Агент его Величества - Вадим Волобуев

– Вы очень спешите? – вдруг спросил его Гаррисон.

– Нет, – вздрогнул Семён Родионович. – Почему вы спрашиваете?

– У меня проклюнулась идея. Вы можете мне пригодится.

– Я готов. Что от меня требуется?

– Ничего. Просто сидеть с умным видом и кивать, пока я буду говорить с одним человеком.

– Всего-то?

– Да.

– Что за человек?

– Камерон, бывший министр обороны. Вы должны его знать – он служил одно время послом в Петербурге.

– Как же! Я слышал о нём. Будет любопытно встретиться с ним здесь.

– Ваши пути не пересекались в России?

– Нет.

Они подъехали к зданию управления.

– Подождите меня здесь, – сказал Гаррисон, выходя из коляски. – Я выясню его адрес и вернусь.

– Хорошо.

Ожидая сыщика, Костенко опять погрузился в свои мысли. Можно ли верить этому Шлайдеру? Как далеко заведёт его это расследование? Не берёт ли он на себя слишком многого, колеся по Нью-Йорку с американским полицейским? Как на всё это посмотрит Стекль и что скажут в Петербурге? Все эти вопросы теснились в голове Семёна Родионовича, ввергая его в беспокойство. Он вдруг осознал, что влез в какую-то опасную игру, ставкой в которой может стать его карьера, а то и жизнь.

– Как вам наш город, мистер? – вдруг спросил его возница, обернувшись.

– Неплохой. Вы меня знаете?

– Нет. Вы, наверное, иностранец, правда?

– Да. Я из России.

– О, Россия! Это в Азии, да?

– В Азии. И в Европе тоже.

– Ну и как у вас там жизнь в России?

Семён Родионович, подняв бровь, посмотрел на него. Уж не шпион ли это?

– Не жалуемся.

– А у нас, как видите, полная дрянь…

Он пустился в рассуждения о том, что за проклятая штука – война, а Костенко, слушая его, всё более раздражался из-за длительного отсутствия Гаррисона, и мысленно честил болтливого парня. Наконец, сыщик вернулся.

– Извините, что так долго, – сказал он. – Из-за летнего пожара у нас до сих пор не могут навести порядок в картотеке. Пришлось облазить несколько комнат, чтобы найти адрес.

– Вы держите в управлении адреса членов правительства?

– Нет, – ответил полицейский, забираясь в коляску и плюхаясь рядом с Семёном Родионовичем. – Но Камерон проходил по громкому делу о коррупции, поэтому у нас сохранились его координаты. Денни, дружок, езжай по этому адресу, – он протянул вознице карточку и откинулся в сиденье. – Сейчас пощиплем бывшего министра, – довольно произнёс Гаррисон, когда коляска тронулась. – С ним будет легче, чем со Шлайдером. Всё-таки Камерон – пуганый воробей, он не станет упрямиться. Но на всякий случай я решил прихватить вас. Вы будете изображать живого свидетеля его неблаговидных делишек в Петербурге.

– Но я не знаю за ним никаких неблаговидных делишек.

– Это неважно. Главное, чтобы он видел – в Нью-Йорке есть человек, который может свидетельствовать против него. Так он будет сговорчивее.

– Ну и методы у вас в полиции, – покачал головой Семён Родионович.

– Ваша полиция действует иначе?

– Понятия не имею. Я там не служу.

– А мне показалось, что служите. Вы так реалистично намекнули на это в разговоре со Шлайдером…

– Я просто поддержал вашу игру.

– У вас это хорошо получилось.

Костенко промолчал.

– Скажите, господин Гаррисон, – произнёс он после паузы, – вы уверены, что этот немец не направил нас по ложному следу?

– Мы выясним это в ходе расследования.

– И потеряем уйму времени…

Капитан пристально посмотрел на него.

– Вы мне не нравитесь, мистер Костенко. С чего вдруг вы стали таким ворчливым?

– Не знаю. Погода, наверное… А может, мне претит роль подсадной утки.

– Что поделаешь! Издержки нашей профессии. Вы ведь хотели принять участие в расследовании? Я вам предоставил такую возможность. Или хотите сойти с поезда?

– Н-нет. Извините. Это временная слабость. Больше она не повторится.

Гаррисон хмыкнул и потёр бритый подбородок.

– Кстати, приятно сознавать, что вы не курите. Я, признаться, опасался этого. Не выношу табачный дым.

– Откуда вы знаете, что я не курю?

– Ваш указательный и средний палец на правой руке розового цвета. А у курильщиков они – жёлтые.

– Может быть, я левша.

Но на вашей левой руке они тоже розовые.

– Верно подмечено, – усмехнулся Семён Родионович.

– И потом, вы не сделали ни единой попытки вытащить папиросу. Даже когда я ходил в управление. Курильщик ни за что не упустил бы такую возможность.

– Я вижу, вы наблюдательны.

– О нет. Просто опыт.

