Неладно что-то в нашем королевстве, или Гамбит Минотавра - Джаспер Ффорде

— Вот видите, — сказала я Гамлету, покидая место происшествия.

— Что?

— Об этом-то я и говорила. В настоящем мире многое случается без всякой на то причины. В книге этот маленький инцидент глав через двадцать получил бы объяснение. А здесь он ничего не значит — в конце концов, не всякая случайность имеет глубокий подтекст.

— Скажите это тем, кто меня изучает, — презрительно фыркнул Гамлет, а потом добавил: — Будь реальный мир книгой, он никогда не нашел бы издателя. Слишком затянуто, до отвращения детализировано и ни к чему не приводит.

— Возможно, — задумчиво сказала я, — как раз это нам в нем и нравится.

Мы добрались до здания ТИПА, чистейшего образчика германской архитектуры времен оккупации. Именно здесь мы с Безотказэном Простом и Виктором Аналогиа разгадали замысел Ахерона Аида выкрасть Джен Эйр из «Джен Эйр». Аид проиграл и погиб. Интересно, кто из нашей старой команды здесь остался? Меня вдруг охватили сомнения, и я решила подумать, прежде чем входить. Наверное, неплохо сначала составить план действий, а не переть напролом в духе старины Зарка.

— Кофе хотите, Гамлет?

— С удовольствием.

Мы вошли в кафе «Голиаф» напротив здания агентства. Это было то самое кафе, к которому шел Лондэн за час до своего устранения.

— Эй! — воскликнул смутно знакомый человек за стойкой. — Мы здесь таких не обслуживаем!

— Кого не обслуживаете?

— Датчан.

В этих бреднях «Голиаф» явно держал сторону Гана.

— Он не датчанин. Это мой кузен Эдди из Вулвергемптона.

— Правда? Тогда почему он одет как Гамлет?

Я быстро придумала ответ.

— А он чокнутый. Правда ведь, кузен Эдди?

— Да, — ответил Гамлет, которому изобразить сумасшествие не составляло ни малейшего труда. — Когда ветер с юга, я отличаю сокола от цапли.

— Видите?

— Ну, тогда все в порядке.

Тут я узнала человека за стойкой и испугалась. Это был Хренс, один из голиафовских громил, служивших под началом Дэррмо-Какера. Они с напарником Редькинсом весьма осложняли мне жизнь до того, как я сбежала из реального мира. Эспаньолку он сбрил, но ошибка исключалась. Работает под прикрытием? Сомнительно. Его фамилия значилась на голиафовском беджике, отмеченном двумя золотыми звездочками: за мытье посуды и за сбивание сливок для латте. Но он ничем не показывал, что узнает меня.

— Ты что будешь, Гам… Эдди?

— А что тут есть?

— Эспрессо, мокко, латте, белый мокко, горячий шоколад, кофе без кофеина, с кофеином, вродекофе, чтотокофе, экстракофе, голиаччино… В чем дело?

Гамлет задрожал, лицо его исказилось страданием пополам с безнадежностью, а взгляд мучительно шарил по раскинувшемуся перед ним разнообразию.

— Эспрессо иль латте, вот в чем вопрос, — забормотал принц, теряя остатки свободной воли, ведь я попросила беднягу сделать то, что всегда давалось ему нелегко: принять решение. — Что будет лучше в выборе напитка, — быстро продолжал он. — Взять чтотокофе или мокко выпить? Иль кружку взять и просто посидеть? Или добавить сливок? Иль не сливок? Иль бесконечный этот выбор встретить обратным действием…

— Кузен Эдди! — рявкнула я. — Заткнись!

— И выпить все, быть может…

— Сделайте ему, пожалуйста, мокко с двойной порцией сливок.

Как только бремя выбора спало с его плеч, Гамлет резко умолк.

— Извините, — сказал он, потирая виски, — не понимаю, что на меня нашло. Вдруг накатило это непреодолимое желание болтать и болтать, ничего не предпринимая. Это нормально?

— Для меня — нет. Сделайте мне латте, мистер Хренс, — сказала я, пристально следя за реакцией человека за стойкой.

Похоже, он по-прежнему не узнавал меня. Выбил чек и начал варить кофе.

— Вы меня не помните?

Он прищурился и несколько мгновений пристально рассматривал меня.

— Нет.

— Я Четверг Нонетот.

Он расплылся в широкой улыбке и протянул свою лапищу, приветствуя меня, будто старый товарищ, а не недавний дамоклов меч. Я немного поколебалась и осторожно пожала ему руку.

— Мисс Нонетот! Где же вы были? Сидели?

— Уезжала.

— А! Но у вас все в порядке?

— В полном, — подозрительно ответила я, высвобождая ладонь. — А у вас?

— Неплохо! — Он рассмеялся, глянул на меня искоса и снова прищурился. — Вы изменились. В чем дело?

— Может, в стрижке под ежик?

— Точно! Мы везде вас искали. Вы продержались в первой десятке голиафовского списка «Разыскивается» почти одиннадцать месяцев! Хотя на первое место ни разу не поднимались.

— Убита горем.

— Никто не значился в списке больше десяти месяцев, — продолжал Хренс с мечтательно-ностальгическим видом. — Самый стойкий продержался три недели сверх срока. Мы искали вас везде!

— И сдались?

— Да нет же, господи! — ответил Хренс. — Уж в упорстве-то «Голиафу» не откажешь. Просто произошла перестройка корпоративной политики, и нас перераспределили.

— То есть выгнали.

— Из «Голиафа» никого не выгоняют, — ошеломленно воскликнул Хренс. — От колыбели до могилы. Вы же слышали рекламу.

— Значит, вас просто перевели с погромов и угроз на латте и мокко?

— А вы не знаете? — удивился Хренс, взбивая молоко в пену. — «Голиаф» меняет имидж со «щас как дам» на «мир, дружба, жвачка».

— По радио вчера вечером болтали что-то на этот счет, — ответила я, — но звучало неубедительно, прошу меня простить.

— А уж в прощении «Голиафу» вообще нет равных, мисс Нонетот. Вера не самый ходовой товар, и именно поэтому грубых и безжалостных громил вроде меня пришлось перевести на другие должности. Наша корпоративная ясновидящая, сестра Беттина, прозрела необходимость перейти на систему управления, основанную на вере, но правила формирования новой религии весьма строги: мы должны предпринять действительные и существенные шаги к переменам. Служба внутренней безопасности «Голиафа» ныне называется «Слезное всепокаяние в бесчинствах „Голиафа“». Видите, мы даже старую аббревиатуру сохранили, чтобы не тратить денежные средства, предназначенные на добрые дела, на изготовление бумаги с новым логотипом.

— И не возиться с обратной заменой, когда спектакль закончится.

— Знаете, — погрозил мне пальчиком Хренс, — вы всегда отличались излишним цинизмом. Вам следует научиться большей доверчивости.

— Доверчивости. Ага. И вы думаете, люди поверят вашему жалкому «простите, мы больше не будем» после сорока лет беспардонной эксплуатации?

— Беспардонной эксплуатации? — тревожно отозвался Хренс. — Мне так не кажется. Мы рассматривали его скорее как «период предблагостности», и длился он не четыре десятилетия, а пять. А вы уверены, что ваш кузен Эдди не датчанин?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});