Потомок Микеланджело - Анатолий Левандовский

Нет, не бывать больше монархии Бурбонов.

И окончились дни республики.

В Древнем Риме вслед за республикой пришла империя.

И это закономерно. Так будет и у нас.

Будет наследственная империя Бонапартов, духовных сыновей Древнего Рима и Карла Великого. И мы, божьей милостью Наполеон I, положим ей начало, воздвигнем для нее прочный фундамент.

3

Божьей милостью…

Он не верил в бога и смеялся над римско-католической церковью и ее главой.

Но в том торжестве, которое было призвано увенчать его славой, богу и церкви надлежало сыграть свою роль — ведь здесь все рассчитывалось на века!..

…Давно уже, со времен старого порядка, не знали французы подобных церемоний. Так некогда венчались на царство их «добрые короли», абсолютную власть которых они уничтожили в 1789 году, а последнего носителя этой власти — в 1793-м…

Но прежние монархи короновались в Реймсе, вдали от столицы, и до жителей ее доходили об этом лишь слухи да сообщения газет.

Он же хочет, чтобы все они не только с л ы ш а л и, но и в и д е л и последний акт расставания с Республикой.

Чтобы это хорошо запомнилось.

Чтобы каждый почувствовал: это н а в с е г д а.

А потому следует венчаться на царство в Париже, только в Париже, и в таком месте, которое имеет наибольший и с т о р и ч е с к и й престиж.

Кто-то из членов Законодательного корпуса предложил Марсово поле — здесь ведь проходили все торжественные дни революции!

Но именно поэтому он безоговорочно отверг этот проект. Разумеется, под другим предлогом: а что, если дождь? Ведь место открытое! Надо все предусмотреть, в том числе и капризы погоды.

Он выбрал Нотр-Дам, самую прославленную церковь столицы.

Но кто же увенчает его императорской короной?

Архиепископ парижский? Мелковат.

Карла Великого короновал римский папа.

И его должен короновать римский папа. Только папа.

4

Пий VII не любил Наполеона. И боялся его.

Не любил потому, что видел в нем «исчадие революции». И здесь ни Конкордат, ни восстановление храмов в городах и деревнях Франции ничего изменить не могли — в глазах первосвященника католической церкви только «легитимная» власть Бурбонов была достойна священного акта.

Но, зная железную хватку Бонапарта, его решительность и бесцеремонность, престарелый понтифик опасался ему перечить. И если не сразу откликнулся на требование прибыть в Париж, то единственно потому, что надеялся, используя ситуацию, выторговать у Наполеона несколько городов, ранее захваченных французами.

Городов он не выторговал, но лишь сорвал предполагаемую дату церемонии: поначалу она планировалась на 18 брюмера ( 9 ноября 18 04 года) — годовщину переворота, но затем ее дважды пришлось переносить на более позднее время.

5

Собственно, империя была провозглашена задолго до этого. Соответствующее постановление Сената было дано еще 18 мая. Затем последовал «общенародный» плебисцит, результат которого никого не удивил.

Сенат в полном составе явился в Тюильрийский дворец и довел до сведения диктатора: три миллиона пятьсот семьдесят две тысячи голосов были поданы за принятие титула «император французов».

А против?

Против проголосовали какие-то жалкие две с половиной тысячи чудаков. Можно ли принимать их в расчет?

Оратор Сената заключил свою выспреннюю речь словами:

— Наконец-то корабль Республики прибыл в надежную гавань…

«Корабль Республики»? Они все еще судорожно цеплялись за устоявшиеся формулировки. И Наполеон, верный своей тактике, не спешил их разочаровывать.

Сочетая несочетаемое, официальная печать, надписи на монетах и медалях, деловые бумаги еще некоторое время будут оперировать гибридной формулой: «Император Французской Республики». Слово «Республика» будет вытравляться постепенно и окончательно исчезнет два года спустя.

6

Папа прибыл в Фонтенбло только 25 ноября.

Чтобы наказать его за строптивость, Наполеон при встрече даже не вышел из экипажа.

Через три дня Пия VII доставили в Париж.

