Беседы с Vеликими - Игорь Свинаренко

– В Лондоне давно не была?

– Три месяца.

– А что же муж?

– Он говорит: «Я приеду в Москву и, если ты выйдешь в финал, пойду смотреть. А нет – значит, мы будем свободны и проведем вместе время. Будем сидеть дома, смотреть ТВ». И так и так нам хорошо.

– Да, подсела ты на эти коньки…

– Очень!

– Советские люди очень любили фигурное катание. И сейчас все смотрят, потому что опять застой.

– Не буду комментировать это. И вообще я не согласна с тобой. Просто это зимний вид спорта, он в России популярен: у нас (хорошее словечко «у нас». – И.С.) же большая зима. Я сама теперь промоутер фигурного катания, потому что это и красиво, и полезно. И очень хорошо мне сказал Башмет: «А когда я увижу тебя в трусах вниз головой? Только на льду!» Ха-ха-ха-ха!

– Ну, может, он мог бы с тобой как-то познакомиться, и…

– Мы знакомы.

– Кстати, вот в Интернете висят фотографии, где ты голая.

– Да ладно! Совсем голая?

– Полностью. Это настоящие или фотомонтаж?

– Я не видела… Надо посмотреть!

– Вы с этими коньками – просто реалити-шоу! Типа «За стеклом».

– Мы – другое, мы все-таки вечером идем домой.

– Вот в этом-то главная ошибка. Вас надо было там закрыть…

– А-а-а…

– И таблоиды кинулись бы обсуждать: «Был ли секс у Ингеборги с тренером»?

– Прекрасная тема для разговора… Замечательная! Ага, Саймон приезжает, а его туда не пускают! Потому что он англичанин. Он бьется лбом о стекло и кричит: «Отдайте, отдайте мне ее!» Прекрасно. Ха-ха-ха. Но я должна тебе сразу сказать, что мы там только учимся кататься на коньках, а романов нет. Мы только на льду.

– В общем, недоработал Эрнст… Надо бы вас за стекло.

Lost in translation (Трудности перевода)

– На льду я научилась новому русскому языку. Спортсмены знаешь, как говорят? «Я в шоке». То есть в восторге. Это у них самая большая похвала. Я сказала это по ТВ, когда у меня брали интервью: «Я в шоке». И теперь мне все шлют эсэмэски: «Я в шоке». Это как по-русски? Есть такое слово…

– И мы его знаем.

– Да-да, мы его знаем! А по-английски… Cool? Нет, это не то. Это значит «круто».

– Tough?

– Нет, это «жестко», «жесть»… Это скорей будет fuck, причем многое зависит от интонации. (Она говорит это с восторженной интонацией, и на это стоит посмотреть. – И.С.) Интонации очень важны. Я поэтому не могу смотреть дублированное кино! Убирается половина роли! Ведь голосом столько всего выражается… В театре никому не приходит в голову дублировать.

– Да, мы все в курсе, что ты прекрасно знаешь английский. Но чего-то же и ты не знаешь. Вот интересно, какое слово ты искала в словаре последний раз?

– Ты не поверишь: business. Я забыла, как его писать – то ли в середине два «с», то ли в конце. Вообще же я в словари не смотрю; если попадается непонятное слово, я звоню мужу и спрашиваю. Это намного удобней, чем лезть в словарь.

Меж тем принесли цыпленка табака. Она ела с видимым удовольствием и нахваливала.

– А ты такого бы смогла приготовить?

– Сейчас практически не готовлю. Некогда. Вот разве что у Урганта в «Смаке» сделала рыбный пирог. Потрясающий! Правда, они, заразы, слишком рано его вынули, потому что не было времени, и он был жидкий. Но всё равно все съели с удовольствием.

– Не готовишь? Даже завтракаешь в кафе?

– Нет, я дома ем кашу каждый день. Овсяную. Я могу быть пропагандистом этой каши.

– А, ну да: «Ваша овсянка, сэр!» Это тебя англичане научили…

– Нет. Во-первых, овсянка – это не английское блюдо, а шотландское. Во-вторых, каша во всех странах естся в основном зимой, это зимнее блюдо. Вот и мой муж ест по сезону: летом – салат, а зимой – суп. Он поражается, когда видит, что люди зимой едят мороженое. Это для него потрясение.

– Да, на англичан это почему-то производит впечатление. Еще Черчилль говорил: «Народ, который зимой ест мороженое, непобедим».

– Это точно. Слушай, а почему называется «табака»? При чем тут табак?

– Может, он распялен, как табачный лист для просушки?

– Кстати, я тоже не знаю, что означает Snatch hawk chicken – англичане так называют цыпленка табака.

Незаметно мы расправились со своими цыплятами.

– Ну что, десерт?

