Шепот звезд - Александр Старостин

Обыкновенно услужливый второй пилот, выпустивший муху, ненавязчиво обращал внимание командира на предмет его охоты и ломал при этом неподдельный интерес к развитию события. Комаров, не выпуская из фокуса внимания эволюции жертвы по пилотской кабине, доставал не глядя одну из резинок и при этом прикидывал способ поражения цели. Может, поймать на лету? В этом есть определенный шик.

Известный полярный ас, который когда-то служил в том же подразделении, Виталий Иванович Масленников, по кличке Дед, возил с собой этюдник и писал этюды. О качестве его живописи говорить трудно, однако все им исполненное очень высоко оценивалось членами экипажа.

Виктор Михайлович Перов - герой войны и кавалер высшего бельгийского ордена за спасение принца Де Линя в Антарктиде изображал из себя мерзляка и требовал держать в пилотской кабине температуру, которую мало кто выдерживал: сибиряк жары не боится, но не любит ее.

Были чудаки, которые собирали курительные трубки, марки, изделия чукотских косторезов, фотографии надгробий (десятки тысяч памятников!), вырезки из газет о награждениях. Были известные своими присказками, дефектами речи или молчанием (пилот Осипов произносил одно слово на четыреста километров). Был упрямец, который возражал против любых предложений экипажа, в том числе и разумных. На этом свойстве командира и строились взаимоотношения в экипаже. К примеру, зная, что столовая в Чокурдахе на Индигирке гораздо лучше, чем в Тикси, заводили между прочим разговор о столовой.

- Пообедаем в Тикси, товарищ командир? - вопрошал с видом пай-мальчика бортмеханик. - Чокурдах пролетом?

- Садимся в Чокурдахе, - говорил командир, воображая, что поставил на своем, чего, собственно, добивались его дисциплинированные товарищи.

Качества чудачеств и увлечений с годами, по мнению некоторых, мельчали: если Гризодубова была замечательной пианисткой, Раскова певицей, Громов чемпионом по поднятию тяжестей, Чухновский вообще интеллигентом старого закала с несколькими иностранными языками и тоже пианистом, то теперь перешли на мух и присказки. Если Томас Карлейль когда-то сказал о человечестве: "Почти все - дураки", то с годами люди если и менялись, то вряд ли в лучшую сторону - за счет ухудшения экологии.

У Махоткина, человека, которого все искренне почитали и на всякий случай побаивались, не было никаких чудачеств. Он был при отряде "начальником штаба", и, как считали иные, человеком незаменимым: он мог ответить на любой вопрос командира и наилучшим образом разложить пасьянс из колоды наличного СМП (самолетно-моторного парка), в зависимости от ресурсов матчасти, регламентов, отходов в ремонт, видов работ и качеств самолетов, которые, как и люди, все разные. Комаров редко принимал решения без Махоткина, и как-то само собой повелось, что, попав в "сложняк", он предоставлял действовать "начальнику штаба", а сам уходил в сторону или очередной отпуск. Комаров мог брать на глотку, спорить, нервничать, наливаться кровью, ловить мух - все это годилось для решения простых задач, а в "сложняке" действовал только Махоткин.

И вот, что называется, попали как мухи в мед.

Борт 04366 при посадке на ледовую базу при ударе о торос, незаметный при низовой поземке, скрывающей неровности, снес левую тележку шасси. Это происшествие не поддавалось даже классификации. Что это? Авария или поломка? Если самолет перегнать на материк - всего лишь поломка. Но как его перегнать, если тележка весит полторы тонны и заменить ее можно только в заводских условиях? Следовало идти на "самодеятельность", в авиации никак не поощряемую, но где найти дураков, способных пойти на риск? Положение осложнялось и отсутствием дураков, и ожидаемой со дня на день подвижкой льдов, когда очередной вал торошения мог раздавить многотонный самолет, как Комаров муху.

Махоткин прокручивал в голове варианты спасения самолета, но любой вариант упирался в так называемый человеческий фактор.

Комаров в своем кабинете думал о том, что если самолет не удастся спасти, то придется уходить на заслуженный отдых, то есть его уйдут на покой. Крестинин-младший, молодой, но хитрый, как бес, начальник базы, умыл руки, понимая, что в случае удачи аплодисменты его не ждут, а в противном случае (вероятен ТАП) ждет небо в клеточку. Но тут была еще одна маленькая тонкость: самолет принадлежал не Аэрофлоту, а Голден Эрроу...

* * *

- Чем обрадуешь, друг Иван? - спросил КО Комаров, когда в кабинет без доклада вошел Иван Ильич Крестинин.

- Надо перегнать шестьдесят шестую...

- Да? А я и не знал.

- Плохо, что не знал.

