Ярость - Салман Рушди

Раз вы это слышали, милая Вислава, значит, так оно и есть. Но, видите ли, я не знал, чтó говорю… Некоторые стороны его поведения ускользали из-под контроля. Если бы ему пришлось обратиться за помощью к врачу, без сомнения, у него диагностировали бы некий психический надлом, распад личности. (Будь он Брониславой Райнхарт, с радостью взял бы у врача справку с диагнозом и стал прикидывать, кого можно притянуть к суду за свой недуг.) Соланку неожиданно осенило, что он сам накликал на себя расщепление личности. Всеми этими серенадами Америке и своему желанию стать иным. И вот теперь некоторые хронологические сегменты его жизни никак не связываются с остальными, теперь он буквально дезинтегрирован во времени. Так почему его это так шокирует? Будь осторожен в своих желаниях, Малик. Разве ты забыл притчу У. У. Джейкобса о волшебной обезьяньей лапке, исполняющей желания?

Он прибыл в Нью-Йорк, как Землемер в Замок у Кафки, разрываемый изнутри противоречиями, крайностями, несбыточными надеждами. Приискав себе временное пристанище — куда как более комфортное, чем у бедного Землемера, — Соланка дни и ночи напролет рыскал по улицам в поисках потайного лаза, убеждая себя, что великий Город-Мир способен излечить его, дитя города, нужно лишь отыскать дверцу к его призрачному, волшебному, переменчивому сердцу. Совершенно естественно, что такой мистический настрой изменил окружающий континуум. Все вроде бы развивается логично, сообразуясь с законами психологического правдоподобия и глубинной внутренней связности жизни мегаполиса, но при этом покрыто тайной. Но, возможно, он не единственный, чья личность трещит по швам. За фасадом золотого века, времени изобилия, разрастается и набирает силу духовное обнищание западного человека вообще и разрушение личности американцев в частности. Быть может, этому вычурному, кичащемуся богатством и тщательно скрывающему свои руины городу суждено явить перед всеми свое уродство. Именно теперь, в эпоху внешнего гедонизма и тайных, глубоко запрятанных страхов.

Необходимо изменить курс. Подходящая к концу история уже не та, которую ты начал. Так тому и быть! Он наладит свою жизнь, свяжет воедино распавшиеся части личности. В его силах измениться и стать таким, как хочется. Хватит барахтаться в вонючем потоке, который несет его в никуда. С чего он взял, что его спасет само пребывание в этом помешанном на деньгах городе, в этом Готем-сити, где Джокеры и Пингвины затевают переворот и нет никакого Бэтмена (или на худой конец Робина), способного разрушить их коварные планы, в этой столице, выстроенной из инопланетного криптонита, куда не отважится сунуться никакой Супермен? Здесь материальное благополучие принимают за истинное богатство, а радость обладания — за счастье. Здесь люди проживают такие отполированные, искусственные жизни, что великая шершаво-грубая правда о естественном существовании стерлась и изгладилась. Здесь души так долго блуждают врозь, что уже и не способны соприкоснуться, а пресловутое электричество пропущено через заслоны, которые отделяют мужчин от мужчин и мужчин от женщин. Рим пал не потому, что его легионы непозволительно ослабли, а потому, что граждане его забыли, что это такое — быть римлянином. Возможно, новый Рим провинциальнее своих провинций? Может, эти новые римляне запамятовали, что и как надо ценить, или никогда этого и не знали? Все империи столь неприглядны или этой свойственна какая-то особая приземленность? Неужто во всей этой суетной маете, погоне за материальным изобилием никто больше не докапывается до глубин умом и сердцем? Америка, Страна Мечты… Неужели цивилизации суждено завершиться всем этим обжорством и стремлением к дешевому украшательству? Ресторанными сетями «Рой Роджерс» и «Планета Голливуд»? Газетой «Ю-Эс-Эй тудей» и онлайновым журналом «Е!», слухами и сплетнями из жизни знаменитостей? Неуемной алчностью стремящихся выиграть миллион в бесчисленных телевикторинах и вуайеризмом реалити-шоу? Исповедальным балаганом в гостях у Рики Лейк, Опры Уинфри или Джерри Спрингера, чьи гости готовы убить друг друга по окончании эфира? А может, бесчисленными комедиями из серии «тупой-и-еще-тупее», предназначенными для самого широкого круга молодых зрителей, только и умеющих, что с удовольствием наблюдать, как их собственное невежество криком кричит с экрана? Или недосягаемыми лукулловыми пирами от именитых шеф-поваров вроде Жан-Жоржа Фонгерихтена и Алена Дюкассе? Почему же никто не ищет ключей от двери, за которой спрятана чистая радость? Кто уничтожил Город-Стоящий-на-Верху-Горы из Нагорной проповеди, заменив его рядом электрических стульев, этими демократизаторами, уравнителями смерти, которые не делают различия между безвинным, виновным и безумным, позволяя им умереть бок о бок? Кто заасфальтировал рай под парковку? Почему Джордж Уокер Гуш такой скучный, а Эл Бор такой душный и всем на это наплевать? Кто выпустил из клетки президента Национальной стрелковой ассоциации, актера Чарлтона Хестона, а теперь удивляется, что детей отстреливают из ружья прямо в школах? Что стало, о Америка, с твоим священным Граалем? Где они, Янки Гклахады, Верзилы Ланселоты и Парсифали со скотного двора? Что стало с твоими рыцарями Круглого стола? Соланка чувствовал, как закипает его кровь, но не собирался более сдерживать себя. Да, Америка обольстила и его. Возбужденный ее блеском, ее неисчерпаемой потенцией, он дал себя соблазнить. Все, что он не приемлет в ней, он должен победить в себе самом. Америка вселила в него надежды, которые не собиралась оправдывать. Сегодня каждый может назвать себя американцем или на худой конец американизированным: индийцы, иранцы, узбеки, японцы, лилипуты — все. Америка в современном мире и игровое поле, и правила игры, и судья, и мяч. Даже антиамериканское движение оказывается по сути своей проамериканским, поскольку со всей возможной очевидностью демонстрирует, что Америка одна чего-то стоит в этом мире и лишь ею одной и стоит интересоваться. Вот по ее-то высоким коридорам нынче и скитался смиренно Малик Соланка, робким просителем пришел он на ее пир, но это вовсе не означало, что он не способен посмотреть в лицо правде. Король Артур пал, его волшебный меч Эскалибур канул в озеро, и на престол взошел темный Мордред. Он теперь восседает на троне Камелота, а рядом с ним — его королева, сестра Артура, фея Моргана.

