Гештальт-подход. Свидетель терапии - Фридрих Перлз

Поначалу пациенту может быть довольно трудно работать с техникой челночного движения, обнаруживая недостающие абстракции. Но со временем это становится все легче и приносит значительные результаты. Некоторые пациенты, например, никогда не слушают; другим нечего сказать о своих эмоциях; третьи не умеют выражать себя в словах, а четвертые вообще не располагают какими бы то ни было средствами самовыражения. Рассмотрим несколько более подробно теоретически простейшую проблему – неспособность к самовыражению.

Возьмем, например, относительно преуспевающего мужчину среднего возраста, который, по-видимому, нуждается в возможности пожаловаться на свою жизнь. Он начинает с того, что бесконечно жалуется терапевту на свою жену, своих детей, подчиненных, соперников и пр. Но мы не даем ему продолжать это косвенное выражение. Мы просим его либо визуализировать себя в разговоре с ними, либо психодраматически говорить с терапевтом, как будто он – обижающая его жена, дети или кто-то еще.

При этом мы объясняемому, что у него нет необходимости любой ценой добиться успеха; он не должен прерывать себя. Мы объясняем, что подобные эксперименты выполняются для того, чтобы он в большей степени сознавал, каким образом он сам себе препятствует. Мы предлагаем ему сделать явными заблокированные области, перевести запрещение (repressions) в выражение (expressions).

В таком случае у нас складываются три позиции, между которыми нужно осуществлять челночное движение: жалобы пациента (манипулирование терапевтом в поисках опоры), его неадекватное самовыражение (что свидетельствует о недостатке контакта и неумении опираться на себя) и его запреты (которые являются самопрерываниями). Вот что может при этом происходить.

Пациент. Моя жена совершенно меня не уважает (это жалоба, один из способов манипулировать внешним миром, чтобы получить от него поддержку, которой пациент не может предоставить себе сам).

Терапевт: Можете ли вы представить себе, что говорите это ей в лицо? (Мы предлагаем ему не обращаться к нам за поддержкой, а выразить себя непосредственно.)

Пациент: Нет, не могу. Она прерывает меня, как только я открываю рот. (Снова жалоба.)

Терапевт: Можете вы сказать ей это? (Снова предложение высказаться непосредственно.)

Пациент: Да. «Ты никогда не даешь мне ничего сказать». (Это все еще жалоба, но по крайней мере она направлена непосредственно по адресу. Терапевт замечает, что мягкий голос, которым это произносится, противоречит смыслу слов.)

Терапевт: Слышите ли вы свой голос? (Здесь мы переходим от жалобы к указанию на неадекватные средства самовыражения.)

Пациент: Да; похоже, что этот звучит довольно слабо. (Прерывание себя)

Терапевт: Можете ли вы приказать что-нибудь, чтобы фраза начиналась словами «ты должна»? (Иными словами, терапевт предлагает пациенту выразить себя просто, непосредственно и адекватно.) Пациент: Нет, не могу.

Терапевт: Что вы сейчас чувствуете? (Теперь мы переходим к ощущениям, сопровождающим действия пациента.)

Пациент: У меня колотится сердце. Я испытываю тревогу.

Терапевт: Можете ли вы сказать это вашей жене?

Пациент: Нет. Но я начинаю злиться. Мне хочется сказать: «Заткнись, наконец.» (Сейчас мы имеем нечто большее, чем жалоба, прерывание себя и невыразительность. Мы получили косвенное самовыражение.)

Терапевт: Скажите это ей.

Пациент (кричит): Заткнись! Заткнись! ЗАТКНИСЬ, НАКОНЕЦ! Бога ради, дай мне вставить словечко!!! (Взрыв самовыражения)

Терапевт ничего не говорит, потому что теперь пациент сам нашел путь – Скоро он скажет: «Нет, я не могу сказать ей „заткнись“, но теперь я могу представить себе, что прерву ее». И он начинает разыгрывать прерывание: «Пожалуйста, дай и мне что-нибудь сказать!»

Как далеко можем мы дать зайти этому отыгрыванию? Ведь отыгрывание своих невротических тенденций часто болезненно для пациента. Фрейд предупреждал относительно опасности отыгрывания в повседневной жизни, вне терапевтического кабинета. Он стремился к тому, чтобы пациент поддерживал в себе представление о той невротической тенденции, которую стремится отыгрывать.

