Товарищи - Анатолий Калинин

В дверь заглянула желтолицая женщина.

— Что, Дарья? — спросил Портной.

Она молча указала ему глазами на Анну.

— Говори, — разрешил Портной.

— Итальянский солдат с усиками второй раз прошел мимо нашего дома.

— В какую сторону?

— Он зашел в казино. — И сквозь желтую кожу у женщины проступила легкая краска. Она скользнула взглядом по лицу Анны.

— Вы не привели за собой хвост? — Портной требовательно посмотрел на Анну.

— Я шла дворами, — пояснила Анна.

— И никого не заметили?

— Не только не заметила, но уверена, что никто за мной не шел, — сказала Анна.

— Иди, Дарья. Когда он выйдет из казино, скажи.

Женщина закрыла за собой дверь, и через секунду Анна услышала, как она поет во дворе, что-то делая по хозяйству. Голос у нее был глуховатый, заунывный.

— Очень жаль, — повторил Портной. — Вы не сомневаетесь в достоверности своих сведений?

— Не сомневаюсь.

— Как вам удалось их получить?

Анна рассказала ему о квартиранте.

— Он молод? — немедленно поинтересовался Портной.

— Лет двадцать семь… нет, тридцать, — краснея, поправилась Анна.

У нее была особенность, которую она не любила в себе, — краснеть без всякой причины. Теперь она почувствовала, что до ключиц заливается краской.

— Конечно, он пытался ухаживать за вами… — утвердительно спросил Портной.

Поднимая глаза, Анна собралась ответить ему, что напрасно он говорит об этом таким тоном, но Портной обезоружил ее — Я бы не спрашивал у вас об этом, если бы не считал, что это может оказаться важным. Как я понял, у вас не было возможности узнать больше того, что вы узнали.

— Только то, что я поняла из их слов.

— Но не кажется ли вам, что вы упустили еще одну возможность?

— Что вы имеете в виду?

— Ту дополнительную пользу, которую можно было бы извлечь из ваших взаимоотношений с обер-лейтенантом.

— Например?

— Например, мы могли бы теперь знать не только куда и когда примерно перебрасывается дивизия, а когда именно, как и некоторые другие факты. К сожалению, вы повели себя с обер-лейтенантом иначе, чем надо было ожидать.

— А что надо было ожидать?

— Вы держали себя с ним естественно для советской женщины, но неестественно для нее в том положении…

Анна перебила его:

— Вы хотите сказать, что мне нужно было принять его ухаживания?

— Я только хотел сказать, что борьба есть борьба, — ответил он, снимая очки и грустно глядя на нее своими крупными блестящими глазами.

В дверь кухни заглянула Дарья.

— Его выбросили из казино, и он валяется около наших ворот в лебеде.

— Пьяный? — спросил Портной.

В ответ она сделала движение плечом, которое можно было истолковать и так, и иначе.

— Надо взглянуть, — сказал он, вставая.

На несколько минут он оставил Анну с Дарьей. Все время Дарья стояла на пороге кухни молча, заложив руки за фартук. Когда Портной вернулся, она тут же ушла, на прощание скользнув по лицу Анны цепкими серыми глазами.

— Семейная сцена среди союзников, — пояснил Портной Анне. — Судя по всему, они сперва пили на его деньги, а когда он иссяк, захотели избавиться от него. Но все же вам лучше будет выйти на соседнюю улицу через заднюю калитку, — сказал он, давая Анне понять и то, что время их встречи закончилось.

— Да.

Она встала.

— Но прежде надо условиться, что сюда больше приходить нельзя. Ни при каких обстоятельствах. Если что будет нужно передать, вы всегда сможете увидеться с Дарьей на рынке. Если же срочно потребуетесь, мы найдем способ известить вас. Возможно, это произойдет в ближайшие дни. Ваше знание немецкого языка достаточно?

— Я окончила инфак, — напомнила Анна.

— По некоторым сведениям, вскоре им потребуется переводчик в лагерь военнопленных. С Дарьей вы можете видеться в любое утро от шести до семи у лотков, где торгуют лекарственными травами. Дарья! — позвал он, приоткрывая дверь кухни.

— Я здесь. — Она тотчас вошла в кухню.

— Дарья, — сказал он, беря из рук Анны сумку, — положи сюда все, что причитается за платье и платок. К сожалению, — он впервые за все время их встречи виновато улыбнулся Анне, — нам придется их взять у вас, чтобы потом обменять на базаре на продукты. Наши собственные ресурсы крайне ограниченны.

Когда он пошел проводить Анну до задней калитки, выходившей на глухую улицу, солнце стояло в полуденном небе все так же высоко. Оказывается, Анна пробыла здесь не больше часа. Ей же казалось, что много больше.

