылали не из-за Тора, а потому что собирались разводиться и хотели найти возможность, чтобы мама могла продолжать работать, уделяя мне не особенно много времени.

Я не слишком огорчился, когда мне сообщили насчет развода. Я даже думал, что так будет лучше и для моей мамы в каком-то смысле, и для отца. Я не плакал, не боролся против развода. Отец уходил из семьи, мама работала почти сутками, и школа в киббуце была практически единственной возможностью хорошо питаться и ни в чем не нуждаться. Там мне не будет скучно, за мной будут хорошо ухаживать. Я знал, что они приняли правильное решение. Хотя, конечно же, мне было грустно расставаться с ними и ужасно тоскливо без моей собаки.

Но в то же самое время я чувствовал и трепетное волнение, связанное с новым миром. Я слышал много хорошего про киббуц. Говорили, что там все живут очень дружно, что меня всему научат: водить трактор, доить коров, делать все, что захочешь.

Мне предстояло ощутить вкус новой жизни. И я был готов к этому.

Глава 8. Молодость

Хотя я и был подготовлен к новым приключениям, попав в киббуц, понял, что все далеко не так, как я себе представлял. Во-первых, я первый раз был один, вне дома. И очень волновался, потому что слышал, что ребята в киббуце неохотно принимают ребят из городов, отказываются дружить с ними. За себя я не волновался, я знал, что смогу за себя постоять. Но все равно всегда трудно расставаться с привычным. Мне нужно было распрощаться с Тцуки, моей любимой собакой.

Киббуц Хацзор Ашдод находился на расстоянии 30 км к югу от Тель-Авива. Это было красивое поселение, построенное на холме и состоявшее из маленьких белых домов с красными крышами. Здесь росли красивые деревья, сочно зеленела трава, был шикарный плавательный бассейн и большая общая столовая. Вокруг раскинулись широкие поля и апельсиновые рощи, в которых мы работали. Мама привезла меня в киббуц, и, как только она ушла, я тотчас же почувствовал первые признаки «домашней болезни» — очень захотелось домой. Меня отвели туда, где мне предстояло жить. Кроме меня, там жили еще восемь мальчиков и девочек и наш учитель. Затем меня представили моей «второй семье». Это были венгры, очень хорошие люди, у которых, кроме нас, были и свои дети.

И ребята, которых я тогда увидел, в первый раз мне тоже понравились. Но все-таки те из них, кто родился в киббуце, недоверчиво посматривали на меня и на других детей, приехавших из города. Я себя сразу почувствовал здесь чужим. У них даже было словечко, которым они окрестили ребят из города, — «иреним», и это тут же отделяло нас от остальных.

Расписание в киббуце было составлено очень просто — так, чтобы все были все время при деле. Встречались рано утром во время завтрака в общем зале, потом учились, работали в полях, купались и занимались спортом. Школьные занятия были намного легче, чем в городе. А по вечерам, где-то в районе четырех часов, мы присоединялись к нашим «вторым семьям». Вместе пили чай или кофе, потом обедали в большом зале. Судя по всему, это должна была быть веселая, коллективная жизнь. И может быть, для многих она такой и была. Мне было уже десять лет, но я ужасно скучал по дому. «Домашняя болезнь» постоянно ко мне подбиралась, практически незаметно, но я чувствовал, что она становится все больше и медленно грызет мое сердце. Помню, когда я в первые дни шел работать в поля, я нарочно уходил один далеко-далеко от всех остальных. И с высокого холма смотрел на север, потому что там был Тель-Авив, там был дом. Ночью я подолгу смотрел на Луну и на звезды, потому что знал, что моя мама видит ту же Луну и те же звезды.

Я разрывался между двумя чувствами. С одной стороны, мне очень хотелось, чтобы мама приехала и навестила меня, а с другой — я боялся ее приезда, потому что, когда она приехала в первый раз, все дети смеялись над ней, над ее яркой помадой. Она была одета по-городскому, не так, как в киббуце. Мне показалось, что они так и не поняли, что она очень много работает, что она по-настоящему рабочая женщина. Жизнь в киббуце шла по общинному укладу и в целом противоречила моему естеству. Все принадлежало всем, и мне тоже приходилось всем делиться со всеми. Единственное, чем я не мог делиться, это своими мыслями, которые я приберегал для себя. Я старался особо не задумываться о тех странных вещах, которые происходили с часами, и о том, как гнулся металл. И тем более ничего не пытался сделать необычного, хотя это иногда и происходило само собой, когда я даже не думал об этом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});