Болтая о том о сём, они выехали на Пятую авеню и вскоре остановились перед трёхэтажным деревянным домом, стены которого были выкрашены в красный цвет, а крыша отделана под мрамор. Со стороны всё это выглядело довольно неказисто, и если не знать, что здесь живёт бывший министр, можно было принять дом за ночлежку или бордель. В некоторых окнах горел свет, но сквозь плотно задёрнутые белые шторы невозможно было разглядеть, есть там кто-нибудь или нет. Мужчины сошли с брички и приблизились к рассохшейся от времени двери, на которой кое-где ещё виднелась коричневая краска. По всему было заметно, что хозяин когда-то ворочал большими капиталами, но потом обеднел. Гаррисон дёрнул за шнурок звонка. Внутри раздался мелодичный звук, дверь со скрипом открылась, на пороге предстал молодой парень в тёмных замшевых штанах и красной рубашке.

– Вам кого? – осведомился он, не тратя времени на приветствия.

– Мы хотим видеть господина Камерона, – ответил сыщик. – Я – капитан полиции Нью-Йорка Уильям Гаррисон, а это – дипломат из России Семён Костенко.

– Хозяина сегодня нет дома.

– Где же он?

Парень пожал плечами.

– На рыбалке, должно быть. А может, в бильярд ушёл.

– Очень жаль. Когда же он вернётся?

– А кто его знает! Может, сегодня, а может – через три дня.

Гости переглянулись.

– В таком случае мы оставим наши карточки, – сказал полицейский. – И завтра придём с новым визитом.

– Ладно, – пожал плечами парень. – Оставляйте. Я передам.

– Спасибо.

– Мужчины отошли от дома и остановились в раздумьях.

– Вот что, – заявил Гаррисон. – На сегодня расследование закончим. Я вернусь в управление, покопаюсь в картотеке, поговорю с Нисоном – может, он что-нибудь нарыл. А завтра предпримем новую вылазку. Идёт?

– Хорошо.

– Подъезжайте в управление к восьми утра. Надеюсь, в это время мы застанем господина отставного министра. Хорошо?

– Да.

– Ну и прекрасно. Вас подвезти?

– Нет, благодарю. Я поброжу по городу…

– Только бродите осторожно, – засмеялся сыщик. – А то опять попадёте в историю.

Он пожал Костенко руку, сел в дрожки и был таков. Семён Родионович неспешно направился по улице. Ему надо было сделать паузу, чтобы привести в порядок мысли. Событий было так много, что он начал задыхаться. Мимо проплывали яркие витрины и помпезные фасады, кованые металлические ограды и размашистые каменные арки; он всматривался в лица прохожих и невольно поражался, насколько похожи они были на лица жителей Петербурга. Он видел опухших от бессонницы прачек в платках, с руками, изъеденными крахмалом, и краснорожих рабочих, рано постаревших от изнуряющего труда и пьянства, детей с бледной, почти прозрачной кожей, в глазах которых стояло выражение вечного голода и страха, и забитых жизнью чиновников с облезлыми портфелями подмышкой, видел молодящихся дам полусвета, тщетно старающихся успеть за модой, и смешливых медсестёр, стреляющих глазами в офицеров. Но больше всего он видел солдат. Молодые и старые, в новенькой форме и в пропитанных порохом обносках, они неумолчно шумели на улицах, набиваясь в кабаки и бордели, затевая драки, цепляясь к женщинам и распевая песни. Одну из таких песен, видимо, особенно любимую нью-йоркцами, в какой-то момент подхватило сразу несколько глоток, после того, как её затянул на ступеньках забегаловки осоловевший забулдыга.

Горны отбой протрубили,Мир ночной мрак поглотил,Звёзды с небес засияли,Дабы покой охранять.На землю, разбитую боем,Солдаты упали без сил,Многим в ночи предстоитДолго от ран умирать.

Лёжа на жёстком мешкев ту тревожную ночь,Средь засек, стерегущихТела убиенных,Сладостный сон я увидел,Забыть его мне невмочь.Трижды придя,Остался он неизменным.

Мыслью унесшись с полей,Где смертельные битвы кипели,Брёл я унылой тропой,Теша себя предвкушеньем.Осень была,Деревья уже пожелтели.В дом моих предков я шёл,Где ждали меня с нетерпеньем.

Вновь я попал в те поля,Где прошло моё детство.Память моя воскресилаСтарую землю отцов.Слышал я блеянье коз,Доставшихся мне по наследству.Чувствовал сладость,Сквозившую в песнях жнецов.

Мы присягали на винною чашей,И я обещалдом свой хранитьИ друзей никогда не бросать.Сын, прощаясь,всё время меня целовал.Супруга, рыдая,Не хотела меня отпускать.

«Останься средь нас,ты устал и измучен!» —Просили они,страшась меня потерять.Горечь пришла на заре,Хоть я к горю приучен.Голос рассеялся в дымке.Нам вновь пора выступать.

Гражданская война создаёт удивительные парадоксы. Люди одной крови, одной культуры, находясь в разных лагерях, поддерживают боевой дух одними и теми же песнями, в которых даже слова зачастую звучат те же самые. Семён Родионович и не догадывался, что пока он стоял на нью-йоркской улице, наслаждаясь грустными напевами, где-то в Юте то же самое пели сейчас конфедераты, державшие в плену посланца адмирала Попова. А посланец, сидя на горячей земле, тоже не подозревал, что песня, которую он слушал, неощутимо звучала сейчас на всём пространстве от океана до океана, связывая незримыми нитями всех людей, сошедшихся в смертельной схватке.