— Кстати, я должна вам сказать… — Анна остановилась в калитке. — Утюг в ваших руках совсем не похож на утюг в руках у портного.

— Неужели? — спросил он испуганно.

— Это нетрудно заметить.

— Но, может быть, это нетрудно было увидеть лишь глазу женщины? — спросил он с надеждой.

— Нет, для этого совсем не обязательно быть женщиной, — жестко сказала Анна, чувствуя себя хотя бы частично отмщенной.

37

Наступил день, который рано или поздно должен был наступить, но к которому так и не смогла приготовиться Анна.

Последние дни мать уже ничего не ела. Отщипнет от лепешки пальцами щепотку и долго держит во рту, чтобы только чувствовать вкус хлеба. Но пила она много. Анна подносила ей ко рту кружку, и она судорожно отхлебывала из нее тепловатую воду.

— Нет, если бы мне напиться из нашей копанки, я бы скорее поздоровела. В Сальской степи вода почти везде горькая, но твой отец в балке за хутором сладкую жилу нашел. Вода в ней даже в самый жаркий день, как лед, — мать провела языком по губам. — Вот так же сушила болезнь и мою мать, сорвала себе живот чувалами с зерном. Думали, уже по встанет. А потом попила несколько дней из той копанки и на поправку пошла. Но, может, и той копанки уже нет, — вдруг заключила она, устало отворачивая голову на подушке.

Длинный разговор утомил ее. После этого за весь вечер не сказала ни слова, только глазами показывала Анне на кружку.

Ночью Анна, задремавшая на стуле у постели матери, внезапно проснулась. Всходившая за Доном луна проливалась сквозь ветви тополя на постель матери. Ее маленькое, лицо в венчике седых волос было спокойно и сурово. Анна дотронулась ладонью до ее лба — он был совсем холодным.

Вдвоем с Марфой Андреевной они обмыли и одели ее в чистое. Какой совсем маленькой и сухонькой оказалась она! На ручной тачке повезли ее через город на кладбище. Везли глухими переулками, мимо одноэтажных домиков. Никто не встретился им на пути, жизнь за высокими заборами остановилась.

Но немецкий солдат не подпустил их к городскому кладбищу, закричал «век»[4], залязгал автоматом. За кладбищенской оградой среди могил стояли, задрав в небо стволы, зенитные пушки.

Тогда Анна с Марфой Андреевной повезли покойницу в степь. Хоронили среди зарастающих травой старых окопов. Зачистили лопатами один окон, опустили туда ее без гроба. Марфа Андреевна, сняв с себя платок, прикрыла им лицо мертвой.

Бросив последнюю лопату земли, Анна разогнула спину и долгим, запоминающим взглядом оглядела это место, изрезанное гребешками брустверов. Домой шла, пугая Марфу Андреевну молчанием.

Ветер загибал углы немецких афиш и приказов, наклеенных на стены развалин. Приказы были разные, но в них чаще всего повторялось одно слово, напечатанное черными буквами: «Все лица иудейского происхождения обязаны зарегистрироваться. За уклонение — расстрел…»; «Воспрещается под страхом расстрела выходить на улицу после восьми часов вечера…»; «Укрыватели партизан расстреливаются на месте…»; «Объявляется регистрация молодых людей обоего пола от пятнадцати лет… За неподчинение — расстрел…»

Редкие прохожие, не останавливаясь, бежали мимо афиш и приказов.

Под крутобережьем пленные строили новый мост через Дон, наращивая для съезда к воде насыпь. Из вырытой лопатами глубокой котловины поднимались наверх с нагруженными землей носилками. По насыпи ходили конвойные в черных фуражках, а под насыпью стояли местные жители, молча глядя на пленных.

Теперь, ближе к вечеру, охранники уже начинали сгонять пленных в колонны. Военнопленные, бросив носилки и лопаты, строились на краю насыпи поквадратно. Перед каждым квадратом немецкий конвоир выкрикивал номера, присвоенные пленным. Зычные голоса разносились над тихой водой Дона.

Все квадраты были пересчитаны и потянулись уже под конвоем в город, лишь один не трогался с места. Солдат с овчаркой выкрикивал по-немецки все один и тот же номер:

— Тысяча сто девятый!

Но тот, которому принадлежал этот номер, не отзывался.

Тогда солдат с овчаркой вдруг повернулся и быстрыми шагами бросился с откоса насыпи к толпе. Люди волной отхлынули от насыпи. Лишь один из толпы, большой темноволосый мужчина, одетый в пиджак и заправленные в сапоги брюки, замешкался. Правда, и он повернулся бежать, но солдат уже догнал его и, схватив за плечо, поволок на гребень насыпи. Мужчина упирался.