Свидетель апокалипсиса - Андрей Салов

Но людям было не до игр. Азарт охоты уходил, появлялась ненависть. Она росла в самом темном углу человеческого мозга, ширилась и однажды, подобно неудержимому потоку, вырвалась на свободу. И вот уже брошены безуспешные попытки ловить зверьков руками, а ставить ловушки и капканы, — этого в пылу охоты никому и в голову не приходило. Ловцы потянулись к ружьям и вскоре заговорили они, не щадя никого и ничего вокруг.

В ужасе заметались зверьки, не зная, как избежать смерти, видя, как падают замертво, обливаясь кровью, их товарищи. А охотники, обезумевшие от груды бездыханных тел, от вида и запаха крови, продолжали бойню.

К обеду в округе не стало видно ни единого зверька.

А дикий разгул продолжался. Пришельцы палили, куда попало, по стволам и сучьям деревьев, по дивной красоты птицам, по всему, что попадало в поле зрения. А затем, успокоившись и придя в себя, люди, как ни в чем не бывало, принялись за дело, выверенными до автоматизма движениями снимая шкурки со своей добычи. За этим занятием и застала их ночь, и только перед рассветом, измученные, но безмерно счастливые звероловы, прекратили кровавую работу. Свалив груду окровавленных, бесценных мехов в катера, пришельцы умчались на корабль, ведомые не знающими усталости автопилотами. А спустя еще час мчался к далекой Леонокии космический корабль-зверолов, неся на своем борту величайшее богатство и преступление.

Он встал в этот день, как обычно, с восходом солнца, которого не видел, но о приближении которого ему говорили птицы. Его птицы. Он создал их из ничего, из пустого места, как и все то, что есть живого на этой планете, и звери, и лес, и даже траву. Он создал их, не вкладывая в это дело никакого труда, ему просто захотелось их до боли в груди, захотелось, и вот они появились: птахи, которых он ни разу не видел, но зато наделил самым ярким и фантастическим оперением; кошек пушистых и ласковых не видя их, но чувствуя их тепло, желая их. Он наделил их яркими и причудливыми красками, нравом мягким, тихим и доверчивым. Все здесь: и нежные зверушки, и ласково щебечущие птицы, и тихий шелест лугов, и вкрадчивый шепот леса, дарующего покой и прохладу, все это его творения, плоды его мечтаний, непонятным образом материализовавшиеся.

Он их никогда не видел, впрочем, нет, видел. Правда, это было так давно, может сто, может двести лет назад, а может быть и вчера, он не помнил этого. Он помнил лишь одно, как он крохотным малышом сидит на руках у отца, такой еще маленький несмышленыш-кроха, любующийся миром, которому кажется, что все вокруг, каждая веточка склонившегося к ручью дерева, каждый камушек, созданы только для того, чтобы радовать его взор, приводить в восторг и упоение. Он помнит и этих птиц, весело щебечущих о чем-то своем в весенний, ласковый и солнечный день, только разве что окраска их была менее пестрой, да щебетание менее многоголосое, чем сейчас, в его райских лугах, где Он в полном одиночестве живет вот уже который день, а может год, или даже столетие. Он не знает счета времени, он не видит себя, в его мыслях он по-прежнему тот самый жизнерадостный малыш, которым Он был когда-то давным-давно. Он помнит и кошку, это пушистое, ласковое и доверчивое существо, что находилось рядом с ним в тот день, памятный день, когда отец сказал ему, что он уже большой и они полетят к людям в их мир. Он сел рядом с отцом в ракетоплан, держась за его куртку, другой прижимая к себе живой шелковистый комочек. Ракетоплан взмыл ввысь и глазам открылся чудесный вид родной планеты с высоты птичьего полета. Они мчались вперед, и его сердце невольно замирало от восторга и трепета при виде красоты. Ничто не предвещало беды. Но вот их корабль накренился и резко пошел вниз, он ощутил тогда, как вздрогнул отец, как он весь подобрался, словно готовясь к прыжку, судорожно сжав руль. А Он тогда смеялся, радуясь захватывающей дух игре, в которую решил поиграть с ним отец. Он тогда отпустил его куртку и во все глаза, замирая от восхищения и страха, смотрел, как стремительно приближается к ним земная твердь. А затем был удар и боль, резкая, пронзившая его насквозь, а вслед за ними тишина и темнота. Он остался один. Он звал свою нянечку, но все было напрасно. Он был один в этой давящей темноте. Для него наступила вечная ночь. Он был одинок, ужасно одинок и ему захотелось иметь друга, много друзей. И тогда Он вспомнил кошку, наделил ее самыми яркими красками, до боли в груди желая ее. И чудо свершилось, рука нащупала в темноте мягкий, шелковистый комочек, который тихонько заурчал, едва Он коснулся его рукой. Затем Он захотел лес, сказочные, изумрудно-зеленые луга, райских птиц, чтобы они щебетали дни напролет, лаская его слух.

