Сквозь зеркало - Светлана Рощина

даже не посмотрев в мою сторону.

Да, выхода не оставалось. Правоохранительные органы пока не собирались мне помогать, поэтому оставалось броситься в объятия экстрасенсов, отдав им на растерзание историю нашей семьи, а также наши с папой чувства, эмоции и переживания по поводу исчезновения мамы.

И я даже предположить не могла, как быстро всё закрутится. Почти все наши друзья, соседи и родственники дали согласие на участие в программе, и из съёмок небольшого репортажа о таинственном исчезновении мамы телевизионные деятели решили сделать большое шоу в прямом эфире. Нас всех должны были собрать вместе на арене цирка (и кто только додумался до такого!), и в присутствии тысяч зрителей мы все по очереди должны были слёзно рассказывать о том, какой замечательной женщиной является мама, и как сильно нам её не хватает. После чего планировалось выступление экстрасенсов и других приглашённых гостей, которые будут выдвигать свои теории произошедшего: от обыденных до фантастичных. А мы, люди, которые испытывают боль за маму, должны будем высказывать свои соображения по этому поводу.

Позор-то какой! Лучше бы уж полиция завела уголовное дело и расследовала его своим порядком, чем участвовать в таком стыдобище! Тем более, на глазах у всей страны!

Признаться, я даже грешным делом думала сама куда-нибудь смыться от всего этого безобразия, но потом решила, что в случае моего исчезновения сотрудники телевидения решат устроить ещё одну передачу, где меня будут разбирать по косточкам, а потом строить самые немыслимые предположения вместо того, чтобы просто взглянуть правде в глаза.

Что же будет? Что же будет?

И вот в день, когда минула неделя с маминого исчезновения, рано утром мы с папой поехали в здание цирка, где и планировалось проводить съёмку телепередачи.

Обычно, когда мне предстоит выход в свет, я, как и любая девушка, стараюсь принарядиться, чтобы не ударить в грязь лицом, да и себя показать в выгодном свете. Но не в этот раз. Ещё вчера я отыскала в своём гардеробе старый брючный костюм цвета мокрого асфальта и приготовила его для съёмок. И если бы я смогла ещё сверху накинуть паранджу, а ещё лучше плащ-невидимку, то это бы однозначно очень выручило меня. Но, к сожалению, вряд ли работники телевидения обрадуются, если я буду скрывать своё лицо и избегать участия в крупных планах.

Но я всё ещё таила надежду, что в любой момент может позвонить следователь и сообщить, что мама нашлась. Или мама сама вдруг объявится. И тогда необходимость в съёмках отпадёт сама собой. Но никто из них не звонил, хотя мой телефон последние дни не умолкал, так как все наши знакомые и родственники считали своим долгом позвонить мне, чтобы уточнить подробности предстоящих телесъёмок. Да только если бы я сама их знала! Хотя уж лучше, наверное, и не знать, чтобы не расстраиваться ещё больше. Уверена, что сценаристы заготовили для нас с папой какую-нибудь психологическую ловушку, чтобы смутить ещё больше. Ведь любые спонтанные проявления чувств в эфире всегда повышают рейтинги телепрограмм. И как бы мне не хотелось избежать всего этого, приходилось смириться.

Папа же, наоборот, последние дни ходил гоголем. Утром он тщательно выбирал себе рубашку и галстук. Зачем-то побрызгал одеколоном носки и перед выходом из дома сиял, как новенький червонец. И чтобы не запачкаться в общественном транспорте, папа вызвал для нас такси. И я снова понадеялась, что мы сможем застрять в пробке или попадём в аварию, и тогда не придётся участвовать в телесъёмках. Но как нарочно, доехали мы очень быстро и без происшествий.

Возле здания цирка было много народу, и я даже увидела несколько знакомых лиц в толпе. Вероятно, не все наши знакомые получили право на участие в съёмках. Кому-то приходилось довольствоваться ролью зрителей.

И чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, мы с папой зашли внутрь здания цирка через служебный вход.

– Ваши пропуска, граждане! – остановил нас пожилой охранник, сидевший в полумраке коридора.

– Люська, у нас есть пропуска? – тут же спросил меня папа.

– Нашёл, у кого спрашивать! – огрызнулась я, и слабая надежда снова шевельнулась у меня в душе.

Если нас сейчас не пустят внутрь, то и никаких съёмок тоже не будет. По крайней мере, мы с папой не будем участвовать в этой постановочной вакханалии, рассчитанной исключительно на привлечение внимания широкой публики, а не на поиск мамы.

– А если мы предъявим Вам свои паспорта, этим можно будет заменить отсутствие пропуска? – робко поинтересовался папа.

– Показывайте свои паспорта! – благодушно позволил придирчивый охранник.

Но едва папа открыл свой паспорт и показал охраннику, как тот сразу же изменился в лице.

– Что же Вы не сказали, что Вы – тот самый Самойлов!

– Откуда же я знал, что я – тот самый? – в свою очередь удивился папа.

– Проходите, Вадим Семёнович! Извините за грубость, но работа у нас такая. Шастают здесь все, кому не лень, и норовят без пропуска попасть за кулисы. Даже не представляете, с каким контингентом порой приходится иметь дело! – почему-то начал оправдываться охранник, словно мы его в чём-то обвиняли.

– Всё в порядке, не беспокойтесь, – махнул в ответ рукой папа и стал убирать в карман пиджака свой паспорт. – Лучше скажите, куда нам теперь идти?

– Прямо по коридору, а затем налево. Там уже Вас ждут.

– Спасибо, – ответил папа, и мы пошли в указанном направлении.

Свернув налево, мы вышли в ярко освещённый коридор, по которому ходили люди. Какая-то ярко накрашенная женщина, с малиновым шёлковым шарфом на шее, увидев нас, сразу же поспешила навстречу.

– Как хорошо, что Вы приехали пораньше! Идёмте быстренько в гримёрную, где вас приведут в порядок, а затем на съёмочную площадку! – сказала она, подхватывая нас с папой под руки.

И не успели мы опомниться, как уже сидели в гримёрной с кучей зеркал, и стилисты привычно-умелыми движениями занялись наведением красоты на наших лицах и волосах.

Через некоторое время в гримёрную комнату стали приходить ещё люди. Кого-то я знала, кого-то нет. Но папа знал всех. Это были наши родственники, а также знакомые. Я и не думала, что желающих посетить это действо будет так много.

Увидев нас, все пытались изобразить на лице горе и тут же начинали причитать, говоря, как сильно переживают за маму. Но я-то видела, что их глаза совсем не были грустными. Наоборот. При взгляде на этих людей становилось очевидно, что все они находятся в радостном возбуждении, еле сдерживая своё нетерпение. Желание засветиться на телевидении перевешивало все остальные разумные доводы.