Крымский оборотень - Александр Александрович Тамоников

такой суматошной бабы чего угодно можно ожидать.

– Не надо никакого наблюдения, – не сразу ответил Завьялов.

– Это почему же так? – удивился Волошко.

– Думаю, что в наблюдении нет никакого проку, – сказал Завьялов. – Мне кажется, что этот Бильярдист, кем бы он ни был, сейчас далеко. И обратно в Симферополь не вернется.

– Ну, тогда дело становится совсем уж интересным, – в раздумье проговорил Волошко.

– Интересным, – согласился Завьялов. – И чем дальше, тем интереснее.

11

Тем временем Ольхин и Вашаломидзе разбирались в оставленных гестаповцами документах. Немецкого языка они не знали, поэтому полковник Колодезев выделил им в помощники переводчика – юношу в очках и с погонами младшего лейтенанта. Переводчика Гиви Вашаломидзе встретил с недоверием.

– Ты знаешь немецкий язык, да? – спросил он у юноши.

– Так точно, – ответил младший лейтенант. – Перед войной я окончил университет. Изучал романо-германскую филологию.

– Э, что за наука? – мрачно поинтересовался Гиви.

– Немецкий язык и немецкая литература, – пояснил юноша. – Ну, и другие языки романской группы. Которые похожи на немецкий.

– Зачем ты изучал такой язык, слушай! – энергично взмахнул рукой Гиви. – Для чего тебе знать такой плохой язык!

– Не такой уж он и плохой, – переводчик улыбнулся. – По-своему он даже красив. А уж литература – тем более.

– Слышал я их красивый язык на фронте! – Вашаломидзе скривился. – Слышать больше не могу!

– Ну, Шиллер и Гейне в этом никак не виноваты, – по-прежнему улыбаясь, сказал юноша. – Они не могли знать, во что превратится их страна.

– Кто такие? – недоверчиво спросил Гиви.

– Великие немецкие поэты, – пояснил младший лейтенант.

– Э! – недовольно произнес Гиви. – Все равно плохой язык.

– Плохих языков нет, – не согласился юноша. – Есть плохие люди, говорящие на таких языках.

– И все равно – не тому ты учился! – не мог успокоиться Гиви. – Лучше бы ты учил грузинский язык. Ай, какой красивый язык! Лучше и на свете нет!

– Вот закончится война – выучу обязательно, – пообещал переводчик.

– Вай, хорошо! – просиял Гиви. – Вот теперь я тебя уважаю! Обязательно выучи! А потом ты придешь ко мне и скажешь: Гиви Вашаломидзе, грузинский язык такой красивый, что я забыл все другие языки и теперь хочу говорить только на грузинском языке!

– Договорились, – рассмеялся юноша.

– Молодец! – подвел итоги филологического спора Гиви.

– Давайте уже начинать, – сказал Ольхин и глянул на переводчика. – Кстати, как тебя зовут?

– Юлием, – слегка смущаясь, ответил юноша и пояснил: – Мой папа был профессор и специалист по латинскому языку – отсюда и имя.

– Жив? – спросил Ольхин.

– Папа-то? Погиб в сорок первом под Москвой. В ополчении.

– Вай! – горестно покачал головой Вашаломидзе. – Зачем профессору идти в ополчение? Разве это его дело?

– Так ведь беда – она для всех одна, – грустно сказал Юлий.

– Ладно… – помолчав, произнес Ольхин. – Я Семен, а он Гиви. Мы из СМЕРШа.

– Я знаю, – кивнул Юлий. – Полковник Колодезев мне сказал. Давайте приступать.

Приступили. Документов было не так и много, но трудность заключалась в том, что большая часть из них чтению, а значит, и осмыслению почти не поддавалась. Часть бумаг была обгоревшей, другая часть – затоптана грязными сапогами и мокрая, так что и букв видно не было.

– Быстро же они драпанули, – сказал Юлий, пытаясь вчитаться в бумаги. – Иначе документы не были бы в таком состоянии. Их забрали бы с собой или уничтожили… Так… Это, похоже, какие-то бухгалтерские отчеты. Это – приказ о представлении к награде железным крестом какого-то гауптмана Шнайдера… Это – отчет о количестве оставшихся на складе консервов… Оказывается, господа немцы голодали… Так… Так… Для будущих историков это, наверно, будет интересно… А это что за бумаженция? Ага… Ну-ну… Братцы! – совсем не по-военному обратился Юлий к Ольхину и Вашаломидзе. – А вот это, кажется, по-настоящему ценный документ! Отпечатан совсем недавно, если судить по дате, в конце марта. Видимо, не успели отправить… А может, и отправили – по радиосвязи, а сам документ почему-то не уничтожили. Нет, это и вправду интересно! И уж точно по вашей части!

Ольхин и Вашаломидзе молча уставились на младшего лейтенанта.

– Это отчет, – слегка растерянно произнес Юлий. – Ну, или доклад в вышестоящие инстанции. За подписью какого-то Кляйна. Ага… Он, насколько я понял, был начальником симферопольского гестапо. Да… Вот что он пишет. Перевожу дословно… Вот: «В связи с возможным отходом наших войск из Симферополя считаю необходимым оставить в тылу противника диверсионно-разведывательную группу «Вольф». Основной состав группы – сорок человек. В дальнейшем по мере необходимости группа будет пополняться лицами из числа недовольных советским режимом, каковых, по нашим данным, на территории, занятой противником, остается немало. Задача группы – проведение диверсий, сбор разведданных, а также осуществление террористических актов против отдельных высокопоставленных лиц из числа командования армии и противника и представителей гражданской власти». Так… Здесь неразборчиво… Ага! Читаю далее: «Оборудована база в прилегающих к городу окрестностях, а также склады с оружием, продовольствием и амуницией. Руководству группы даны соответствующие инструкции, определены способы связи с немецким командованием, а также друг с другом и действующими в городе нашими разведчиками, задача которых – сбор сведений, которые могут помочь группе в выполнении их миссии». Слово-то какое – миссии! Просто-таки благодетели человечества, а не диверсанты и шпионы…

Юлий умолк, перевел дух и в растерянности посмотрел на Ольхина и Вашаломидзе.

– Да-да, – мрачно произнес Ольхин. – А ты как хотел? Чтоб они ушли из города просто так? Да еще и полы за собой помыли? Так не бывает… Это все?

– Нет, не все, – сказал Юлий. – Здесь есть еще какой-то списочек. Вроде какие-то имена и цифры…

– Читай! – нетерпеливо шевельнулся Гиви.

– Сейчас… Надо разобраться. Здесь как бы по-немецки, но не совсем по-немецки… Написано немецкими буквами, а вот слова вроде как бы русские. Вот… Читаю: «Дуня, бах, точка, цифра тринадцать». Далее: «Биток, базар, точка, цифра пять, тире, цифра два». Все, больше ничего…

Ольхин молча взял лист бумаги и стал всматриваться в написанные на нем непонятные буквы, цифры и знаки.

– Действительно… – в раздумье произнес он. – Мыслю так: коль вся эта абракадабра написана на одном листе вместе с рапортом о