Наш подход несколько иной. Мы стремимся к тому, чтобы пациент в терапевтическом кабинете сознавал значение того, что он делает. И мы полагаем, что он может достичь этого сознавания посредством отыгрывания, – в терапии, на уровне фантазии, – того, что требует завершения. Это, фактически, фундаментальное представление гештальт-терапии.

Пациент чувствует себя вынужденным повторять все, что он не может привести к удовлетворительному завершению. Эти повторения – его незавершенные дела. Но таким образом он не может прийти к творческому завершению, поскольку привносит в свои отыгрывания вместе с повторениями и свои прерывания. Таким образом, если он отыгрывает свои невротические тенденции во вне-терапевтической жизни, мы просим его, во время сессии, намеренно повторить в фантазии то, что он делал в действительности. Так мы можем обнаружить момент, когда он прерывает поток переживания и тем самым не дает себе прийти к творческому разрешению.

Давайте возьмем пример, почти прямо противоположный предыдущему. Пациент испытывает трудности в отношениях с женой, очевидно связанные с тем, что он в повседневной жизни отыгрывает свои невротические тенденции. По мере продвижения терапии он все больше сознает, что есть многое, что он хотел бы сказать жене, но не говорит, потому что это может ее обидеть. Прерывая непосредственное выражение, он зато ведет себя косвенно-садистическим образом: постоянно опаздывает к обеду, игнорирует ее, вообще ведет себя намеренно раздражающе.

Если мы попросим его разыграть в терапии то, чего он не может сделать в реальности, – перестать прерывать себя и попробовать выразить (в отсутствии жены) то, что он сказал бы ей, если бы не боялся, – мы поначалу встретимся с таким же нежеланием делать это в фантазии, с каким сталкивались в реальности. Но это нежелание постепенно ослабевает, и пациент окажется способным выразить терапевту (который при этом исполняет роль жены) все больше своих жалоб. При этом пациент учится обходиться со своими жалобами, и ему больше не нужно прибегать к косвенному садизму.

Есть также пациенты, которые совершенно не умеют слушать. Они прямо-таки забрасывают терапевта словами. Они перебивают его. Или они притворяются внимательными, но при этом очевидно, что все, что терапевт говорит, входит в одно их ухо и тут же выходит через другое. Такие пациенты могут буквально не слышать терапевта. Они могут неправильно понимать его предложения и утверждения.

Мы предлагаем таким пациентам переходить от говорения к слушанию себя, и обратно. Поначалу мы спрашиваем их после каждого сказанного ими предложения: «Сознаете ли вы это предложение?» – Обычно они помнят, что сказали какие-то слова, но часто замечают, что не сознавали их, когда говорили. Часто это связано с нечувствительностью рта, так что мы просим пациентов прочувствовать в процессе говорения свои губы и язык. Если такие пациенты научатся в процессе собственной речи слушать и чувствовать, – это важный шаг. Теперь они могут слушать и других, а также обнаруживают путь к невербальному общению и невербальному существованию. Их компульсивное говорение заглушало для них как все окружающее, так и собственную жизнь. Это их способ прерывания себя.

Что они прерывают? Дальнейшие исследования и эксперименты помогают нам выяснить это. Чаще всего мы обнаруживаем, что как только мы лишаем их возможности поместить все свое возбуждение, – то есть всю свою эмоциональность, – в постоянную болтовню, они начинают испытывать сильную тревогу. Их говорение оказывается компульсивным, и прерывание его, – как прерывание всякой компульсивной деятельности, – вызывает сильный стресс.

Таким образом, челночное движение развивает Сознавание, давая пациенту более ясное ощущение взаимосвязей в его поведении.

Есть и другие методы, которые, поощряя самовыражение, также способствуют как большему сознаванию, так и возрастанию способности опираться на себя. Все они по существу являются интегративными. В качестве наиболее яркого примера я остановлюсь на психодраматическом методе Морено, позволяющем показать дальнейшие возможности применения челночного движения.

В психодраматическом методе Морено пациенту предлагается переходить от одной роли к другой, – например, от задерганного ребенка к ругающей его матери. Таким образом пациент может понять, что ругающее его Супер-Эго, – это его воображаемая мать (его Интроекция), что в действительности он ругает себя сам: он не только жертва ворчания, он является одновременно и активной, и пассивной стороной. Терапевтическая ценность метода состоит в том, что это дает возможность разнять клинч, – постоянную схватку между собакой сверху и собакой снизу, – не посредством приспособления, а посредством интеграции.