Зомби-Киев - Петр Семилетов

шагов подошел к выемке на краю склона. За почти отвесный суглинок непостижимым образом цеплялись корнями деревья, похожие на скалолазов. Некоторые не удержались, их поваленные стволы навечно застыли в попытках сползти вниз. Только знающий глаз мог распознать на склоне длинные бугры — сходы, за тысячелетия или столетия расплавленные дождями, снегом и талой водой.

Под выемкой оказался уступ, словно кто ударил в гору кулаком. Булкин сошел туда по тропке справа и встал спиной к обрыву, где в вымоине лежала рогатиной колода. С этой стороны оказывалось, что над выемкой есть бревенчатый козырек, покрытый сверху землей. Под козырьком получалось нечто вроде большой суглинной комнаты с покатым полом. В дальней ее стене была нора — вход в древнюю пещеру, что витками уходила вглубь.

Нора была засыпала сухими листьями. Среди них лежала куча дерьма. Булкин поставил рюкзак, обернул говно кульком и выбросил по склону.

Спуститься тут на Смородинский было слишком круто, хотя в детстве, Булкин, иногда проделывал такой экстрим. Там внизу, если выйти по зигзагам Смородинки на Кирилловскую улицу, лежала промзона и, до стадиона «Спартак», маленький жилой райончик Липлиновка, обнятый в удольи горы. От перекрестка, где Подольский спуск вливался в Кирилловскую, почти до Петровки прямиком шла улица Тульчинская, на которой вырос Булкин. Тогда он не знал ничего об истории пещеры, но лазал туда. Он не знал и что веком прежде, на параллельной улице поселился археолог Хвойка, и тоже лазал в той пещере на Смородинке, усугубляя свой туберкулез.

Потом Булкин надолго забыл о пещере и всей это местности, где тебя охватывает ощущение торжественной мрачности, от ее древности и безлюдья.

А сегодня утром, прежде чем жара начала кипятить мозги, он вышел из дому со своим большим туристическим рюкзаком. Со стенного граффити на него глядела Янка Дягилева — а мы пойдем с тобою, погуляем по трамвайным рельсам — он перешел через трамвайные пути на Кирилловской, свернул влево мимо растущих на самом дне мира домов Липлиновки и добрался к дороге, уходящей вверх по заросшему огромными деревьями оврагу. Дорога из мешанины булыжника и треснувшего асфальта. Слева по обочине струился, несмотря на ливнёвку, ржавый ручей.

Добро пожаловать на Смородинский спуск.

…Булкин полез в необъятный свой рюкзак за фонариками, но в штанах завибрировал смартфон. Видеовызов. Оксана — бывшая жена.

— Саратов на связи. Как у вас в Киеве?

— Как Борис?

Булкин знал многосерийную историю про злоключения второго мужа Ксаны, художника Кочетова. Всегда в уме возникал не соперник-самец, но частный дом Кочетова в Мясницком овраге, на задворках Соборной улицы. Булкин приехал туда однажды в гости. Художник окопался в родовом имении — хибаре около тёкшего по дну оврага ручья, и над самой водой стояла будка туалета. Булкина это поразило не меньше, чем то, что в Саратове переулки называют проездами и нумеруют их до бесконечности, вместо того чтобы давать разные названия. Пока Булкин шел чрез частный сектор от Мясницкой улицы к дому Кочетова, то пересек Второй Радищевский проезд, Первый Радищевский проезд, просто Радищевский проезд, а потом еще тупик Радищева, и последнее название рассмешило.

Борис считал себя духовным продолжателем Борисова-Мусатова и тоже в манере импрессионизма срисовывал с собственноручно сделанных фотографий. Чем лазать с этюдником по окрестностям проще было взять цифровик.

Некоторое время назад Борис прибивал в упомянутом туалете доску, неудачно ступил и ранил ногу о ржавый гвоздь в ручье, после чего попал в больницу. Булкин почти каждый день справлялся о здоровье альфа-самца и даже послал ему в подарок свой старый пинпоинтер, дабы Борис, когда одюжает, облазал с ним ручей и выпикал там все гвозди.

— Борис сидит в больнице на кровати с твоим приборчиком и направляет его на все металлические предметы, — сказала Оксана. Фоном ей служил музей Чернышевского, где работала. Стояла у крыльца того старинного дома, что с одной стороны желтый, а с другой из черных, как обгоревших, бревен. Булкин был в том доме, странном, непонятно из скольких этажей — одного, трех или двух с половиной.

— Так что у вас в Киеве?

«У вас в Киеве», — отметил Булкин.

— А что? — спросил он.

— Ну я беспокоюсь! Правительственный квартал будто бы оцеплен, никого не впускают, и обратно не выпускают.

— Я не в курсе. Я с утра на копе.

Оксана пригляделась:

— Да. Что за пещера?

— Смородинская, Змиева.

— Таки получил открытый лист?

— Еще нет.

— Вообще как ты сам, не кашляешь, не чихаешь?

— Бог миловал. Хотя вокруг вижу людей в масках. Иногда возникает желание троллить всех и ходить в противогазе, у меня есть, ты знаешь.

— Да. Я еще смутное такое прочитала, что под Киев стягивают силовиков.

— Да на кой? У нас спокойно. Карантин даже не ввели. Учли ошибки того маразма при коронавирусе.

— Ну знаешь, слухами земля полнится.

— И ясен стал язык гугнивых.

— Опять эта дурость! «Язык» там употреблено в значении «народ». Писание было переведено на славянский, и прояснился наш народ, стал от этого ясен.

— Я знаю. Просто звучит классно.

— Так ты сейчас в пещеру или уже?

— Еще не.

— А кто-то рядом есть?

— Шелестят деревья, они мои стражи.

— А если завалит?

— Жаловаться не буду, у меня с собой хавчик. Давай так. Если я через три часа не выйду на связь, маякуй кому-то тут, что меня засыпало в пещере, пусть спасают.

— У меня такое чувство, что отпускаю тебя в могилу.

— У тебя было это чувство пять лет, и как видишь оно не оправдалось ни чуточки. Погоди, — Булкин переключил видео с передней камеры на обычную, — Вот тебе пейзаж.

— Давно не была.

— Пусть твой Борис сделает скрин и нарисует. Всё, я скоро аккум посажу, а мне еще надо фоткать и потом всё-таки на связь выйти. Лезу в пещеру, тем более что там прохладно. У нас жара под сорок градусов.

— У нас тоже.

— Всё, до связи!

— Пока!

Булкин с натянул на голову налобный фонарик, включил его и на четвереньках, задом стал лезть в нору. Вскоре он исчез во тьме, утащив рюкзак за собой.

Всего в километре отсюда, за промзоной и железной дорогой, на Петровке по барахолке дёргаясь пошло одетое в пуховик диво — зомби.

Глава 26

Голова у Алисы закружилась. Клёны, каштаны, тополя, заводские ворота в стене, длинная хрущовка, палисадник, решетки ливнёвки на асфальте, мертвый хипстер — вот он стоит, мычит и оттягивает себе руками книзу челюсть.

Алиса помнила, что на дороге кроме велика должен валяться старинный утюг, вот если его подобрать… Она