Книга Легиона (Журнальный вариант) - Наль Подольский

Выходило, он обладал способностью каким-то образом проникать в чужие сознания. И, продолжая свои наблюдения, он невольно пробовал входить в сферы чужих восприятий.

Относительно выбора объектов вторжения Легион пришел к заключению, что выбор происходит подсознательно, с направленностью на положительные эмоции, и ему казалось соблазнительным сделать этот процесс управляемым. Постепенно он научился совмещать эмоциональные всплески сразу нескольких персонажей, составляя из них своеобразные коктейли. Земля для него была окружена плотной оболочкой ощущений и чувств, динамичной, пульсирующей, непрерывно обновляющейся оболочкой, и он назвал ее для себя сенсуальной сферой, или сенсосферой. Он даже задался вопросом, можно ли сенсосферу считать составной частью ноосферы, но отложил его решение до будущих времен.

Первой и наиболее простой задачей было научиться идентифицировать чужие сознания, каким-то образом "помечать" приглянувшиеся эмоциональные микрокосмы, чтобы повторно входить в них. Теперь он, проникая в чувственный мир очередного объекта, сразу выделял характерный для того комплекс ощущений, инвариантный относительно времени и перемен настроения персонажа: собственный запах, вкус слюны, осязательную картину зубов и полости рта, световой орнамент сетчатки при закрытых глазах и своеобразный осязательный рисунок, образуемый игрой мышц лица, особенно вокруг глаз. Получался как бы сенсорный слепок личности, сенсуальный синдром, легко находимый в континууме сенсополя Земли, подобно тому как при спектральном анализе без труда выделяется набор линий, присущий искомому веществу или элементу. Запоминание этих синдромов для Легиона не создавало проблем: он же не занимал-ся - хотя бы и на сенсуальном уровне переписью населения земного шара, и в конечном итоге его интересовали именно те личностные слепки, которые сами запоминались.

Как бы то ни было, в его памяти составился своего рода каталог человеческих душ. Против ожиданий он ему представлялся отнюдь не в виде дискретной, четочной или ячеистой структуры, а чем-то вроде большого облака, сероватого, играющего приглушенными цветными оттенками. Когда его воображение воспроизводило ключевое ощущение (которое ему в данный момент угодно было сделать ключевым), облачная масса приходила в движение и выделяла шаровидное образование. По мере дальнейшей работы воображения, а иногда, казалось ему, и само по себе шло последовательное дробление серовато-лиловой массы на все меньшие и все более близкие шарообразные сгустки, последний из которых раскрывался искомым сенсуальным комплексом, и Легион мгновенно оказывался в чувственном и эмоциональном потоке избранного объекта вторжения.

В результате некоторой тренировки поиск желаемых объектов стал происходить без усилий, а после нескольких проникновений в один и тот же объект вхождение в него осуществлялось кратким, почти мимолетным волевым посылом, словно мысленным нажатием клавиши.

Далее Легион видел три проблемы. Первая: научиться попадать в эмоциональную сферу объекта не только из сенсосферы, но и напрямую из физического мира, или, попросту, "влезать в душу" любого человека, попавшего в его поле зрения. Вторая: попробовать проникнуть из сенсуальной и эмоциональной сфер в ментальную, в мысли объекта. И, наконец, третья, потенциально наиболее опасная: нельзя ли вмешаться в мышление объекта, то есть, хотя это и некрасиво звучит, в какой-то мере им управлять?

Для начала следовало добиться достаточно долгого проникновения в мир восприятия какого-либо объекта, чтобы идентифицировать его в пространстве с точностью до города, улицы, дома, проще говоря - увидеть его непосредственно.

На дворе стоял дождливый октябрь, и в надежде идентифицировать свой город Легион пристраивался к объектам, испытывающим ощущение сырости на улице, но все они, как назло, старались поскорее оказаться внутри помещений. И вот, наконец, ему удалось найти человека, который слонялся по городу и явно никуда не спешил. Он был не по сезону легко одет - Легион спиной чувствовал промокшую под моросящим дождем куртку, правый башмак протекал - пальцы ног мерзли, и при каждом шаге слышалось противное хлюпанье. Объект испытывал чувство голода (похоже, с утра ничего не ел, решил Легион). Но сосредоточен он был на том, что мысленно перебирал вереницы слов, некоторые из них иногда произнося вслух. Иногда поток слов останавливался, и одна и та же строка с небольшими изменениями повторялась несколько раз либо с неуверенной интонацией произносились отдельные слова, а затем снова восстанавливался ласкающий слух внятный размер стиха. Итак, судьба свела Легиона с бродячим поэтом, под осенней моросью сочинявшим стихи. И самым важным для Легиона было то, что в отличие от других объектов поэт видел город - Легион за это проникся к нему почти нежностью. Улицы, проплывавшие перед глазами поэта, сразу показались Легиону знакомыми, и вскоре он увидел то, что нельзя было спутать ни с чем на свете - набережную Невы и кованый орнамент ворот Летнего сада. На время перестав бормотать стихи, поэт проследовал внутрь сада и побрел по боковой узкой дорожке, по самому ее краю, норовя при этом ворошить кучи опавших листьев, прислушиваясь к их шуршанию. Легион удивился, сколь прекрасны и легки эти звуки - ведь впервые он слышал их ухом поэта. Легион выбежал на улицу и остановил первую попавшуюся машину.