Профессор Малик Соланка всегда гордился собственной практичностью. Его искусные руки умели держать иглу, он сам мог и пришить пуговицу, и залатать одежду, и выгладить рубашку. В Кембридже, увлекшись изготовлением кукол великих философов, Соланка стал подмастерьем у местного портного, учась кроить и шить одежду для своих маленьких мыслителей. Все ультрасовременные хиты уличной моды для Глупышки он также сшил сам. С Виславой или без, он был вполне способен содержать свое жилье в чистоте. Что ж, настало время использовать принципы, которыми он руководствовался при ведении хозяйства, чтобы навести порядок в своей внутренней жизни.

Соланка шел по Седьмой улице с фиолетовым пакетом из китайской прачечной на правом плече. Свернув на площадь Колумба, он невольно подслушал следующий монолог: «Ты же помнишь мою бывшую жену Эрин? Ну, маму Тесс. Да-да, актриса, сейчас, кстати, все больше занята в рекламных роликах. И что ты думаешь? Мы с ней снова встречаемся. Такой вот поворот судьбы, да. И это после двух лет вражды и пяти лет непростых отношений. Я предложил ей иногда заходить ко мне с Тесс. Честно говоря, Тесс нравится, когда мама рядом. Ну и однажды вечером… Да, как в том анекдоте, однажды вечером я зачем-то сел на диван возле нее, хотя обычно сижу на стуле на другом конце комнаты. Знаешь, я ведь никогда не переставал желать ее, просто это желание было заживо похоронено под грудами всякой дряни. Злость мешала, что тут говорить. И тут оно вдруг ка-а-к вырвалось наружу. Раз! Просто океанский вал. Представляешь, сколько его за семь-то лет накопилось, плюс еще злость, честно говоря, его усугубила. Короче, было в сто раз лучше, чем раньше. Ладно, дело не в этом. Сел я, в общем, на диван, потом случилось то, что и должно было случиться. А после она мне и говорит: „Знаешь, когда ты подсел ко мне, я никак не могла понять, что ты собираешься сделать — поцеловать меня или ударить“. Так вот я о чем: я и сам не знал, чтó сделаю, пока на диван не сел. Клянусь!»

Сначала Соланке показалось, что выгуливающий породистого пса сорокалетний мужчина, один в один рок-музыкант Арт Гарфанкел, долговязый и кудрявый, в полный голос рассказывает все это куда-то в воздух. Чуть позже профессор заметил между рыжими вихрами провод от гарнитуры мобильного телефона. Нынче мы все выглядим не то чудаками, но то сумасшедшими, когда вот так вот, прогуливаясь, всему свету доверяем свои секреты, подумал Соланка. Вот он, яркий пример преследующей его, разваливающейся на куски современной реальности. Гуляющий с собакой Арт, который пребывает сейчас в условном телефонном континууме и не подозревает, что в альтернативном континууме Седьмой улицы он раскрывает свои интимные тайны чужим людям. Именно это так сильно и привлекало профессора Соланку в Нью-Йорке — ощущение, что ты буквально окружен историями других людей; возможность призраком бродить по городу, то и дело попадая в гущу никоим образом с тобой не связанных, абсолютно чужих повестей. Что же до двойственных чувств, которые мужчина испытывал к своей жене, Соланка решил, что в его случае место женщины занимает сама Америка. А он сам, возможно, все идет и идет к дивану…