– Да-да. Я буду кофе, сладкий, по полной программе: я же еду тренироваться.

Мы взяли один штрудель на двоих и в две ложки довольно быстро смолотили его.

Внешность

Пару раз за ланч звонил ее мобильный, она вела беседы, глядя в пространство, а я, пользуясь случаем, рассматривал ее со вниманием. И заметил то, что, в общем, раскидано по множеству фильмов, где она снималась. С каждым легким поворотом головы, с едва заметным наклоном, с изменением света и даже интонации – всякий раз у нее радикально менялось лицо. Вот оно совсем школьное, невинное, как бы простенькое. А через секунду проступают выпуклости «детских припухших желез». Дальше вдруг появляется манящая такая порочность, кошачья волнительная секс-туристическая раскосость. Ее, как сейчас помню, отлавливал оператор в «Интердевочке», где Ингеборга прикидывалась путаной по кличке, кстати сказать, Кисуля. Еще одно движение – и перед нами светская дама, с виду так вообще вхожая в аристократические лондонские круги.

– У тебя лицо меняется как калейдоскоп – это само собой происходит? – спросил я после.

– Ну да. Я же все-таки актриса…

– А ты же красишься?

– Конечно. Для каждой роли. Я была и рыжая, и белая. Не помню, какая я настоящая.

– Раньше, в юности, ты была недовольна своей внешностью. А сейчас как с этим?

– Я не то что была недовольна… Просто отдавала себе отчет в том, что я не Клаудиа Кардинале. Ты же видел ее на картинке?

– Да, но где она сейчас?

– А где я буду через 50 лет?

– Ну, это когда еще. А сейчас у тебя все в порядке!

– Ха-ха-ха! Да… В юности я была очень худая, у меня были сальные волосы, я мыла их один раз в неделю – считалось, что чаще нельзя. Сейчас каждый день мою голову. Что сказать о внешности? Моложе я не буду, лучше не буду, а после умру. Вот так. Но «жизнь становится интересней, ты становишься умнее и, надеюсь, мудрее» – это мой муж так говорит.

Что нового?

– Ну а вообще что у тебя нового? В смысле, кроме коньков.

– Все то же. И муж тот же. В смысле второй муж. А первый муж – литовец, очень талантливый актер, очень. Он приезжал в Москву на гастроли, я ходила на спектакль. Кстати, фамилия его второй жены знаешь какая? Дапкунайте! Однофамилица, конечно. Я ее знаю – она училась в консерватории, когда я там преподавала.

– Послушай, ты же практически голливудская актриса (после съемок в США)! У тебя должна быть выверенная пиар-кампания: разводы, бойфренды, наркотики, лечение от алкоголизма… Как у тамошних звезд. Тогда и деньги будут голливудские.

– Да… Мне однажды на интервью посоветовали рассказать о том, как я нюхаю кокаин, пью водку, гуляю. Я тогда подумала и ответила: «Не поверят, подумают, что пиар». Что нового? Вот снялась в фильме «По этапу». Женский лагерь, туда привозят немецких военнопленных, а я русская надзирательница. Мою героиню зовут Вера. Там еще Джон Малкович играл.

– Это уже готово. А что ты еще делаешь тут, кроме коньков?

– Снимаюсь в приквеле – мы делаем новое кино про Ганнибала Лектера, я там играю мамочку людоеда. Еще обсуждаю кое-что, но говорить об этом сейчас не буду.

– Ты мне как-то рассказывала, что в Лондоне ходишь на футбол, а Абрамовича там так и не встретила ни разу. Что, так и не познакомилась с ним?

– Нет!

Итого

– Слушай, Ингеборга… А если бы остался Советский Союз, то ты кем бы была?

– Ты знаешь, если бы у бабушки были яички, она была бы дедушкой.

«Мой город – Москва»

Экзотическая тонкая литовка, с недавних пор – подданная британской короны, она начала свою артистическую карьеру в четыре года: играла детские роли в спектаклях Вильнюсского оперного театра. Потом прославилась на весь Советский Союз ролью валютной проститутки и прогремела в оскароносных «Утомленных солнцем». Теперь вот живет с мужем-англичанином в Лондоне, играет там в театре, снимается в телесериалах – но то и дело приезжает в Москву, на съемки черной комедии «Ночной продавец» (режиссер Валерий Рожнов), где у нее главная женская роль. А еще потому, что именно тут у нее старые друзья и настоящая крепкая слава. К тому ж она не отказывается от советского прошлого, которое у нас одно на всех. И даже ездит по старой памяти на метро («Чем я лучше других?»). Мы обедали с ней в одном кафе на территории ГУМа – в памятном для обоих месте. Она впервые попробовала здесь когда-то мороженое за 22 копейки, я же давился тут в очередях за «33-м» портвейном – тут же винный был, с видом на Красную площадь…