Так и потекла его жизнь, тихо и неспешно в прохладной тени лесов, среди бархата трав и ласк кошек, что так и вились вокруг него, в пении птиц. Он не создал ни одного хищника, ни одного врага своим друзьям и те жили без страха и хлопот, радуясь жизни, веселясь и вселяя тихую радость в сердце своего создателя. Вскоре их развелось огромное количество, и куда бы он ни пошел, повсюду его встречали их ласки и пение. Он избавил своих зверушек от потребности искать пищу, они получали ее прямо из воздуха. Да и он в ней не нуждался, да и не помнил уже, что это такое. Он жил тихой и счастливой жизнью день за днем, год за годом, не зная забот и печалей в мире, созданным им одним и предназначенным лишь для него.

Он встал в этот день, как обычно, с восходом солнца, которого он не видел, но о приближении которого оповестили птицы. Что-то было не так, хотя вроде бы по-прежнему ласково пригревает солнце, также беззаботно щебечут птицы, так же игриво балуются в густой, волнистой траве его кошки. Но отчего же тогда так защемило в груди, так заныло сердце? Какой-то посторонний звук нарушает сложившуюся за долгие годы гармонию.

Напрягшись, он сосредоточил все внимание на звуке, стараясь различить его, выявить из всей массы и понять. Звук повторился. Он узнал его. Это был крик боли и обиды, крик отчаянья, хоть и очень, очень слабый. Он безошибочно определил место, откуда исходил звук. Его чуткие руки нащупали в траве мелко дрожащий, пушистый комочек, покрытый чем-то липким и остро пахнущим. Вся шкурка несчастного зверька была залита этим чем-то. Он напряг свою память.

Мысль опять перенесла его назад, за многие сотни лет. Вот он, вырвавшись из цепких рук няни, лепеча от радости, бежит по усыпанной гравием дорожке навстречу маме, что стоит на другом ее конце. Он бежит к ней, не замечая ничего на пути. Но вот, на середине дорожки ему под ноги попадается камень и он с разбегу падает на землю, больно ударяется носом раньше, чем к нему успевают в едином порыве кинуться мама и нянечка. Из его разбитого носа тоненьким ручейком течет ярко-алая, с острым запахом, липкая жидкость — кровь. Он вспомнил, как тогда горестно заплакал и успокоился только на руках у матери.

Исчезли нахлынувшие воспоминания, и Он ощутил себя стоящим на коленях в густой траве, гладящим дрожащий пушистый комочек, весь покрытый липкой жидкостью, — кровью. Теперь он как бы видел ее, ярко-алую. А несчастный зверек все дрожал, его бил озноб, а может быть, из его маленького сердца все никак не мог уйти весь пережитый им ужас. Но вот зверек затих. Душа маленького мученика навсегда распрощалась с миром, что был с ним так несправедлив, а тело его стало неподвижным и твердым, как камень.

Подул ветер и с его дуновением Он явственно ощутил запах крови, принесенный издалека. И Он усилием воли оказался там, где только что побывал ветер, на вытоптанной, залитой кровью поляне. Его затошнило от дурманящего запаха. Здесь было пролито много крови! А ноги сами несли к чему-то очень важному.

Голова закружилась еще сильнее, а запах стал просто невыносим в сочетании с чем-то неизвестным, чего он не знал и не мог никак вспомнить. Он выбросил вперед руку, даже не нагибаясь, и тут же наткнулся на мертвое тельце маленького друга, покрытое коркой засохшей крови, целую груду тел.

Неизвестно, кто это сделал, кто перебил эти доверчивые создания и свалил их здесь, в кучу, предварительно содрав с них шкурки, те самые шкурки, которые Он так любил гладить и ласкать. Он чувствовал, что силы покидают его, что он теряет сознание, и последней его мыслью было оказаться очень далеко отсюда, чтобы не чувствовать всем своим существом незримое присутствие смерти.

Очнулся он в тени ласково наклонившей к нему свои ветви березы. Он не видел ее, но чувствовал ее немую ласку. И тут же подобно молнии его пронзила мысль о картине, которую он недавно осязал, ужасной картине смерти. И Он задумался. Задумался о том, как обезопасить своих друзей, избавить их от мучений, что могут свалиться на их головы в будущем. Как уберечь их от недругов?

В голове один за другим всплывали образы страшных чудовищ, таких, что могут примерещиться только больному, мечущемуся в горячечном бреду. Он чувствовал, как рядом с ним они материализуются, обретают плоть и кровь, оглашая ревом округу. Он наделил их свирепым нравом, строго-настрого запретив им обижать своих пушистых друзей с их пестрой окраской, приказав уничтожать все остальное.