Мой любимый враг - Елена Алексеевна Шолохова

хуже – сейчас мне почему-то стало неловко. Ну, не по себе то есть. Я не выдержала его взгляд и отвела глаза. Подумала только: пусть он пройдет скорее! И хоть бы он не слышал наши разборки!

Наши, слава богу, тоже заткнулись. И все, как одна, уставились на него. Даже Зеленцова, которая столько лет преданно любила своего ненаглядного Гольца.

За новеньким плелась Красовская, я боковым зрением следила. Я и голос ее узнала – это она вчера с ним ходила в библиотеку. Черт… Вспомнив тот эпизод, возле библиотеки, я еще больше смутилась.

Они прошли мимо нас, совсем рядом, и сердце как будто запрыгало – так бывает, когда очень волнуешься. Я отвернулась, но мне все равно казалось, что он смотрит на меня и это ещё сильнее нервировало. Не так, как вчера, в закутке, но тоже изрядно.

Я не выдержала напряжения – и так было хреново весь день, теперь ещё и это… не могу больше! Ну их всех к черту! Пойду домой!

Я оттолкнула Бусыгину, у которой за последние две с лишним недели, с тех пор, как Женька стала с ней сидеть и, типа, дружить, неожиданно прорезался голос. Нет, боевой она не стала, конечно же, но если раньше Бусыгина вечно жалась по углам и даже звук издать лишний раз стеснялась, то теперь стала понемногу выступать. Вот сейчас она, по указке Женьки, услужливо преградила мне дорогу.

Ой, я с ней даже разговаривать не стала, двинула локтем, чтоб не лезла, куда не надо, и припустила прочь.

***

На другой день я пришла в класс позже обычного, буквально за минуту до звонка. Потому что опять не выспалась, только на этот раз не из-за отца…

Случилось кое-что необычное… да вообще невероятное! Вчера мне написал новенький! Сам! Я, если честно, в первый миг глазам не поверила. Он ведь такой… даже слов не подберу. Весь из себя принц, в общем. На таких как я, такие как он, обычно и не смотрят. А если смотрят, то не видят. Даже Гольцу до него далеко.

Хотя… та наша встреча возле библиотеки… что-то тогда точно было. Нас как будто током стукнуло. Ну, такое у меня возникло ощущение. Хотя я себя уже почти убедила, что у меня просто фантазия разыгралась от неожиданности.

Может, и у него тоже?

Почему-то же он написал именно мне! С минуту я переживала этот момент. Честно скажу – меня это разволновало не на шутку. Ну и обрадовало, конечно. Причем гораздо сильнее, чем, по идее, должно было.

Я почти забыла весь ужасный день, как будто его заявка в друзья и простое «Привет» выбелило начисто всё плохое, что вчера случилось.

А когда на мой вопрос, как он меня нашел по одному лишь имени, Дима ответил, что поспрашивал у того, у другого, вот так и узнал, у меня едва дыханье в зобу не сперло. Это ведь значит, что он не случайно добавился, а целенаправленно искал… почему?

В общем, пообщались мы недолго, но я потом всю ночь уснуть не могла. И сегодня в школу шла и улыбалась, как дурочка.

Даже встреча с одноклассниками, которые продолжали меня демонстративно презирать и игнорить, не слишком омрачила настроение. Я вообще о них сегодня не думала – все мои мысли со вчерашней ночи занимал Дима Рощин. Вот бы увидеть его поскорее!

Когда я вошла в класс, наши тоже оживленно обсуждали новенького. Мое появление, конечно же, никто "не заметил".

– Он так и сказал, как отрезал: не надо никуда меня звать, – рассказывала кому-то Ленка Баранова. – И Красовская убежала вся в слезах.

– Так ей и надо, – хмыкнула Филимонова. – Сама дура. Достала его, бедного. У него же на лице написано огромными буквами: «Идите от меня все на хрен». Ну и чего она хотела?

– Дааа, их девчонки тоже говорили, что она ему прохода не давала, – подтвердила Зеленцова, как и все не обращая на меня внимания. – Липла, на шею вешалась. Только позорилась…

До звонка все обсуждали Красовскую и Рощина. А я молча улыбалась сама себе, своим мыслям, своей новой тайне…

21

Дима

После её сообщения сон как рукой сняло. Хотя кроме «привет» Таня ничего больше не написала. Но и этого оказалось достаточно, чтобы полночи потом маяться. Ну то есть лежать в темноте и пялиться в потолок, вновь и вновь переживая в уме те несколько случайных моментов, когда мы с ней встречались.

Я не мог понять, какие чувства она во мне вызывает. Сначала мне было забавно наблюдать за ней – слишком уж выразительная и живая у нее мимика. Бери и читай как открытую книгу – буквально всё у неё на лице написано. Ну тут ещё, конечно, важно и то, что лицо у неё интересное. В смысле, симпатичное… ну, то есть красивое.

Потом мне было её жалко. Чисто по-человечески. Хотя, вроде, ей ничего такого не делали, обычные девчачьи разборки. Да и она, очевидно, из тех, кому палец в рот не клади. Я вспомнил, как ее одноклассницы галдели в фойе, как она им запальчиво, с вызовом отвечала. На самом деле, сплошь и рядом бывают ситуации куда похлеще. Правда, тут не в ситуации дело, а в том, сколько в ней отчаяния и бессильной ярости в тот момент кипело.

Звучит по-идиотски, знаю, но она с горящими злостью глазами просто завораживала так, что дыхание забирало. Хотя по жизни я скандалов и скандальных людей на дух не выношу.

А еще была наша встреча возле библиотеки…

У меня и без того из головы не шел тот момент. А теперь, после её сообщения, так тем более. Стоило закрыть глаза – и снова её лицо, пусть и размытое полумраком, но так близко, что чувствуется жар кожи… и снова её чуть дрожащее дыхание в тишине...

Я ей, конечно же, ответил. Написал сразу «привет», потом, подумав, спросил ещё, как у нее дела.