Между тем в Париже полным ходом шли приготовления. Прежде всего нужно было завершить формирование двора на манер старого режима. Не имея надежды на прямых наследников от Жозефины, Наполеон решил делать ставку на племянников, сыновей своих братьев. Устранив Люсьена и Жерома, матримониальными связями которых был крайне недоволен, он наделил двух других братьев самыми высокими придворными должностями: Жозеф стал Великим Электором, Луи — Великим Коннетаблем, оба с титулами принцев крови. Второй и Третий Консулы, Камбасерес и Лебрен, сделались Великим Канцлером и Великим Казначеем. Коленкур назначался Обер-Шталмейстером, Дюрок — главным Маршалом двора, Бертье — Великим Егермейстером, Талейран — Великим Шамбелланом. Восемнадцать генералов, заслуживших наибольшее благоволение Наполеона, превратились в маршалов Франции. Потомственный аристократ, граф Луи-Филипп де Сегюр, получил сан Великого Церемониймейстера.

Именно Сегюр, имея под рукой художника Изабо и архитекторов Перена и Фонтена, руководил оформлением и подготовкой торжества.

7

Древний собор был преобразован.

Его фасад превратился в Триумфальную арку, увенчанную орлом — символом новой династии — и усыпанную геральдическими пчелами (вместо лилий Бурбонов). Арка поддерживалась четырьмя массивными колоннами, две из которых несли изображения Хлодвига и Карла Великого (предшественников Наполеона!), а на двух других можно было увидеть эмблемы тридцати шести городов Франции.

Внутри Нотр-Дам, против алтаря, был поставлен трон. На двадцати четырех ступеньках, ведущих к трону, Сегюр запланировал размещение в порядке иерархии министров, генералов, государственных советников. В нефе должны были находиться сенаторы, члены Законодательного корпуса, представители городов; на хорах — кардиналы, архиепископы и епископы; на трибунах — представители дипломатического корпуса, богатейшие промышленники и банкиры, ученые, делегаты Генерального штаба и префектур. Там же выделялось особое место для Давида, которому предстояло увековечить церемонию на своем холсте.

Перед хранителем музея Памятников была поставлена задача: разыскать атрибуты, связанные с коронацией прежних французских королей. Задача оказалась почти неразрешимой — революция уничтожила или разбросала по разным местам весь этот высокий реквизит. Многое пришлось подправлять, многое — делать заново. Заново была отлита императорская корона и другая — поменьше — для императрицы. Голубой цвет Бурбонов повсюду заменялся алым, пчелы победно вытеснили со всех жезлов и драпировок прежние золотые лилии.

Пий VII, положение которого в Париже было довольно двусмысленным, оказался вынужденным пойти на ряд уступок. Во время всей церемонии церкви предстояло занять второе место после светской власти. Вместо старой клятвы «охранять привилегии церкви» нынешний властитель произносил обещание «жить в согласии с церковью»; упрощалось миропомазание; наконец, в последний момент, Наполеон решил, что возлагать корону на его чело будет не первосвященник, а он сам — он сам наделял себя высшей властью!..

8

Коронация происходила 2 декабря и продолжалась вместе с гражданской присягой более трех часов.

Многочисленные зрители и участники «действа» притомились и одурели от запаха ладана. Все с нетерпением ожидали конца.

Разумеется, все, кроме него, упоенного созерцанием собственного великолепия и величия, — здесь ведь он мог дать полный простор своему актерскому мастерству.

Всеми был зафиксирован момент, когда он, прижав левой рукой к груди золоченый меч, правой — быстрым движением — выхватил императорскую корону из рук папы и поднял ее над своей головой жестом всесильного самодержца… Мало кто знал, что так и было предусмотрено по регламенту, отрепетированному в Тюильри.

Получалось, будто император с и л о й вырывает корону из рук первосвященника. Впечатление усугублялось тем, что Пий VII, хотя и был подготовлен, не мог скрыть кислой мины и состояния растерянности при этом «экспромте»…

После коронации, на которой ему довелось сыграть роль статиста, папа немедленно удалился. А император с воодушевлением прочитал текст присяги. Он торжественно клялся охранять целостность Республика, свободу вероисповеданий, гражданскую и политическую свободу подданных, неприкосновенность частной собственности…

…Он был упоен, упоен настолько, что не мог скрыть этого. Обращаясь к Жозефу, он сказал достаточно громко, чтобы стоявшие поблизости могли услышать:

— О, если бы наш отец мог видеть все это…

Жозеф растерянно заморгал и оглянулся на пустую ложу, предназначенную для мадам Летиции. Да, конечно, отец их видеть не мог, но мать… Мать могла, однако не пожелала: недовольная Наполеоном и всей этой затеей, она нарочно ко дню коронации отправилась в одно из своих путешествий… Это, впрочем, мало обеспокоило ее великого сына; впоследствии он попросту прикажет Давиду «пририсовать» ее к изображению коронации…