Комаров подумал, что Иван Ильич на правах старинного приятеля явился единственно ради того, чтобы поиграть у него на нервах. Его лицо цвета красного кирпича (о таких говорят: морда кирпича просит) стало свекольным под аккуратным белым ежиком.

- И это все? - спросил он.

- Нет.

- Что еще?

- Я перегоню ероплан.

- Ты шутишь?

- Вроде бы нет.

- Может, тебя кто-то попросил об этом? Может, чего-то пообещали? кинул наводящий вопрос Комаров.

- Никто ничего не обещал. Просто я перегоню. Вот и все.

На неподвижном лице КО, эмоции которого выражались только оттенками красного спектра, на этот раз шевельнулось что-то похожее на надежду: скажи такое кто-нибудь другой, Комаров бы и слушать не стал - времени жалко, - но Иван Ильич никогда не был замечен в пустословии и, если память не изменяет, выкручивался из самых рискованных ситуаций. В Антарктиде только благодаря ему Комаров не повторил последний подвиг Чкалова. Но великий летчик нашего времени крутился в зоне аэродрома, а они остались бы в горах Антарктиды, куда ни одна собака не сунулась бы за их останками.

- Мой инженер не пойдет на риск даже за крупный гонорар, - вздохнул Комаров. - И я его понимаю. Оповестил АТБ - у базы энтузиазм равен нулю. Твой сынок - малый умный... Технарей, правда, и слесарей дает, но они выступают как частные лица - вольнонаемные. Если что случится, он умоет руки.

- Знаю.

- Твои действия?

- Сперва твои... это... действия. Инженера отправляй в отпуск, сам тоже. Меня оформи временно инженером...

- А командир?

- Махоткин.

- Рискуете.

- Мы того... отрисковались.

- Молодцы! А если не сыграете в гроб, будете говорить, что Комаров струсил.

- Мы... свое отговорили. Можем и помолчать.

- Но нет ничего тайного...

- Если хочешь, будь в комиссии по списанию аэроплана. Комиссия ведь едет списывать?

- Ну и что? Поедет, конечно.

- Задержи всех в Ванкареме. Отдохните там денек. Водки попейте.

- А ты и Махоткин?

- Полетим на лед.

- Что затеяли? Повторить подвиг Челюскинской эпопеи? На место гибели "Челюскина" летали, помнится, тоже из Ванкарема? Но вас звезды не ждут. Разве что гонорары, - намекнул он.

- Много говорим.

- Ладно. Что мне делать?

- Немедленно выпиши мне командировочное удостоверение. Без него и на завод не пустят.

- Дальше?

- Ты в понедельник летишь с комиссией и делаешь... это... маленькое изменение маршрута: летишь в Энск.

- И что?

- И садишься на заводской аэродром.

- Слушаю.

- Я там буду ждать вас с тележкой... Загружаемся, летим на лед.

- Если даже вы и замените на ероплане тележку, экипаж не обязан на нем лететь. Рисковать башкой никто не обязан.

- Там будет видно.

- И будет прав: ведь узлы навески тележки наверняка вывернуты при ударе о торос. Сама тележка весит полторы тонны. Прибавь сюда скорость набегающего потока. Ведь шасси убирать нельзя. Представляешь, какая будет сила сопротивления?

- Пиши удостоверение и приказ о моем назначении.

- Ты меня, Иван, в гроб вгонишь. И сам сыграешь в ящик.

- Не бойся. Смерть - это не страшно.

- Ты знаешь, что такое полет с выпущенными шасси? Самолет вверх никак не лезет, хоть сдохни. Разгоняешь в горизонте, подрываешь...

- Зато на посадку пойдет хорошо.

- А Махоткин?

- Он привезет техников и слесарей.

- Ты хочешь сделать из него технаря?

- Он все умеет. Но ты введи его в комиссию. Он временно КО.

- Ну и самодеятельность!

- Пиши бумаги.

- У меня нет денег даже на твой билет, а служебного дать не могу. Сегодня воскресенье! Никого нет.

- Мне положен льготный. Деньги есть.

- А в Энске?

- Есть свои люди. Хватит говорить. Вылет через двадцать минут.

- А билет?

- Вот.

Иван Ильич показал билет, вложенный в паспорт.

- Погоди. Не все обдумано.

- Все обдумал. Прощай, Толя.

"Ну, если обдумал, то ладно".

Иван Ильич обладал нечастым даже в авиационной среде свойством соображать, когда нет времени на размышления, а за спиной уже скалится курносая и слышен "шепот звезд".

"Он одинаково медленно соображает что на земле, что в воздухе", шутили летуны, чтоб как-то оправдать свою некоторую нервозность в гробовых ситуациях.

- Погоди, Ваня! Николай Иваныч, надеюсь, в курсе, что ты едешь на лед? Ведь на льду сейчас ничего хорошего.