Через десять минут он был уже в Летнем саду и тотчас настроился снова на внутренний мир поэта - тот стоял, опершись на ограду, склонившись над темной водой Фонтанки, и сосредоточенно разглядывал оранжевые и желтые листья, медленно плывущие по течению. Выбравшись почти бегом к набережной, Легион наконец увидел его обычным зрением.

До него было шагов двадцать, и Легион едва успел разглядеть потертый джинсовый костюм, соломенные нечесаные и, похоже, давно не мытые волосы, задумчивое веснушчатое лицо. Появление Легиона вызвало у поэта волну невнятного, но сильного беспокойства - он выпрямился и стал удаляться уже не прогулочным, а нервным и скорым шагом. Легион же переживал несуразную смесь эмоций, как собственных, так и принадлежавших поэту: любопытство и желание приблизиться, свой непонятного происхождения страх и внезапную встревоженность поэта, и его жесткое нежелание, чтобы этот холеный, одетый с иголочки пижон, каким ему виделся Легион, приближался. Стремление сократить дистанцию было самым сильным, и Легион стал догонять поэта. Тот, не оглядываясь, побежал.

Тренированный Легион быстро настигал голодного поэта, но, когда расстояние между ними сократилось до нескольких метров, его охватила буря противоречивых ощущений и он уже не мог распознать, какие кому принадлежат, его легкие бились в попытке совместить ритмы двух дыханий, сердце аритмично дергалось, мускулы конвульсивно и вразнобой сокращались. Поэт издал сдавленный крик и побежал изо всей мочи, а Легион потерял сознание и рухнул на гранитные плиты. Через пару минут он начал было приходить в себя, и тут с ним случился первый в его взрослой жизни припадок эпилепсии.

Итак, он получил первое предупреждение. Война объявлена: Легион против Господа Бога. Результат последнего опыта означал ровно то, что означал: противопоказано вступать в прямой контакт с объектом вторжения, подходить к нему и попадать в его поле зрения, но при всем этом вполне допустимо вести за ним визуальное наблюдение на дистанции.

С этого он и начал. Его родитель, как по заказу вовремя, подарил ему свой "Форд-эскорт", и, вооружась биноклем, Легион отслеживал перемещения по холодному мокрому городу бродячего поэта, обреченного стать объектом его экспериментов. Он видел некий терпкий юмор судьбы в том, чтобы, сидя за рулем комфортабельного автомобиля, испытывать тем не менее все ощущения своего персонажа, слоняющегося по лужам на осеннем ветру в промокшей одежде и дырявых ботинках. Поэт теперь пребывал постоянно в беспокойстве и настороженности. Легиону все же не удавалось сохранять душевное равновесие объекта, и это нарушало чистоту эксперимента. Ничего не поделаешь: в конце концов это извечная проблема любой экспериментальной науки; не разбив яйца, невозможно сделать яичницу.

Чутье исследователя не подвело Легиона: именно поэт оказался той благодатной почвой, на которой удалось вырастить вожделенные способы вхождения в чужой разум. Сортируя мельчайшие оттенки ощущений, он сначала стал ясно слышать речь объекта, затем внутреннюю речь, то есть мысли, выраженные словами, и, наконец, просто понимать мысли поэта, по крайней мере достаточно отчетливо оформленные, ибо всякая мысль порождает ощущения - нужно только уметь их расшифровывать.

Проникнув в мысли поэта, Легион стал в них невольно участвовать, и вскоре обнаружилось, что они могут думать и принимать решения вместе, причем, ощущая вторжение Легиона и осмысливая его как наитие свыше, поэт тем не менее воспринимал результаты их совместной деятельности как свои собственные. Началось это со стихов. В интеллекте Легиона поэзии отводилось ничтожное место - всего лишь как специфическому, причудливому и все же частному явлению ноосферы. Но, входя в душевный мир поэта, Легион проникался глобальной значимостью поэзии, признавал ее отблеском божественного в земной жизни.