Подводные мастера - Константин Золотовский

— Надо и этот Бородулину отдать. Пускай у него их пара будет.

С бачком в руке Пыльнов поднялся на борт «Камбалы».

* * *

Начались работы по подъему «Орла». Водолазы промывали под днищем судна тоннели и протаскивали сквозь них стальные полотенца.

Эти полотенца были такие гибкие, словно их выкроили из холста. А на самом деле каждое из них было сделано из прочнейшей стали и весило пудов пятьдесят.

Пока велись подготовительные работы по подъему судна, несколько водолазов занималось разгрузкой трюмов. Они стропили и отправляли наверх бочки, ящики, кули.

Подняли десятка два мешков с мукой. Мука была такая, что хоть сейчас пеки из нее пироги. Внутри каждого мешка оказался будто другой мешок из теста толщиной сантиметров в пять, на солнце это тесто быстро затвердевало, и муку легко пересыпали из этого двойного мешка в мучной ларь на «Камбале».

Бородулин целый день сортировал консервы, выбрасывая вон вздувшиеся банки, пробовал на вкус масло, сохранившееся под водой, как в погребе, сушил мыло, которое пролежало в море пятнадцать лет и не растворилось: в соленой воде мыло не мылится.

И всякий раз. когда водолазы после разгрузки поднимались на палубу, Бородулин спрашивал, посмеиваясь:

— Ну, что, братцы, сундук с музыкой не нашли? И флакончика египетского тоже нет? И книги нет? Ну, так я и знал. А еще водолазы называются — искатели жемчуга!

— Подожди, Бородулин, — говорил ему Пыльнов, — всё разыщем.

И в самом деле разыскали. Сначала книгу, а потом и сундук.

Однажды вечером в камбуз вошел Пыльнов и протянул обеими руками коку что-то похожее на разваренный кочан капусты.

Это была знаменитая рукописная книга повара Жана-Анри Блока. Море размыло ее и слизало чернила. И только в самой середине книги уцелела одна короткая запись:

«Взять пятнадцать листиков желатина, стакан портвейна и один фунт миндаля…»

— Ну, ничего, — сказал обрадованный Бородулин, осторожно принимая рассыпающийся подарок. — Тут, конечно, немного сказано, но дальше я и сам придумаю. Чем тебя отблагодарить?

— Ладно, сваришь по этой книге парадный обед, — засмеялся Пыльнов и вышел.

На другой день в трюме «Орла» снова работал Пыльнов. То и дело подавал он наверх сигналы:

— Подымай!

Боцман Груздев стоял у лебедки и распоряжался подъемом.

— Вира помалу!

На палубу тяжело опускались заплесневелые бочонки и мокрые тюки.

И вдруг над бортом заплясал на стропе небольшой ящик, коричневый, с железными углами.

— Не твой ли сундучок, Михаил Терентьевич? — спросил кочегар Жуков. — Поспорим, что он.

— Нет, — сказал боцман, вскинув голову.

Тут ящик опустился на палубу, и с него сняли строп. Боцман наклонился к нему, повернул его с боку на бок и вдруг сказал, разводя руками:

— А ведь, правда, мой. Зря отказался. Только разве он такой был? Обработало его море, — и не узнать даже.

Открыть сундук было нелегко. Проржавели петли, уголки. Музыка тоже заржавела. От зеркальной полировки не осталось и следа.

Как только сундук почувствовал давно забытое солнце, он словно поморщился — все древесные прожилки пошли волнами.

Кочегар Жуков, любитель всякой замысловатой механики, долго разглядывал сундук боцмана.

— Давай, Михаил Терентьевич, я его тебе отремонтирую, — вызвался он, — может, и музыка в нем опять заработает.

— Что ж, попробуй, — согласился боцман. — Только не верится мне что-то, чтобы он опять заиграл. Да и пропади она, эта музыка. Мне бы «Орла» посмотреть… Скорей бы уж его подымали.

— Подымут, — сказал Жуков. — А я тебе как раз к подъему и музыку налажу.

Настал день подъема «Орла». Вся команда столпилась у бортов и ждала той минуты, когда море взбурлит пенными шапками и вслед затем выскочит из воды дюжина наполненных воздухом понтонов, похожих с виду на длинные стальные бочки. А между ними, подхваченный стальными полотенцами, всплывет «Орел».

Неожиданно на палубе заиграла негромкая музыка. Было похоже на то, что кто-то выстукивает молоточком по стеклышкам сигнал «побудку». Это играл отполированный, блестящий и гладкий, как зеркало, сундучок боцмана.

Все захлопали в ладоши.

И в эту же минуту показался «Орел», весь обросший звездами, голотуриями и морской капустой — не то пароход, не то подводный цветник.

— Ура-а! — закричали на палубе. И все разом, точно по команде, оглянулись на боцмана.

А боцман стоял у лебедки в своей парусиновой робе, в больших брезентовых рукавицах и высоких болотных сапогах. Он один не кричал «ура», а молча, сняв шапку, пристально смотрел на трубы, мостик и мачты всплывающего судна. Он встречал не транспорт «Орел», а пловучую могилу, поднятую с морского дна.

— Шлюпки на воду! — скомандовал капитан.

Через несколько минут боцман, инструктор и Пыльнов были уже на «Орле».

Шлепая по лужам и наступая на хрустящие ракушки, ходил боцман по палубе, пока помпы отсасывали воду из нижних отсеков.

Он поднялся вместе с инструктором на капитанский мостик, постоял перед дубовой дверью, а потом, взяв в руки лом, принялся вскрывать дверь. Она треснула и отошла от косяка.

Инструктор и боцман вошли в капитанскую рубку.

Добрых полчаса они не выходили оттуда, а когда вышли, боцман торопливо набивал свою трубку, и табак сыпался у него из-под дрожащих пальцев на палубу. Инструктор держал подмышкой плоский пакет, завернутый в восковую бумагу. Оба они шагнули через борт и опустились по шторм-трапу в шлюпку.

Вскоре дежурный просвистел большой сбор, и команда «Камбалы» собралась в кают-компании. Боцман Груздев, взволнованный и суровый, раскрыл вахтенный журнал с последними записями капитана Лаце.

Журнал был самый обыкновенный — такой, как и полагается быть судовому журналу.

Последняя запись в нем — совсем коротенькая, в две строки:

23 часа 0 минут. Ветер 7 баллов. Выхожу из порта. Курс NW. Ход 8 узлов.

Вот и всё.

А почти в самом конце этой толстой, переплетенной в коричневый картон тетради, между чистыми страницами, оказалось несколько вырванных из записной книжки листков, исписанных торопливым, неровным почерком.

«В 23 часа 0 минут вооруженный отряд белых под командой полковника фон-Витта захватил судно. 6 человек из команды расстреляны: машинист Бурцев, сигнальщик Васин, матросы — Кожевников, Бондаренко, Цветков, Веревкий. На корме, на полубаке, в жилых кубриках и ко всем шлюпкам приставлены часовые. Ко мне приставлен офицер, адъютант фон-Витта. Как только мы снялись, моего конвойного укачало. Он лежит на диване, точно мертвый. По приказанию полковника фон-Витта веду судно с погашенными огнями.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});