Долгий сон - А-Викинг

Тот только покачал головой, поправил очки и, махнув рукой, ушел в комнату, бурча на ходу что-то вроде:

— Вот спелись… так бы двоим под розгами и запеть… хором…

x x x

…Ангелинка была действительно не новичок — Данка сразу это поняла по тому, как привычно та легла на жесткую циновку, брошенную поверх узкой кушетки. По тому, как вытянула руки, подставляя их кожаным петлям. По тому, как старательно расслабила попу, добела сжатую под первой розгой. По тому, как молча, только с резкими выдохами, приняла почти десять хлестких, свистящих ударов.

Она сказала ей правду — судорожные рывки и напряжение тела, резкие и страстные изгибы под пареными прутьями быстро, очень быстро выбили на спине и бедрах Ангелины капельки пота. Данка с кипящим желанием и чуть не стонами принимала вместе с ней каждый удар, стоя на коленочках в двух шагах от кушетки. Прикусив губы, смотрела, как вскинулся прут… Как замер над голым телом, чуть дрогнув длинным мокрым концом… Как незаметной линией просвистел вниз и оставил линию на бедрах…

— М-м-м… — тихо мучилась от желания Данка…

— М-м-м!! — куда громче отзывалась ей с кушетки наказанная девушка.

А потом был перерыв после тридцати розог и почти не заплаканные глаза Ангелинки, которая в голос, громко и бесстыдно, застонала уже на втором десятке. Как в тумане, была торопливая запись адреса и решительный отказ от услуг Лаврентия довезти до гостиницы: там, на кушетке, его ждала девушка. И Данка не могла себе позволить прервать их праздник, в котором оставалось еще ровно семнадцать прутьев. Потому что на полу, все-таки истрепанные, хотя все еще пригодные, лежали только три.

— Фантастика, — говорил Лаврентий, протягивая еще горячий прут сквозь кулак и протягивая на узкой, гибкой спине Ангелинки новую полосу огня. — Вот это розги… вот это порка…

Лишь мельком увидала Данка, всего один раз, лицо наказанной, когда та мотнула головой, приняв прут на лопатки. Увидала и поняла, как она лишняя…

Пока лишняя. Только пока!

Вернулась в гостиницу вовремя. И даже немножко «остыла», хотя в метро каждый брючной ремень бросался в глаза как змея на асфальте, каждая пряжка подмигивала отблеском холодного металла: ну будет тебе! Ох, будет! Ох, скорее бы…

Остыла, но не настолько, чтобы устало бросивший папку с бумагами на тумбочку Владимир Дмитриевич не присмотрелся к ней повнимательней. Данка сидела возле кровати, послушно сложив на коленях руки, упорно уставившись в сорок седьмой канал телевизора и внимательно изучая лекцию по атомарной физике на английском языке. В просторном гостиничном номере даже дикторский английский не мог заглушить наглого кошачьего мурчания…

Самый Любимый В Мире Шеф обошел Данку кругом, огладил взглядом знакомые плечи и туго прижатые к табуретке едва загорелые бедра. Никакого фартучка. Не в гостях. Голая и ждущая.

А подарок — вот он, на кровати. Гонорар лучшему в мире эксперту. Та самая плеть с тремя хвостами…

x x x

Пять дней спустя Дмитрич кивнул головой на Ангелину с Данкой, слово в слово повторив сказанное тогда Лаврентием:

— Ты прав. Точно две сестры…

— У тебя зато эксперт.

— А у тебя ангел.

Они рассмеялись и хлопнули друг друга по плечам.

Переглянувшись, зарделись и хихикнули девчонки. И вернулись к важной работе: готовить пареные розги. Самые лучшие в мире. По сорок девятому рецепту от эксперта…

2005 г.

Фон Данка

Довольно длинные и непривычно темные прутья лежали на густой металлической сеточке над широкой кастрюлей. Бурлила вода, вздымая ароматные от какой-то травы клубы пара, а прутья жадно сосали этот пар, на глазах наливаясь тяжестью и гибкостью.

— М-м-м… М-м-м и ух!!! — это была черемуха, прут сам по себе тугой и беспощадный, а уж пареными!

Данка почти незаметно сжала под платьем свои горячие от стыда и уже бесстыдно голые половинки — но Мирдза прекрасно заметила это ее «почти незаметное» движение и ободряюще расплылась в широченной улыбке.

— От его руки не страшно… Я знаю…

— Я тоже знаю.

Полная рука коснулась ее покрасневших щек:

— Ну, не стыдись так… Это же от большой любви девушка вот так тело дарит! Не как все, а на сладкие муки.

Акцент у Мирдзы почему-то почти пропал. Или Данка уже привыкла к ней за эти полчаса по сути первого и настоящего разговора?

— Да-а… я знаю.

— И я знаю.

— Я прошу его часто, а он никак… — редко-сбивчиво начала говорить, но Мирдза вновь поднесла руку — уже к ее губам:

— Молчи, ваше это ваше. Это ему решать. Телом уговаривай… А не умеешь — так и не пытайся!

Данка послушно замолчала, кивая в знак согласия. Да, наше это наше… А телом? Прошибешь его, как же… А вот прошибу! Снова глянула на прутья, которые совсем скоро станут розгами — скорей уж они прошибут… Ну и пусть!

Деловито повернув их, Мирдза спросила:

— А уздечку тебе дать?

Данка непонимающе посмотрела.

Мирдза выпростала из-под передника короткую круглую деревяшку с завязками.

— Это ведь пареная черемуха. От нее ты будешь отчаянно кричать, а ему это не понравится. В рот возьмешь…

Данка замотала головой:

— Нет… я даже под соленками редко кричу…

— Смотри сама, тебе виднее. Черемуху же, говоришь, пока не пробовала…

Черемуху она и вправду не пробовала, но домашние прутья краснотала, да еще замоченные в старой кадушке! Судорогой воспоминаний снова свело бедра.

Оххх…

x x x

Вентспилс встретил неприветливым моросящим дождиком. Данка поежилась под коротким плащиком, вдохнула мокрый воздух и повторила про себя всплывшие откуда-то строчки: «Балтика встретила привычной холодной сыростью». Смотреть на самую что ни есть Балтику долго не пришлось — да и леший с ней, все равно потом в Юрмалу, насмотрюсь, а тут пора за Дмитричем, вон уже машет.

Несмотря на малые размеры аэропорта, среди встречавших наблюдалась европейская цивилизация — таблички с именами, плакатики, букетики цветов — она даже слегка растерялась, когда такой же нежно-голубой букетик был вручен и ей. Дядька пудов эдак на десять-двенадцать с самоварно-красной физиономией под смешным беретиком вежливо протянул цветы, изобразив нечто вроде сдержанного поклона. Владимир Дмитриевич едва заметно кивнул: бери, это тебе. Приняла, стеснительно заулыбалась, а Самовар уже приглашающим жестом показал в сторону выхода. Показал не ей, а Дмитричу — причем умудрился при этом изобразить куда более щедрый и куда более почтительный поклон.